Издалека начинает Паустовский свою «Песнь о Мещоре»: «…В Мещорском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха». Лукавит автор. Чем дальше, тем громче и мощнее звучит мелодия волшебного края.
Здесь во всей своей полноте и цельности, незамутненной никакими сюжетными ухищрениями, проявился талант Паустовского – естествоиспытателя и художника. Чистое, бесконечное художество и практически никакой «политики». Прочесть это произведение все равно, что побывать в картинной галерее, где собраны вместе полотна Нестерова, Васильева, Шишкина и Левитана.
Это – чистое искусство, сбывшаяся мечта всех эстетов, «недорезанных большевиками» в 18-ом году. Здесь нет ни главного героя, если не считать за такового самого автора, ни второстепенных персонажей, нет сюжета, нет связанного логикой или хронологией повествования, нет, наконец, и «сверх идеи». Есть бережное и внимательное любование скромной и неяркой гармонией лесов, лугов, болот, рек и стариц Мещоры.
Вот послушайте: «В Мещорском крае много заглохших и заросших болотными травами каналов, прорытых в незапамятные времена. Каналы эти очень живописны. Они уходят в глубь лесов. Заросли свисают над водой темными арками. Кажется, что каждый канал ведет в таинственные места. По каналам, особенно весною, можно пробираться в легком челне на десятки километров».
Между строк: мало что может быть привлекательней для человеческого взора, чем полустертые временем следы человеческой же деятельности.
И далее: «…Здесь в могучих сосновых борах так светло, что на сотни шагов вглубь видно пролетающую птицу.
По сухим сосновым борам идешь, как по глубокому дорогому ковру, – на километры земля покрыта сухим, мягким мхом. В просветах между соснами косыми срезами лежит солнечный свет. Стаи птиц со свистом и легким шумом разлетаются в стороны.
В ветер леса шумят. Гул проходит по вершинам сосен, как волны. Одинокий самолет, плывущий на головокружительной высоте, кажется миноносцем, наблюдаемым со дна моря.
…Леса в Мещоре разбойничьи, глухие. Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по этим лесам, по незнакомым дорогам к какому-нибудь дальнему озеру».
«Закат тяжело пылает на кронах деревьев, золотит их старинной позолотой. Внизу, у подножия сосен, уже темно и глухо. Бесшумно летают и как будто заглядывают в лицо летучие мыши. Какой-то непонятный звон слышен в лесах – звучание вечера, догоревшего дня.
А вечером блеснет наконец озеро, как черное, косо поставленное зеркало. Ночь уже стоит над ним и смотрит в его темную воду, – ночь, полная звезд. На западе еще тлеет заря, в зарослях волчьих ягод кричит выпь, и на мшарах бормочут и возятся журавли, обеспокоенные дымом костра.
…В необыкновенной, никогда не слыханной тишине зарождается рассвет. Небо на востоке зеленеет. Голубым хрусталем загорается на востоке Венера. Это лучшее время суток. Еще все спит. Спит вода, спят кувшинки, спят, уткнувшись носами в коряги, рыбы, спят птицы, и только совы летают около костра медленно и бесшумно, как комья белого пуха».
Есть еще несколько небольших мастерских диалогов с местными жителями. Вот, например, сцена в поезде «времен Стефенсона», который тянет по узкоколейке паровоз по прозвищу «мерин», похожий одновременно и на старого мерина, и на самовар.
«На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхавшегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны.
…На станции Пилево в вагон влез косматый дед. Он перекрестился в угол, где дребезжала круглая чугунная печка, вздохнул и пожаловался в пространство:
– Чуть что, сейчас берут меня за бороду – езжай в город, подвязывай лапти. А того нет в соображении, что, может, ихнее это дело копейки не стоит. Посылают меня до музею, где советско правительство собирает карточки, прейскуранты, все такое прочее. Посылают с заявлением.
– Чего брешешь?
– Ты гляди – вот!
Дед вытащил измятую бумажку, сдул с нее махру и показал бабе-соседке.
– Манька, прочти, – сказала баба девчонке, тершейся носом об окно.
Манька обтянула платье на исцарапанных коленках, подобрала ноги и начала читать хриплым голосом:
– «Собчается, что в озере живут незнакомые птицы, громадного росту, полосатые, всего три; неизвестно, откуль залетели, – надо бы взять живьем для музею, а потому присылайте ловцов».
– Вот, – сказал дед горестно, – за каким делом теперь стрикам кости ломают. А все Лешка-комсомолец. Язва – страсть! Тьфу!
Дед плюнул. Баба вытерла круглый рот концом платка и вздохнула. Паровоз испуганно посвистывал, леса гудели и справа и слева, бушуя, как озеро. Хозяйничал западный ветер. Поезд с трудом прорывался через его сырые потоки и безнадежно опаздывал, отдуваясь на пустых полустанках.
– Вот оно существование наше, – повторял дед. – Летошний год гоняли меня в музею, сегодняшний год опять!
– Чего в летошний год нашли? – спросила баба.
– Торчак!
– Чегой-то?
– Торчак. Ну, кость древнюю. В болоте она валялась. Вроде олень. Роги – с этот вагон. Прямо страсть. Копали его цельный месяц. Вконец измучился народ.
– На кой он сдался? – спросила баба.
– Ребят по ем будут учить.»
Пожалуй, это все, что вам нужно знать для того, чтобы немедленно добыть повесть и погрузиться с головой в ее освежающую глубину.
Уважаемый читатель! Если Вас заинтересовало это произведение, Вы можете найти его в электронном виде.