Часть 2
... У соседей скрипнули оконные створки:
«Ну ты идёшь, что ли?» – позвал Генка.
Медленно, будто из глубины, Фёдор возвращался в настоящее. Тяжело поднялся с лавки и, перекинув рюкзак через плечо, шагнул к дому, выдававшему профессию хозяев окраской. Все пристанционные хозяйственные постройки были такого же тёмного, красно-коричневого колера.
Даже погружённому в пережитое Фёдору дом Хрипуновых показался заброшенным. Походу, хозяев уже не волновали ни домашний уют, ни чужое мнение. Валя в халате, нагнувшись над грядкой, подвязывала помидорные стебли цветными полосками и на «Здравствуйте!» не обернулась и не ответила. Прихожая хаты, заваленная хламом, пропахла плесенью и кислым запахом слежавшейся грязной одежды.
«Чтой-то они? Видать, вовсе сникли», – царапнула сердце неожиданная вина.
Дверь в жилую комнату была снята с петель. Небольшой её квадрат, неравными частями на кухню и спальню, разделила ситцевая занавеска, сейчас отдёрнутая к стене. Так что видны две койки, кое как прикрытые покрывалами, и домотканый половик. Напротив входа, в простенке меж окон, стол с одной тумбой. Большую часть столешницы занимал работающий телевизор. На экране с выключенным звуком бегали и кривлялись рисованные зверьки. На стене повыше были прибиты грамоты в рамочках, обвешанные дешёвыми побрякушками, и несколько любительских снимков с фигурными краями, приколотые простыми булавками к обоям.
Большую часть кухни занимала голландка. К печи прислонён совок с заметённым мусором, на голом полу остались следы от уборки мокрым веником. На плите чайник и кастрюля, закопчённые с боков.
Неряшливый, унылый вид жилища скрадывали вид и дух от топящейся печи, пряники в вазочке и дымящаяся поверхность кружек…
«А с чего это я борзею? Человек мне чаю предложил, а я? Не велик барин, сам-то», – устыдился гость. А вслух произнёс:
–Спасибо, Гена. Чайку – это хорошо с дороги. А у меня к чаю и бальзам «Рижский» есть. На травах. Там, говорят, двадцать с лишком травок разных. Лечебный. Ты как? Не против?
– Нет, я не против, – Генка как-то враз обмяк и коротко улыбнулся. – Я тоже из поездок привожу ромашку и зверобой. Сушу и после в «Краснодарский» добавляю. Получается вкусно и полезно.
– И то дело. Молодец. А сам-то где живёшь?.. Расскажешь, как вы тут без меня?.. – он поперхнулся, кивнув на кружку. – Горячий.
Генка скупо поделился, что живут они тихо-мирно. Работают. Что он оборудовал себе под жильё баньку на заднем дворе... Что жениться пока не собирается, хочет накопить деньжат… Работой и отношением начальства доволен.
– Вон, можешь посмотреть на грамоты мои, – в спокойном голосе ни гордости, ни бахвальства.
Фёдор посмотрел на мальца с уважением. Встал и прошёл к окнам. Картонки за победу в социалистическом соревновании отличались только датами. За позапрошлый и прошлый год.
– А это не моя ли Тася? Смотри. Вы тут втроём с Ми… Молодец ты, Геннадий, – не найдя подходящих слов, сконфузился гость.
Отчего-то он так сильно встревожился, что сердце аж забухало в груди и перехватило дыхание:
«Ну надо же! Что это такое?!»
Дядька засуетился, сбивчиво поблагодарил парня и почти выбежал из дома. Генка, задумавшись, смотрел ему в спину из распахнутого окна:
–Заходи, ежели что, – растягивая слова, машинально проговорил вслед.
Тася как раз прислонила велик к крыльцу и сняла сетку с руля. Освобождённый, тот повернулся и, потеряв опору, с грохотом упал в траву. На вращающемся в воздухе колесе зашелестели спицы, слепя на солнце глаза и смахивая головки одуванчикам. Дочь посмотрела в сторону отца, зарделась и, крутнувшись на пятке, отвернулась. А затем, двумя прыжками преодолев ступени, скрылась за дверью.
Ошалевший Фёдор обернулся. В одном из окон вроде маячила фигура. Но, может, и показалось: без занавесок они смахивали на чёрные дыры.
