Пятый курс — сплошные ГОСы (государственные экзамены) и написание дипломов. Дисциплина и служба поддерживались, но уже не в такой жёсткой форме, как на первых четырёх курсах. На третьем курсе у нас сменился старшина роты. Теодор Францевич Нарадовский, тридцатилетний латыш, был принят в наше училище после долгой службы в армии. Подозреваю, что его зачислили в училище специально, чтобы он с первых дней наладил в нашей роте железную дисциплину. В то время ребят после службы в наше училище практически не брали, со «старичками» бывало много неприятностей. После трёх лет в армии или пяти лет на флоте это уже были взрослые люди, их трудно было переделать в дисциплинированных курсантов. Нарадовский был много старше нас и поначалу пользовался почти непререкаемым авторитетом. Но прошло два года, мы уже знали службу, а Теодор Францевич продолжал нас дрессировать как новобранцев. Просто перегибал в этом вопросе палку. Мы немного подтрунивали над ним: у него был сильный латышский акцент, и он казался нам почти старым. К тому же он не совсем правильно говорил по русски. Вот, например, когда надо было перед строем прочитать нам очередную нотацию о состоянии дисциплины и сообщить нам печальную весть о том, что наша рота по этому показателю одна из последних на факультете, он выразился так: «Очень плёхо! Наша рота упал на садние места!» Курсанты, конечно, дружно захохотали, стоя в строю по стойке «смирно». Такие случаи озлобляли старшину, чувство юмора у него пропало ещё в армии. Поэтому он ужесточал нашу службу, как только мог.
Однажды на третьем курсе при построении на обед мы, по его мнению, недостаточно чётко выполнили команду «Рота! На пра-во!» Тут же последовала команда «Отставить!» и снова «На пра-а-во!» и опять «Отставить!» И так раз пять — это уже было издевательство. И тут произошло нечто трудно объяснимое: после очередной команды старшины «На право!» все 120 человек нашей роты, не сговариваясь, остались стоять «смирно» строем шеренги, никто даже не шелохнулся выполнить команду. И главное — это произошло само, в полной тишине, без какой — либо договорённости. Это было поразительно. Я тогда думал над этим и пришёл к выводу, что за три года наша рота стала как бы единым организмом. Мы чувствовали одинаково и мыслили одинаково. Это результат того, что нас командование училища воспитывало правильно!
Старшина Нарадовский растерянным голосом несколько раз повторил команду повернуться на право, но рота стояла безмолвная по стойке «смирно». А на флоте это с незапамятных времён означает, что матросы отказываются подчиняться этому командиру — это бунт. Такого в училище ещё не было.
Нарадовский выбежал из помещения роты и побежал к дежурному по училищу офицеру.
Прибежал дежурный офицер. Попробовал скомандовать сам — тот же результат. Рота стоит и молчит. Офицер понял, что дело плохо. Стал куда-то звонить по телефону. Минут через десять прибежал наш командир роты капитан 3 ранга Константинов. Тот знал, что надо делать. Он не стал ничего командовать, а просто сказал перед строем: «Товарищи курсанты! Я понимаю, что у вас есть серьёзные претензии. Прошу одного из вас выйти из строя и доложить мне по существу».
Вышел из строя Костя Баранов. Он был самый умный из нас, мы все ему доверяли. Костя коротко доложил командиру роты и дежурному офицеру, что мы не хотим больше подчиняться Нарадовскому. Мы три года уже служим и учимся в училище. Эти излишние придирки по службе не нужны, мы не в штрафбате. Рота просит сменить старшину.
Константинов, почти не задумываясь, сказал, что он всё понял, вопрос сегодня же будет решён. А сейчас он ПРОСИТ роту идти на обед. Сам скомандовал «Рота! На пра-во! На обед шагом марш!» Мы повернулись и молча пошли.
В тот же день на вечернем построении наш командир сообщил нам, что вместо Нарадовского старшиной роты назначается курсант Стрикица (Саша Стрикица был до этого случая старшиной нашей 9-ой группы). Нарадовский остаётся жить в своём кабинете, а старшине Стрикице выделяется другое помещение. Считалось, что старшина роты не должен жить с рядовыми курсантами в одном кубрике.
Надо сказать, что и после этого случая мы относились к Нарадовскому с уважением. Обращались только по имени — отчеству. Он успешно доучился, став в Латвийском пароходстве капитаном и, вполне заслужено, очень уважаемым человеком.
Доведём эту тему до логического конца. Саша Стрикица командовал нашей ротой как старшина больше двух лет. Он был отличным парнем, родом из Молдавии, мы все с ним дружили. Весёлый, открытый, отличный спортсмен. Но он допустил ту же ошибку: он забыл, что нам уже не по 17 лет. За пять — шесть лет учёбы мы стали взрослыми, много повидали на свете. Многие уже были женаты и имели детей. Просто так механически командовать нами как новобранцами уже нельзя. В общем, через пару лет Саша «закомандовался». Есть такая болезнь — некоторым кажется, что если он долго командует людьми, то это уже не его товарищи, а пешки, которые должны автоматически выполнять его команды, что бы он ни приказал. Это, так сказать, испытание властью.
