Апокриф одного спектакля
Попробую описать один театральный эксперимент, который мы провели на первых курсах университета. В то время, да и сейчас я не принимал формат КВН, студвесен и мне казалось, что это бессмысленно и вредит образовательному процессу. Описываемый случай предполагал не простое глумление на сцене, а возможность погрузиться в мир искусства кино и театра. Как говорил Товстоногов: "Успеха добиваются те драматурги, которые сочетают открытие новых характеров со вкусом и способностью к подлинному социальному анализу". В то время мы чувствовали социальный заказ на романтические эпосы с элементами вестерна. В середине нулевых определяющим стилем являлся гламур, порожденный высокими ценами на нефть, это было разлито и среди золотой самарской молодежи. Приходилось находить альтернативные идеологические платформы, чтобы не поддаться этой показной и пустой эстетике. Среди вариантов выделялись - авангард, модернизм, сюрреализм и коммунизм. Четыре кита, на которых строилась наша идеология. В настоящее время с развитием средств массовой коммуникации появилось огромное количество альтернативных мнений, идей, а тогда у нас были под рукой лишь печатные книги. "Что ему книга последняя скажет, То на душе его сверху и ляжет". Мне нужен был образ героя из "спагетти-вестерна", эдакий Сухов, ведущий жен Черного Абдулы по пустыне, куплетист родом из Одессы, революционные матросы с крейсера Очаков, монашествующие и разбитные женские образы. Этот оголтелый, гремучий и нелогичный список персонажей должен был противостоять мейнстриму, условному "Дому-2". По большому счету это было просто развлечение и способ структурировать время, чтобы жизнь протекала интересно и продуктивно.
В целом я отношусь к театру довольно ровно. Всеми силами души, со всем энтузиазмом, со всем исступлением я его не люблю, но уважаю и иногда посещаю самарские и тольяттинские театры юного зрителя. На первых курсах, вместе с одногруппником Григорием Грошевым, мы состояли в членах комсомольской организации на ул. Венцека. Это была отколовшаяся от официального комсомола КПРФ мятежная структура, состоящая из идейных людей. Среди лидеров партийной ячейки выделялся молодой режиссер – Игорь Кузнецов. Он держал себя так, словно уже являлся маститым мэтром театра. Мне запомнился его рассказ по мотивам пьесы Эжена Ионеско – «Носороги». Тогда я и узнал про театр абсурда, что такое вообще возможно. В это же время был прочитан «Дневник гения» Сальвадора Дали и какая-то работа Зигмунда Фрейда, после чего в лексикон прочно вошло слово «параноидальный». Коллега по комсомолу – Григорий Грошев черпал вдохновение из такого же корпуса текстов, и он дополнил тезаурус такими словами как «лоснящийся», «коллоидный», «неистовый», «скобрезный», «заскорузлый» и еще множеством чудесных слов. Все это и служило питательной средой для будущего спектакля.
К сожалению, сценария того представления не сохранилось. Я уверен, что это был бы enfant terrible театральных подмостков – шучу! Если бы это поставили в самарском Драмтеатре, то Виктор Долонько назвал бы это "проклятым спектаклем".
По курсу «История искусств», были объявлены условия зачета – нужно было организовать хеппенинг. Преподаватель этого предмета была строга, своенравна, но хорошо знала свое дело. Она могла вдохновлять на подвиги. За 15-20 минут необходимо было раскрыть какую-то историю. Я с энтузиазмом взялся за написание сценария. Даже не помню точного названия постановки, одно было точно, в нем фигурировало слово «Глюконарий». Какие-то придумки мы обговаривали с Гришей Грошевым, что-то подсказала Анна Толкачева. Сюжет был слеплен из стереотипов и штампов советского кинематографа. Были процитированы: «Волк и семеро козлят», «Неуловимые мстители», «Три тополя на Плющихе», "Бесприданница" и в конце все завершилось оперой Мусоргского, которого я уважаю и иногда слушаю до сих пор. Всю музыкальную часть нарезала Анна Толкачева. Я пришел к ней в гости с дисками, и мы все это дело быстро склеили. На каких-то скучных парах рождались диалоги и сюжетные линии.
Из картона мы склеили дверь в психиатрическую больницу, в которой содержались импровизированные участницы группы «Тату». Анна Толкачева сыграла запоминающуюся роль врача-психиатра в черных колготках и с ярчайшим макияжем. Сергей Гоголкин и Марат Нугманов сыграли роли революционно настроенных матросов. Антагонистом этих персонажей выступил Алексей Чучалин в боксерских перчатках и верхом на детском коньке-горбунке. Лютая суета на сцене сопровождалась музыкальной увертюрой "Погоня" из кинофильма "Неуловимые мстители". Я слышал, что Алексей бил этими перчатками по-настоящему. Это было чудом, что каждый участник спектакля проработал декорации и четко выполнил свою роль с полной отдачей.
Все действующие персонажи выходили на сцену из туалета. Я обратился к своему отцу помочь мне с организацией дымовой завесы. Он вооружил меня накаляющейся под напряжением пружиной, феном и глицерином. Пока разворачивался сюжет на сцене, я наполнял туалет дымом и в кульминационный момент это все повалило на сцену. Мне кажется, все исполнялось на наивысшем кураже, под каким-то гипнозом. Сознание было точно измененное. Мы специально ввели в сюжет обязательного персонажа – Бубу Касторского, которого с блеском сыграл Григорий Грошев.
Там еще были две яркие женские роли - скромная деревенская девушка Аксинья и разбитная Наталья. Ярчайшие образы, которые до сих пор будоражат воображение.
Костюм "Бубы" родился за одну ночь. Гриша не спал всю ночь, но все-таки склеил сценический образ из несвежей простыни и скотча. Он составил две части штанов, посадив их на скотч. Трость была изготовлена из древка швабры и мячика для игры в пинг-понг. Его костюм был чудовищно смешным. Когда спектакль был закончен и началась мощная дискотека, штаны у него начали расклеиваться. Он начал искать свои настоящие штаны, которые долго ему не попадались на глаза. Я помню, как он сетовал, что неужели придется в этом ехать домой к тете Шуре.
Я представляю себе как вся эта вереница образов погружала зрителей в тотальный транс, расщепляла их сознание, воскрешала в них либидо. Для себя я взял роль, которую сыграл Олег Ефремов. Из картона был склеен автомобиль, что являлось отсылкой к фильму «Три тополя на Плющихе». Рубашку я нашел на даче, она скорее всего 80-х или даже 70-х годов, настоящая винтажная вещь.
В картонном автомобиле я «подвозил» врача-психиатра и во время сцены закурил реальную сигарету: «мужний дым глаза не ест». Задача стояла постоянно нарушать шаблоны, пришлось это сделать на глазах ректора и директора института будучи некурящим человеком. И когда был пущен дымок от сигареты, зазвучала великолепная мелодия в исполнении Майи Кристалинской - "А ты... ты летишь, И тебе. Дарят звёзды. Свою нежность". Представление завершал выход Бориса Годунова. Перед его проходом звучал колокольный звон.
Боже! Боже! Тяжко мне!
Ужель греха не замолить!
О, злая смерть! Как мучишь ты жестоко!
Повремените... я царь ещё!
Я царь ещё... Боже! Смерть!
Прости меня!
Вот, вот царь ваш... царь...
Простите...
Простите...
В церкви я купил толстую свечу, привез старую дубленку и смастерил шапку Мономаха из каких-то остатков меха. Я облачился в «царскую» одежду и вышел с горящей свечой на свет Божий, завершая всю эту эпопею.