XVI.
Когда же заполночь пробило,
К подъезду подкатила "Волга".
Его волненье охватило.
Прощались милые не долго.
Диана в тусклом свете фар,
Ступив ногой на тротуар,
Машине помахала вслед,
И, выронив из рук предмет,
Который звякнул при паденьи,
Нагнулась, чтоб его поднять.
Чтобы любимую обнять,
Андрей к ней подбежал в смущеньи.
"Постой, Дианочка, постой!"
"Опять ты здесь!? Ах, Боже мой!"
XVII.
"Ну, сколько можно повторять?
Не смей преследовать меня!"
"Прошу меня не укорять.
Мне без тебя не жить ни дня."
"Прочь уходи. Ты мне постыл!
Любовный пыл к тебе остыл!
Теперь же я люблю другого -
Красавца бравого такого!
Тебя сравнить с ним невозможно!
В сравненьи с ним ты истукан!
Бедняк и форменный болван!
Ах, прочь с дороги! Очень сложно,
Тебе всё это осознать,
Как данность это всё принять!"
XVIII.
Диана прошмыгнув в подъезд,
К себе хотела, уж, подняться.
Кто ж знал, что так ей надоест,
Андрей, и, не желая с ним общаться,
Уверенной походкой шла,
Вся преисполненная зла.
Но он в моленьи жалком вскринул.
Привлёк внимание, окликнул.
Готов молить пред целым Светом.
Андрей к ней медленно шагнул,
И вновь кулон свой протянул,
Произнеся слова при этом:
"Диана, милая моя,
Прочь вновь ты не гони меня,
XIX.
Тобой на веки покорён.
Лишь о тебе все мысли, чувства!
В тебя, мой ангел, я влюблён!
Я чужд любовного искусства.
Я искреннен в своих словах,
В поступках, мыслях и делах.
Не отвергай мою любовь!
У нас наладится всё вновь..."
Она готова к обороне.
Лицо с презреньем отвернула.
Локтём с его руки смахнула.
Сердечко, выпав из ладони,
Вниз по ступенькам покатилось.
Будь из стекла, оно б разбилось.
XX.
Диана заперлась в квартире.
К двери прикладывает ухо.
Всех ненавистней в целом мире,
Доносится до её слуха,
Опять звук голоса Андрея.
Диана в злости стервенея:
"Вон, убирайся поскорей!..."
Кричит. "Придурок! Дуралей!"
Хватает трубку телефона.
Звонит своим друзьям-спортсменам.
Вопит, да, так, что кровь по венам,
Пульсирует. И, не сбавляя тона,
Их умоляет ей помочь.
Прибыть не медля, прямо в ночь.
XXI.
Андрей, как прежде, у подъезда.
В печали голову склонил.
Юнец неопытный, невежда.
Себя Ромео возомнил.
В любви не хочет отступать,
Боясь Диану потерять.
К нему пять человек подходят.
Глядят с презреньем. Глаз не сводят.
Заводят нагло разговор:
"Чего сидим? Кого здесь ждём?
Давай, в сторонку отойдём!"
Идут, пересекая двор,
Туда, где заросли акаций.
От агрессивных их вибраций,
XXII.
Андрею, уж, не по себе.
От страха цепенеет тело.
Он чувствует, что быть беде,
Но всё ж идёт за ними смело.
Те пятеро остановились.
Схватив, в грудки ему вцепились.
"Слышь, от Дианы отступись!
Ну, что ж, тогда, дебил, держись!"
Андрей, как мог, так защищался,
Но градом сыпались удары.
Хлестали две бойцовских пары.
Устав, почти не уклонялся.
Удары в рёбра, по рукам,
В плечо, а также по ногам.
XXIII.
Но чаще били по лицу,
Чтоб непокорный дух сломить,
Чтобы Андрею-"подлецу",
За слёзы девы отомстить.