Короче, Сашу немного занесло, и он стал позволять себе лишнее. Кончилось это тем, что мы опять стали в строй и отказались выполнять команды. Опять пришёл командир роты и пообещал сменить старшину.
Вечером, после вечернего построения, в наш кубрик зашёл Саша Стрикица. Улыбается, совсем, кажется, не расстроен своим разжалованием. И говорит мне: «Егоров, тебя командир роты просит зайти!» А сам посмеивается таинственно.
Я зашёл в кабинет командира. Он велел мне присесть: «Егоров, тут такое дело… Курсанты требуют сменить старшину. Да вы знаете… Мы со Стрикицей посоветовались, кого поставить на его место. Он попросил меня дать ему полчаса, чтобы посоветоваться с курсантами. В общем, рота хочет вас в старшины. Как вы на это смотрите?» Я согласился. До конца училища осталось всего несколько месяцев. Нарушителей дисциплины всех уже давно поотчисляли. Курсанты за шесть лет привыкли к службе. Практически всё делается автоматически.
Константинов довольно кивнул: «Только вам придётся переселиться в отдельный кубрик». Мне это не понравилось. В конце концов сошлись на том, что из моего кубрика я переселюсь в пустующий кубрик 4-й группы. На шестом курсе женатые курсанты и питерцы ночевали дома. Приходили только к утреннему построению и уходили домой после вечернего построения. Поэтому в роте были свободные помещения.
Тот кубрик оказался не совсем пустым. В нём Жил Костя Баранов. Он был питерским, но ездить домой каждый день было далековато. Костя был очень эрудированный парень. Мы с ним по вечерам о многом говорили. Я очень доволен, что пожил несколько месяцев с ним в одной комнате. Много чего от него узнал, особенно об устройстве нашего государства и партии.
О Косте Баранове можно было бы написать отдельную книгу. Он был коренным питерцем, из семьи потомственных дворян. Может быть, по этой причине он уже тогда разбирался во многих вопросах политического устройства нашей страны, о которых мы в свои 20 лет даже не задумывались. Костя обладал врождённым чувством юмора плюс потомственной интеллигентностью. Во многом благодаря ему в среде наших курсантов образовалась особая атмосфера со своими взглядами на такие стороны жизни, как товарищество, дружба, взаимопомощь. В училище сложился своеобразный юмор, не всегда понятный сухопутным, который прошёл с нами через всю жизнь. Вот такой маленький пример.
Есть у нас такой товарищ по роте по фамилии Еськов. Мы, кстати, с ним встречались месяц назад в Питере на встрече выпускников 1972 года. Очень хороший был парень, таким и остался. Этот курсант отличался абсолютной невозмутимостью. Ни разу я не видел, чтобы он как-то показал свои эмоции, даже в сложных ситуациях. Ни разу мы не слышали, чтобы он повысил голос или ругнулся сгоряча. За это мы прозвали его Мамонтом. То есть, сначала говорили про него, что он спокойный как мамонт. А через некоторое время просто стали для удобства сокращённо называть его Мамонтом.
Однажды (дело было на третьем курсе) Косте Баранову в какой-то газете попалась обширная статья о том, что наши советские геологи где-то в Сибири откопали из вечной мерзлоты целого мамонта. Сначала отрезали от него кусок и дали собаке. Та съела и благодарно завиляла хвостом. Тогда геологи развели костёр и сварили из мамонта суп. Поели, запили водкой. Оказалось вкусно, вполне приличная закуска. Через некоторое время они протрезвели и поняли, что они единственные люди на Земле, которые съели настоящего мамонта. Подождали ещё пару дней: никто из них не умер — и написали большую статью про этот уникальный случай.
Костя Баранов быстро сообразил в чём дело, и в тот же день в нашей еженедельной стенной газете «Курсант» появился новый раздел под названием «Уголок „Из жизни мамонтов“», куда и была помещена эта статья. Каждую неделю, а иногда и несколько раз в неделю, уголок обновлялся новыми газетными вырезками с интересными случаями из жизни слонов, носорогов, карикатурами и изошутками с участием животных. Позднее пошли в ход пернатые, пресмыкающиеся и даже хордовые. Мы, курсанты, с большим интересом следили за событиями в мире мамонтов. И это длилось до самого окончания училища. Не знаю, может быть, кому-то из сухопутных это покажется глупым. Но нам было смешно. Особенно когда Еськов останавливался перед стенгазетой и внимательно, без признаков эмоций на лице, досконально изучал очередной материал.
При встрече выпускников в честь 50-летия окончания училища мы встретились с Еськовым. Сидели с моей женой рядом с ним за столом. Еськов с таким же, как всегда, спокойным лицом коротко сказал нам, что живёт он совершенно один, с собачкой. Жена умерла, никого близких нет. Живёт на пенсию. При этом никакого даже оттенка сожаления или печали по его виду и голосу не было заметно. Но у меня от его слов заныло сердце, а у моей жены было такое лицо, что ещё немного, и она заплачет.