«Тут, однако, ситуация вытанцовывается», – успокаиваясь он хмыкнул и покачал головой.
Предчувствуя нелёгкий разговор, шагнул во двор. Но Тася повела себя неожиданно дружелюбно. Это подтвердило догадку: «Ситуация точняк».
– Пап, я пока ездила, проветрила голову, – она громче уместного рассмеялась. – Просто ты же меня бросил…
Зелёные озёра глаз покрыла влага, но девушка ладонью зло смахнула непрошеную слабость. Задрала голову и усмехнулась.
– Когда я от тётки Татьянки вернулась домой, меня никто не осуждал, но никто и не спешил с распростёртыми объятьями, даже мои школьные товарищи… Никто. Будто от змеи арканом из конского волоса обложились. В голосе зазвенели боль, упрёк и обида.
– Но ты же ни в чём не виновата, дочка… И мне показалось, не все отвернулись…
Он запоздало прикусил язык, когда уже громко хлопнула дверь Тасиной комнаты.
Через несколько минут, натянув маску безразличия, она вернулась.
– Есть будешь?
Не дожидаясь ответа, из боковой ниши вытащила на плиту две кастрюли. От запахов у голодного хозяина закружилась голова.
– Ага!
Он суетливо, звякнув крышкой, заглянул в рукомойник. Чувствуя порядком забытую нарастающую радость быть дома, пощёлкал алюминиевым носиком. Ловя косую струю, смывал годы тяжёлого бремени. Потерянная душа его потихоньку оттаивала:
«Всё теперь наладится. Дочка-то выросла, да умница какая. Надо к Татьяне с Яковом съездить, поблагодарить».
Над глубокой со щами и плоской с ракушками, придавленными котлетой, тарелками завивался парок. С одного края притулились четыре куска ржаного. Рядом на деревянной подставке – эмалированный зелёный чайник и любимая кружка с трещиной у ручки.
Отец, довольно крякнув, заметил, что дочь к обеду не присоединилась, но решил не гнать покуда волну, а поберечь обретённое чувство дома: всё перемелется.
Фёдор Орехов вернулся домой. Лёжа в бывшей супружеской кровати, не сохранившей из прежней жизни ничего, кроме запаха белья, выстиранного и высушенного ветром и солнцем во дворе, он глубоко вдыхал этот запах, пытаясь вернуть хоть частицу былого тепла. Засыпая, уплывая к прежним спокойным берегам, оставлял на этом кого-то уверенного, что сон не лечит, что ему придётся разгребать зловонную кучу с Хрипунами. Летучая мысль исказила лицо спящего, но затем сон перенёс его в клетку с кроликом, мирно жующим траву среди катышков помёта. Фёдор во сне повернулся на спину и раскинул руки, готовый обнять мир.
Незадолго до рассвета к нему вернулся Митя. В том же кошмаре – сырая человеческая отбивная без штанов. Мужчина проснулся от собственного крика. Заглянула недовольная и заспанная Тася напомнить, что с утра ей на работу.
Фёдор ворочался, пытаясь унять стук сердца. Скрипнув в последний раз пружинами, поднялся. Не зажигая свет, оделся и накинув куртку на плечи, вышел во двор. Ноги сами понесли к ставку.
Особенная тишина и темень сковали уличную перспективу. В обморочном предрассветном сне забылись призрачные дома и их обитатели. Явственен был лишь звон в ушах да шорох собственных шагов. Тёмный мужской силуэт, потеряв в сумраке пластичность движений, рывками перемещался в пространстве. Вскоре его и вовсе съел туман, окутавший озёрный берег. Узкая тропка едва виднелась, извиваясь впереди белой лентой. Брюки до колена намокли и набрякли от росы, осыпавшейся с травы. Из низины потянуло холодом. Фёдор передёрнул плечами и ступил на мостки, не решаясь в темноте пройти вперёд. Закурил и остался на месте, переминаясь с ноги на ногу.
Здесь, у воды, жизнь не замирала ни на миг. Охрипшие жабы заходились в любовных руладах. Неожиданно и так, что мужчина вздрогнул, усиленное эхом над озером разнеслось безумное бормотанье выпи, прерываемое хохотом и натужным простудным кашлем. Над головой острой сталью ножей и вилок звенела голодная туча комаров. Место в кромешной тьме казалось диким, незнакомым. Но тут неподалёку лежал Митенька... Ноги будто свинцом налились, не позволяя двинуться с места.