Андрей всё на ногах стоял:
Не ныл, и их не умолял,
Чтоб сжалились и пощадили,
Чтоб свою бойню прекратили.
Когда удар по голове,
Опять Андрей наш получал,
На них уже не отвечал:
В глазах круги, всё в темноте.
Лицо, уж, кровью всё покрыто.
Одежда кровушкой залита.
XXIV.
"Стой, пацаны! С него довольно!"
Им пятый громко прокричал.
"Он в шоке, и ему не больно.
Пора покинуть сей причал".
Но на последок: "Идиот!"
Он крикнул и ногой в живот,
Андрея, что есть силы пнул,
Ударил в нос, и в грудь толкнул.
Андрей немедленно свалился.
На землю влажную упал,
И долго так ещё лежал.
Потом в беспамятстве забылся.
Из носа кровь ещё лилась,
Но вскоре быстро запеклась.
XXV.
Ночь пролетела незаметно.
Одна заря теснит другую.
Уже исчезла тьма бесследно,
И утро близится вплотную,
К рассвету, чтобы вслед за ним,
Диск солца, что был недвижим,
Вкатить на небо голубое,
И свет его усилив вдвое,
Лучами брызнув, осветить,
Дома, дороги, тротуары,
Аллеи, парки и бульвары,
Теплом и лаской одарить,
И пробудить Марград, чтоб встал,
Который до сих пор дремал.
XXVI.
Ночь эта выдалась сухая.
Вниз не упало ни дождинки,
Хотя октябрь, досаждая,
Нет-нет прольёт две-три "слезинки".
А здесь кругом лишь сушь да гладь -
Сплошная Божья благодать!
Но всё же холодок ночной,
Оставил иней за собой.
Очнулся по-утру Андрей.
Замёрз, весь до костей продрог.
Едва-едва подняться смог,
И поспешал уйти скорей.
Он спотыкался и петлял,
Качаясь, к дому ковылял.
XXVII.
Андрей жестоко пострадал,
Но всё же жизнью не научен.
Еду чрез трубочку вкушал,
И долго болью был измучен.
Лицо распухло, что сказать,
На нём и глаз не увидать.
И чёрно-синий цвет его,
Держался долго до того,
Пока по мышцам воспалённым,
Блуждая, боль глумилась в нём,
И тело сильным жгла огнём.
Лицо, став иссине-зелёным,
Потом покрылось желтизной,
Точь-в-точь осенний лист лесной.
XXVIII.
Вот позади десятый класс.
Звонок последний отзвенел.
Прощай же, школа! Жизнь всех нас,
Ждёт, приготовив свой удел.
В томительный июньский зной,
Прошёл их вечер выпускной.
И стихло всё. Окончен бал.
И опустел огромный зал.
И, потеряв помпезный вид,
Горюя об учебных днях,
Ведь распрощались второпях,
Их школа средняя стоит.
Ей неуютно в тишине.
Грустит по бойкой ребятне.
XXIX.
Давно в былые времена,
Ещё при прежней царской власти,
Она гимназией была,
И, пережив судьбы напасти,
Смогла фасад свой сохранить,
Как прежде знанию служить,
И, следуя судьбы веленью,
Дать путь другому поколенью.
Из стен её за столько лет,
Немало классов выпускалось.
Что с ними всеми после сталось?
Навряд ли сыщем мы ответ.
Сердечко дрогнет, замирая,
О, школа средняя вторая!
XXX.
Кирилл с Татьяной поступили,
В один и тот же институт.
Друзья их многих удивили,
Уехав, иль оставшись тут.
Одни из них тянулись к знанью,
И высшему образованью.
Другим претило обученье.
Своё искали назначенье,
Взяв специальности рабочих:
Кто мебельщик, а кто строитель,
Шахтёр, нефтянник и водитель,
Механизатор, дояр и прочих,
Мастеровых потребно. В славе,
В коммунистической державе,