Рабочие кварталы советской эпохи являются излюбленной мишенью для пропаганды. Их рисуют тусклым и серым гетто, в котором не было условий для полноценного бытия. Этот образ давно стал расхожим стереотипом, отраженным в современных фильмах, статьях и книгах. Мы привыкли слышать, что советская типовая застройка лишена индивидуальности, и олицетворяет собой казарменную сущность социализма, где никто не заботился о комфорте и красоте.
Чтобы оценить насколько верны – и верны ли – эти представления, нужно посетить Новополоцк. Белорусский город на берегах Западной Двины, неподалеку от древнего Полоцка. До войны здесь была деревня, а посреди реки виднелся знаменитый Борисов камень – валун со старинной надписью, который стоит сейчас у полоцкого собора святой Софии. У «камня» просили защиты от засухи – на день Бориса и Глеба, когда вода спадала, и он сильнее выступал из реки наружу.
В пятидесятые годы в этом месте начали создавать промышленный комплекс, ориентированный на переработку сибирской нефти, поступавшей в Белоруссию по новым трубопроводам. Для рабочих здесь построили так называемый Нефтеград – современные жилые районы, которые протянулись вдоль Молодежной улицы, между рекой и лесом. И это навсегда преобразило патриархальные двинские берега.
Сегодня, спустя шестьдесят четыре года после основания советского города, в Новополоцке проживают без малого сто тысяч человек. Но строили его на территории обескровленной Витебской области, которая понесла во время войны огромные человеческие потери – в результате геноцида и карательных акций против партизанских отрядов.
Первыми новополочанами стали комсомольцы, приехавшие из разных регионов СССР, включая нефтедобывающие центры Баку, Грозного и Западной Украины. Это были рабочие, выпускники школ, студенты и инженеры. Им посвящен мемориальный комплекс «Первая палатка». Ведь основателям завода приходилось ночевать буквально на голом поле, и возводить дома своими собственными руками.
Над проектом белорусского Нефтеграда работали лучшие советские архитекторы. Уже тогда, в барачное послевоенное время, они стремились создать образцовый город, используя для этого нестандартные новаторские приемы. А с начала семидесятых приступили к реализации этих планов – по мере того, как вокруг нефтеперерабатывающего комбината возникали передовые предприятия нефтехимии и микробиологической промышленности, которым требовались новые кадры.
При создании Новополоцка учитывались самые разнообразные аспекты – включая вопросы экологии и формирование эстетического ландшафта. Потому что здоровье жителей города нуждалось в защите от вредного влияния производств, а искусство должно было помогать им в быту и в труде.
«В течение 1974 года было найдено решение уникальной задачи по массовому внедрению в городскую среду декоративно-художественных работ. На заседании горисполкома было признано, что на данном этапе развития города, пока город еще невелик, особенно важно последовательно реализовать принципы творческого содружества архитекторов и художников, начиная с этапа проектирования городских объектов», – вспоминает Макс Шлеймович, который был в те годы главным архитектором Новополоцка.
Результатом этого содружества явились яркие памятники советского модернизма. Среди них можно отметить общежитие для студентов, которое прозвали «Бастилией» – за силуэт, напоминающий снесенную парижскую крепость, – а также новополоцкий Дом торговли, Дом книги или кинотеатр «Минск». Но главной особенностью местной застройки стало даже не широкое использование монументальных композиций, а красочные мозаичные панно, превратившиеся в визитную карточку Нефтеграда.
Мозаики были характерным элементом советского модернизма – его особой чертой, которая явно отражает в себе мотивы мексиканского монументального искусства, повлиявшего на школу архитектурных шестидесятников. Но в Новополоцке они украшают не только общественные здания, образовательные учреждения и заводские цеха. Мозаики встречают вас прямо на подъездах жилых домов. Причем, их отличает сюжетное разнообразие и высокое качество исполнения. Это впечатляет даже сегодня – когда некоторые работы повреждены или утрачены в ходе варварского «ремонта».
В семидесятых в Новополоцке сняли фильм – «Улица без конца», получивший название в честь пятнадцатикилометровой улицы Молодежная. В его массовке играли местные жители, и, наблюдая за ними, можно увидеть, насколько то время было ярким и интересным – подобно цветной палитре на новых бетонных стенах Нефтеграда…
Но важно помнить: создатели советских мозаик обращались не только к работам Риверы, Ороско, Сикейроса, Ренато Гуттузо, Жуана Миро или Фернана Леже – к лучшим образцам европейского и латиноамериканского монументализма, почерпнутым из дефицитных тогда художественных альбомов. Их творчество подпитывала местная традиция, сформированная после 1917 года – когда в местечковом Витебске пытались создать прообраз социалистического фаланстера, украсив его улицы авангардными художественными работами.