Не дай бог тогда что-то коснулось бы Фёдора – ветка какая влажная или мотылёк: свят, свят, свят! Ещё минуту он бы не выдержал.
Но воздух незаметно для глаз посветлел, кусты отделились от покрытой рябью воды. И наконец его взору открылся высокий и просторный, заполненный травяной свежестью природный свод, где у всего живого есть родной угол.
Кто-то невидимый разбудил ветер. Тот порывами поднял волну в кронах, нетерпеливо захлопавших в ожидании светила. Опустился к траве, причёсывая её то вправо, то влево, быстро высушил и подготовил к встрече. Однако подсвеченный фарфор облаков, украшенный редкими завитками просини, не пропустил прямые горячие лучи.
«День будет тёплым, пасмурным и дождливым», – машинально определив признаки погоды, Орехов повёл плечами, стряхивая наваждение.
Он заметил, что сюда редко кто наведывается. Мостки едва держались на чёрных столбах, доски на них частью проломились, зияя в рваных дырах лаковой поверхностью тёмной воды.
«У всех есть приют, только я, похоже, своё место осквернил и, чаю, наказание ещё не отбыл», – тревожившая с момента возвращения мысль у озера оформилась в убеждение.
Мужчина грузно повернулся и стал медленно подниматься по тропе к оживающей улице. С разных её концов доносились сиплые и хриплые «кукареки» – петухи разогревали глотки.
Сегодня предстояла неприятная, но обязательная встреча с участковым и разговор о трудоустройстве. С мыслями о прежней должности он расстался ещё в пересылке. Не знал, что его ждёт, но деньги нужны и придётся соглашаться на любую работу.
За простым столом с тумбой в маленьком и пыльном кабинете местного отделения внутренних дел сидел участковый милиционер Керимов Ильдар Вахитович.
Пожилой и тучный татарин с седым «ёжиком», высунув кончик языка от усердия, старательно заполнял карточку отбывшего наказание гражданина, макая перьевую ручку в чернильницу. Каждое обмакивание сопровождалось внимательным исследованием пера на предмет его наполнения фиолетовой тягучей жидкостью. Тем не менее, на жёлтой форме уже красовались две кляксы. Рядом лежала пустая портупея с безразмерным ремнём. «Макаров», по-видимому, был заперт в сейфе. У окна возле узкого шкафа с картонными папками, поставленными в алфавитном порядке. Стекло с трудом пропускало свет и не выпускало обезумевшую муху, непрерывно жужжащую. В окно с улицы заглядывали такие же пыльные листья сирени.
Вдоль стены расположился ряд стульев с откидными сиденьями. Хозяин махнул на них пришедшему. Фёдор остался стоять, пока начальник не заполнил графы документа и не поднял голову.
– Да ты садысь, гражданин Арэхав. В нагах тож правды нэт, – он тихо рассмеялся.
Метнул внимательный взгляд на посетителя, натянув на лоснящееся лицо привычную маску властного исполнителя.
– Значит так. Минэ звонил товарищ Меликян. Прасил тибэ пасадействат. Я тибэ знаю, твой симия… Ну ты панимаиш, друг маего друга – мой друг. Патаму для тибэ ест два пиридлажения. Либ ты едиш в соседний област, гиде никто тибэ нэ знаит...
Татарин говорил с сильным акцентом. «Вот ведь. Всю жизнь здесь прожил, а язык коверкает», – отвлёкся невольно посетитель.
– Либо устраиваешься в дорожную бригаду ДРСУ*-24. Будешь пока водить асфальтоукладчик. У тебя «корочки».
Он дождался ответного кивка и продолжил.
– Вот… Я прослежу. Если всё будешь делать правильно, может, переведём в бригадиры. Ну всё. Бумагу для тамошнего начальника получишь в канцелярии. Ни пуха ни пера, Арэхав.
– К чёрту, – процедил сквозь зубы Фёдор и вышел, аккуратно прикрыв дверь. За спиной его надзиратель довольно цокнул языком...
Продолжение следует