Мы, курсанты, все поголовно играли в футбол. Зимой на голом снегу. Весной на асфальте во дворе училища. Каждый кубрик, 6 человек — это команда. В конце апреля — начале мая проводилось так называемое «Первенство подснежника». Рубились за первое место. А на пятом курсе, перед весенней сессией Костя Баранов предложил устроить матч века: сборная «женатиков» должна была сойтись в смертельном бою со сборной «холостяков». Меня включили в сборную холостяков. Хотя фактически я уже был женат, но жена проживала в Сочи а я, как и раньше, жил в экипаже. За неделю до матча в вестибюле училища на Заневском была вывешена огромная цветная афиша. На ней в два вертикальных ряда изображены игроки «женатиков» и «холостяков». Причём все женатики выглядели как ухоженные пай-мальчики: аккуратные причёски, розовые щёчки, красивые спортивные трусики и чистые футболки, у некоторых выпирали небольшие животики. Напротив них стоял строй оборванных, хмурых холостяков: худые небритые лица, некоторые с фингалами, рваные тельняшки, чёрные солдатские трусы до колен, вместо спортивной обуви — чёрные курсантские ботинки второго срока с порванными шнурками.
Под каждой фигурой надпись: фамилия игрока, его училищное прозвище и краткая характеристика субъекта. Например, под Вадиком Бабичевым было написано: «Неуловимый быстроногий Бабик Вадичев» (мы так его в шутку иногда называли). Под изображением Сани Баглаева было написано: «Солнечный Сиропчик» (улыбчивый добродушный парень, немного рыжеватый и с веснушками, к тому же, родом из Анапы). Очень скромного и застенчивого парня Васю Винарского обозвали «Васко де Винарско, любимец женщин». А под моим изображением вообще безобразие: «Курсант Егоров, прозванный „Гандзибуро“ за физическую силу и неукротимый нрав». Я потом пытался узнать, почему мне дали такую кличку. Костя долго отнекивался, но всё-таки сказал, что это из японского фильма 1961 года «Гений дзю-до». Я совсем недавно специально нашёл в Интернете этот старый чёрно-белый фильм и посмотрел. Впечатление такое: во-первых, этого гения зовут не Гандзибуро, а немного по другому. Но это, может быть, издержки перевода. А во-вторых, никакой он не гений: все бои выигрывал одним и тем же броском. Довольно уныло боролся. Наша краснодарская школа борьбы была лучше. Ну да Бог с ним!
Матч состоялся при большом стечении болельщиков. Играли в сквере Терешковой. Выиграли женатики. Счёт не помню.
Кроме событий из жизни мамонтов и текущей спортивной жизни, Костя Баранов уделял большое внимание и театральному творчеству. Он несколько лет руководил созданным им курсантским театром «КАТЮША» (Курсантский Академический Театр Юмора и Шуток). Об этом можно подробно почитать в Интернете. А я только расскажу кратко об одном спектакле, который был поставлен на грани фола и чуть не обошёлся Косте дорого.
(Чтобы было понятно дальнейшее: незадолго до этого в одну нашу младшую роту прислали нового командира роты, молодого капитан-лейтенанта. А одной другой ротой уже давно командовал другой капитан-лейтенант, бестолковый и туповатый, внешне похожий на Муссолини. Фамилии и правильные номера роты не называю.)
Такая картина: актовый зал в полумраке полностью заполнен курсантами и преподавателями. В первых рядах — наши офицеры, командиры рот и преподаватели военно-морского цикла.
На сцене разыгрывается сценка «из жизни мамонтов». Ночь неадертальского периода. У входа в тёмную пещеру под номером 16 (мы тогда учились в 16-й роте) среди тропических зарослей горит костёр. У костра сидят в звериных шкурах с дубинками в руках лохматые первобытные люди. Вокруг валяются обглоданные кости животных (возможно, мамонта). И вот, среди прочего разговора о первобытных новостях, один из обитателей пещеры как бы между прочим говорит: «А слыхали — в двенадцатую пещеру прислали нового вожака?» — «Да ну! А что, такой же балбес, как в тринадцатой пещере?»
В этом месте курсанты в зале захохотали и стали аплодировать. А некоторые офицеры, в их числе и наш командир Константинов, встали и молча вышли из зала. Спектакль мы досмотрели до конца.
Потом были разборки с командованием училища. Предлагали даже отчислить Костю или отправить в академический отпуск на год. Но Костя учился очень хорошо. Да к тому же дело уже шло к диплому. А главное — курсанты встали горой, это могло привести к очередному акту неповиновения. Командование училища решило не рисковать и ограничилось выговором и запретом на постановки до окончания училища.
Научно-исследовательское судно немагнитная шхуна «Заря», на котором проходил парусную практику курсант Баранов
Долгие годы после окончания училища Костя Баранов был как бы центром нашего курсантского братства. Он организовывал встречи выпускников нашей роты. Писал песни о море. Это он возглавил группу выпускников ЛВИМУ, которая через суд добилась переименования нашего парусника «Сириус», когда его списали и стали использовать в качестве плавучего ресторана. К сожалению, Костя умер два года назад. Но мы его помним и всегда его поминаем при встречах.