(К первой части)
Тётушка возилась на кухне.
- Что ты быстро сегодня управился. Всего-то пару часов сидел.
- Про деда читал, про Петра Никифоровича.
- Про папу значит. Да уж, не длинная у него жизнь получилась. Ой не длинная. Всего-то двадцать четыре года Бог ему отмерил. Я его почти и не помню. Когда он в армию ушёл, мне четырёх годков не было, а Степе так и три ещё не исполнилось.
- Как же его призвали, с двумя детьми?
- Да так и призвали. Мать сказывала, что сам напросился. Он же правильный был, как все мужики в нашем роду. Ни от какого дела в стороне остаться не мог. А тут закон новый приняли, что бы значится всем в армии служить. Он же коммунист был, не мог иначе. Его брать не хотели, говорили не по закону. А как в деревне не по закону? У нас тут свой закон – людской язык. Ну, он и поехал, сначала в район, а потом в область. У него медаль была за уборочные, опять же грамоты, во многие кабинеты был вхож, начальство его уважало. Вот и добился своего. А оно вишь как получилось.
- А вы потом как?
- Да как?…Так и жили.…Нам за него пенсию хорошую назначили, и помогали, то одежкой, то тетрадками, то учебниками. Не бедствовали. Да разве ж это отца заменит? Мать сильно тосковала, любила она его шибко, ещё с детства. Мне, когда это всё случилось, уже почти шесть исполнилось, кое-что соображала. Не всё конечно, но понимала. Степка-ка тот ещё дурной был, клоп-клопом. А я уже понимала.
Август был, самые полевые работы. Но мать-то ʺсолдаткаʺ, ей послабление дали, отпускали детей покормить, да дом проведать. Мы как раз вечерять собирались. Я гляжу, а к нам в калитку председатель заходит, парторг, да военный какой-то. Я довольная такая мамке и кричу: «Мамка, мамка, смотри, до нас гости!» А она их как в окно увидала, так и застыла столбом! Стоит вся белая как мел и шепчет: «Вот и всё детки, нету нашего папки»! Ещё бумагу ей не показали, она всё поняла.
Я помню, потом она мне говорила, что в день, когда его убили, ей сон снился, что приехал он на побывку, стал возле калитки, а в дом не идёт. Мы со Стёпой вышли с ней на крыльцо, она его зовёт, заходи, мол, в хату, чего там стал. А он ей и отвечает: «Нет мне сюда больше Полюшка ходу, не судьба мне дома побывать, зашёл вот на минутку, вас проведать да дальше пойду». Она ему: «Не дури Петя, заходи в хату». Он головой помотал: «Некогда мне Полюшка, повидал вас и то ладно». И тут налетела стая птиц, впереди два коршуна, и за ним всё больше иволги, желтые трясогузки, да овсянки с чижами, значит жёлтые все. Навалились, закружились, только он их прогнал. Прогнал и остался перед домом стоять, но уже без фуражки, весь в пыли, гимнастерка на груди порвана. Улыбнулся ей и сказал: «Прости меня Полюшка, если в чём виноват, пойду я, пора мне Полюшка, а ты детей блюди». И ушёл по дороге. А похоронка пришла только через десять дней.
Мать как каменная председателя с военным выслушала, бумагу и них молча взяла. Те потоптались, не знают что дальше делать, так и ушли. В деревне же все и всё сразу узнают, бабы быстро набежали, подвывать начали. Баба Катя, прабабка, ещё жива была, тоже пришла. Говорят ей все: «Поплачь Поля, легче станет». А она как закаменела. Тогда баба Катя всех выгнала, осталась с ней одна, мне дала мешочек с травой, говорит, завари-ка внучка чаю. Сама усадила мать на лавку, прижала её голову к своей груди, гладит да что-то говорит, опять гладит. Потом той травкой напоила. Тут мать и прорвало, враз слезами умылась, значит отпустило. Плакала, но не голосила, нет. Мы на печке сидим как мыши, страшно, мама плачет, баба Катя плачет, мы и сами скулим. Долго они с бабой Катей сидели. Потом она мамку-то в постель уложила, а сама за столом сидеть осталась, нас со Стёпкой шуганула, что бы на печке не возились и не шумели.
Вот так мы Женечка и начали жить без папки. – Тётя Капа вздохнула, помолчала, и продолжила.