За этим экспериментом стоял Марк Шагал. Вернувшись домой из Парижа, он занял пост комиссара подотдела искусств губернского отдела народного образования. Необычный комиссар основал Витебские свободные художественные мастерские, и собрал вокруг себя целую плеяду талантливых мастеров – Ивана Пуни, Нину Коган, Ксению Богуславскую, Веру Ермолаеву, Надежду Любавину. А сам носился по городу, одетый в вышитую рубаху-косоворотку, в сопровождении 17-летнего охранника – начинающего художника Валентина Антощенко-Оленева, перевязанного пулеметными лентами и с парабеллумом в кобуре.
«Шагала встретил в Петербурге, он в роли большевика, зовет работать меня с ним в Витебск, где он комиссар искусств», – писал художник и будущий искусствовед Александр Ромм, который сразу же откликнулся на это авантюрное предложение. По прибытию он был назначен председателем комиссии по праздничному оформлению города к первой годовщине Октябрьской революции, когда на витебских перекрестках появились красочные композиции и яркие политические плакаты – например, посвященное парижской Коммуне панно «Разрушение Вандомской колонны».
«Плакаты его были превосходны, они были именно тем, что нужно для улицы – яркими, странными, ошеломляющими. Но в них была и тонкость замысла, и большой вкус, они смотрелись как большие картины левого стиля», – читаем мы об этом у Ромма.
Однако Шагал не только зазывал к себе авторитетных коллег. Он приступил к подготовке творческой молодежи, воспитанной в стенах Витебской художественной народной школы. «Вокруг – туча учеников, юнцов, из которых я намерен делать гениев за двадцать четыре часа», – с иронией писал об этом художник, обжившийся в образе красного комиссара.
Не останавливаясь на первых результатах своей работы, он организовал в Витебске первый художественный музей – где, помимо лекций и выставок, проходили публичные дебаты на тему искусства и коммунизма. «Несколько митингов по искусству были устроены своими силами. В конечном итоге у нас теперь в городе засилье художников. Спорят об искусстве с остервенением», – сообщал он в письме критику Павлу Эттингеру.
Впоследствии Шагал поссорился с витебскими партийцами, уставшими от эпатажных художественных проектов. Он перебрался в Москву, где занимался педагогикой в трудовой школе для беспризорников и работал над оформлением постановок Еврейского камерного театра, а затем уехал в Европу. Мемуары художника содержат критику советских реалий, однако она выглядит ситуативной и конъюнктурной, а связи с левыми поддерживались Шагалом все последующие годы – зачастую вполне открыто.
«Я никогда не отделяю себя от моей родины, земли, где я родился. Моя живопись не может существовать без неё и не может ассимилироваться в любой другой стране. И теперь Париж мёртв. И я часто спрашиваю себя: “где я?”… Шлю мои искренние пожелания моим советским друзьям и коллегам – писателям и художникам. И даже ещё более великим художникам – героям Красной Армии на всех фронтах – они рисуют своей кровью лучшую и самую прекрасную картину», – писал Марк Шагал в статье, опубликованной 7 ноября 1942 года в еврейской коммунистической газете «Morgn Frayhayt» («Утро Свободы»), которая издавалась в США на идиш.
В другом тексте, написанном по случаю двадцать восьмой годовщины Октябрьской революции, он переходит к откровенной апологетике советского строя – под влиянием его победы над германским нацизмом: «Я хочу прожить 28 лет не один раз, но дважды, трижды, чтобы увидеть чудеса и величие советской революции… Через окно, смотря на меня, только одно печальное солнце садится за рекой Гудзон… Но в Советском Союзе солнце смотрит на каждого, солнце стремится превратить нашу жизнь в райский сад здесь, на земле».
Рассекреченное досье ФБР свидетельствует о том, что американские власти видели в советском эмигранте тайного коммуниста и абсолютно серьезно подозревали его в сотрудничестве с советскими резидентами, которые интересовались секретами атомного проекта. После возвращения в освобожденную Францию Шагал не раз подавал прошение о получении визы в США, но в течении восьми лет получал в посольстве отказ, продиктованный соображениями идеологического характера.
В 1973 году художник с триумфом прибыл в Советский Союз – по личному приглашению министра культуры Фурцевой. Он побывал в Москве, Ленинграде, общался с местными жителями и просил показать ему жизнь советских колхозников. Однако решил не посещать свой любимый Витебск. По свидетельству спутников, 86-летний Шагал опасался, что возвращение в края юности вызовет у него слишком много эмоций…
Но в Новополоцке уже создавали яркие уличные мозаики, а их эскизы рисовали в Витебских художественных мастерских, основанных в первые послереволюционные годы. Белорусское советское искусство, которое зачиналось стараниями Шагала, выжило, несмотря на все трагические события первой, самой страшной половины XX века.
Круг истории замкнулся, и на берегах Западной Двины в эпоху Брежнева появился один из прообразов города социалистического будущего, воплощая мечты первых комиссаров искусства.