В прокат вышел новый, снятый после десяти лет молчания олдскульный джалло Дарио Ардженто о маньяке-душителе, который охотится за римскими секс-работницами. Диана — его очередная мишень; после головокружительной автопогони она попадает в аварию и слепнет, а маньяк продолжает охоту за беспомощной женщиной. Татьяна Розенштайн посмотрела фильм еще на премьере в Берлине и поговорила с Ардженто о ностальгии, снах и его работе с Гаспаром Ноэ.
— «Темные очки» выглядят приветом из прошлого, и, насколько я знаю, вы вообще-то собирались снимать их в 1990-е, во времена «Призрака оперы» и «Синдрома Стендаля». Что же помешало?
— Сначала разорился один из инвесторов. Другая трудность заключалась в требованиях рынка: в моду вошли жестокие и бессмысленные истории, неинтересные мне как режиссеру. Но мысль об этом фильме никогда не покидала меня. Однако я не соглашусь с тем, что фильм выглядит анахронизмом. Как раз, наоборот, именно сейчас мы наблюдаем повышенный интерес к хоррору. На прошлогоднем Каннском кинофестивале победил «Титан» Жюлии Дюкорно. Прошлый Венецианский кинофестиваль включил в свою программу два хоррора — «Прошлой ночью в Сохо» Эдгара Райта и «Хеллоуин убивает» Дэвида Гордона Грина. В Сан-Себастьяне в 2021-м показывали «Бабушку» Пако Пласы, а в сентябре там будут вручать почетную награду Дэвиду Кроненбергу. Самым популярным сериалом 2021-го была «Игра в кальмара». Хоррор переживает новый расцвет! При этом с кино в Италии, наоборот, сейчас сложная ситуация — у нас застой, прямо скажем. Мало интересных фильмов. Возможно, основной причиной является отсутствие финансов, а другая причина в том, что многие молодые режиссеры предпочитают работать на телевидении.
— Слепой — частый образ в вашем кино. Слепой персонаж есть в «Суспирии». Или вот в «Кошке о девяти хвостах», главный герой которой тоже был слепым. Откуда такая фиксация на слепоте?
— Слепота сопряжена с ощущением хрупкости и паники, которое важно для моего кино. Особенно если человек потерял зрение, а не родился слепым. Знаете, слепые от рождения не видят снов, они слышат их. Те же, кто ослеп, долго сохраняют способность видеть сны, которые заменяют им видимый мир. Я вижу тут странную параллель с кино, которое тоже похоже на сон. Когда мы заходим в темный кинозал, мы на мгновение словно слепнем, а потом видим изображение на экране — сны или их толкования. Фрейд, идеи которого на меня очень повлияли, говорил, что кино — искусство, которое максимально приближается к снам.
— Да и логика фильма немного онейрическая: в начале мы видим странную сцену затмения, которая кажется немного нереальной, как будто вещим сном, предрекающим трагедию.
— Да, совершенно верно! Вообще-то, затмение — это, скорее, кинематографическая реминисценция, дань уважения Микеланджело Антониони и его кинематографу. Но в то же время, действительно, и сцена-предчувствие: луна закрывает солнце, небо неожиданно темнеет в яркий летний день, так же и тьма сгущается вокруг героини, когда серийный убийца выберет ее своей жертвой. В тот жаркий день она надевает темные очки, даже не подозревая, что с ними никогда больше не расстанется.
— Мне кажется, Фрейд мог бы на основании этой сцены построить красивое рассуждение о тайном стремлении героини к слепоте. Богатый материал для психоаналитика!
— (Смеется.) Уверен, что так и есть. Но, для того чтобы понять развитие отношений между героями «Темных очков», Дианой и Чином, психоанализ не нужен. Надеюсь, вы и невооруженным глазом заметили, что к концу фильма Диана все больше превращается для Чина в мать. Есть там и другие элементы, создающие драматургическое напряжение. Она — итальянка, он — китаец. Оба происходят из разных культур. Ребенок слишком мал, чтобы жить самостоятельно, взрослая Диана из-за слепоты тоже не может жить одна. Темп и тон этих коллизий идут рука об руку с напряжением и саспенсом. Этот фильм по сравнению с моими предыдущими картинами немного сентиментален, если хотите, нежен. Можно сказать, что нежность — моя попытка избежать классического джалло, добавить к нему другие элементы: немного хоррора, немного юмора. Финал может показаться особенно ироничным. Но ведь вы не относитесь серьезно к страшным историям? Например, злодей у меня разъезжает по городу в небольшом белом фургоне, а не в каком-нибудь чудовищном грузовике, как герои картины Спилберга «Дуэль», или на огромных опасных машинах из картин Тарантино «Доказательство смерти» и «Убить Билла».
— Почему вы не использовали CGI в кровавых сценах?
— На самом деле, в фильме есть немного цифровых эффектов, но я не большой поклонник новых технологий. Я люблю достоверность, правду, конкретный опыт, а не chromakeying. Ощущения не должны быть поддельными, иначе зрители поймут, что все это ненастоящее. Реальные вещи, которые вы можете увидеть и потрогать, имеют другие ощущения. Съемки некоторых сцен — например, где человек оказывался в лужи крови — мне напоминают методы работы и эстетику Джексона Поллока. Только, в отличие от Поллока, я создаю зрелище не избыточно-барочное, а минималистически-холодное, как удар ножом. Сначала я создаю красоту, а потом убиваю ее одним ударом.
— Как вы вообще стали режиссером джалло? Вы же пришли в жанр на пике его популярности. Значит ли это, что ваш стиль определила тогдашняя конъюнктура?
Вообще-то, я уже несколько раз рассказывал об этом, например в своей автобиографии. (Смеется.) Можно сказать, что жуткое затянуло меня, когда я еще был ребенком. Я очень любил читать, и мне нравилась не слишком детская литература, например произведения американских романтиков, особенно Эдгара Аллана По. Там для меня открылся новый и загадочный мир. Я начал и сам писать — сначала стихи и сказки, потом истории. Однажды я взял у отца (кинопродюсера Сальваторе Ардженто — Прим. ред.) сценарий и начал его изучать. Прочитав его много раз и поразмышляв над ним, я тоже написал сценарий. Так началась моя карьера в кино.
— В своих фильмах вы часто появлялись в камео, но, как правило, не целиком. Обычно мы видим только ваши руки или слышим ваш голос за кадром. И вот вы сыграли полноценную роль у Гаспара Ноэ в вихре «Вихрь»…
— Да я вообще не хотел у него играть! Когда Гаспар мне позвонил, я сразу отказался. Так он приехал в Рим, пришел ко мне домой и начал меня уговаривать. Он убеждал меня с утра и до позднего вечера, я умирал от усталости, это напоминало мне кошмар из моего фильма. Но в конце он сказал мне, что у этого проекта не будет сценария, что он будет тотальной импровизацией перед камерой. Это был веский аргумент. Его подход напомнил мне метод режиссеров итальянского неореализма, которые создавали свои фильмы на улицах, из одного диалога или мимолетной сцены. И вдруг мне захотелось испытать это чувство, оказаться в аналогичной ситуации, войти в душу актера. Мне понравилось, я даже получил актерскую премию на кинофестивале в Локарно!
Интервью: Татьяна Розенштайн
Фото: IPA / Sipa USA / Legion-Media