- Потом дед Никифор с женой приезжал, дядя Юра. Всё думали, как нас на ноги поднимать. Дед Никифор, он жесткий был, с матерью не сюсюкался. Сразу её в оборот взял. Говорит ей: «Пойми дурёха, у тебя на печке целых два Пети сидят! Думаешь, он простит тебе, если ты их в люди не выведешь?!» Ну и в таком же духе. В общем, заставил её заявление в Сельхозтехникум подать, на агронома, с учебой как мог помогал. Мать техникум закончила – стала полеводом работать, потом её агроном к себе помощником взял, агротехником. А в последние годы она уже Главным агрономом в совхозе работала, да ты и сам помнишь, наверное.
Дядя Юра мне тогда не понравился. Он больше помалкивал, я думала, потому что он весь из себя важный и сердитый. А оказалось не так.
Нас, в начале, 70-х начали ʺукрупнятьʺ, три колхоза объединили – нашу ʺЗарюʺ, ʺСветлый путьʺ из Привольного, и ʺИмени Чапаеваʺ из Крупяного. Теперь они ʺотделениямиʺ стали называться, по имени деревень, наше например – ʺЛебяжинское отделениеʺ. Получился у нас совхоз ʺИмени XXIV съезда КПССʺ. Центральную усадьбу совхоза сделали в Крупяном. Там и больницу построили, и среднюю школу с интернатом, и Совхозный Дом Культуры, и даже Центральный универмаг.
В деревнях от прежних восьмилеток оставили только начальные школы. Я уже во второй класс ходила, а Стёпе только в школу идти. Он малец шустрый был, за ним глаз да глаз нужен. Вечно куда ни куда встрянет. Нет, хулиганистым он не был. Наоборот, всегда за справедливость был, что бы по всё честному. Помогал по дому, работы не боялся. С дедом Матвеем, Царствие ему Небесное, очень дружил.
Вот через эту его справедливость часто проблемы выходили. – Тётушка улыбнулась. – Ну, сам посуди, вдруг среди бела дня от полеводческой бригады пропала старая кобыла - ʺРозаʺ. Да так чисто пропала. Из телеги её выпрягли, тихонько за стан вывели и всё! Ни каких следов, ясно же, кто-то из своих увел. Что тут началось! Сами искали, участкового вызвали. Участковый приехал, посмотрел и говорит: «Я одного не пойму. Кому эта старая кобыла понадобилась? Была бы молодая, ещё понятно. А эта?» И точно, кому такая рухлядь приглянулась?
Пока судили-рядили, дед Матвей пришёл. Пришёл и говорит председателю с участковым: «Я вам сейчас скажу где пропажа, только вы мне слово дайте, что ʺконокрадуʺ ни чего не будет». Ну те переглянулись и согласились, деваться-та некуда. Дед Матвей им и говорит: «У меня она, на пасеке, Степка Старостин надысь привел, от колбасы её спасал». И выяснилось, что за день до этого бригадир возчика ругал, что тот воды не полные бочки привозит, а тот ему в ответ: «Как же я на такой рухляди больше привезу, она, старая, и телегу-то с трудом возит, а уж полные бочки и подавно не вывезет. Сколько может, столько и привожу». А бригадир ему в сердцах-то и скажи: «Пора эту клячу на колбасу пускать, отработала своё». А Степка всё это слышал, вот и решил ʺРозуʺ спасать.
Он, Стёпка, потом, когда всё раскрылось, и с председателем за неё ругался. «Почему, говорит, если старик или старуха работать не могут, им почет и уважение. А если лошадь – то ʺна колбасуʺ?! Она может для колхоза побольше иного человека сделала. Если лошадям пенсион не положен, так пускай работает, пока силы есть, а как совсем не сможет, так мы с ребятами за ней ухаживать будем, пока не околеет». Участковый его послушал, рассмеялся и говорит председателю: «А ведь мальчонка, по сути, прав!» В общем, и смех и грех. Всем потом досталось, и бригадиру за пустой язык, и возчику, и матери нашей. Стёпку побранили конечно, объяснили, что в другой раз надо не лошадь уводить, а бежать к председателю, или ещё к кому. На том всё и закончилось.
Потому-то мать и задумалась Стёпку на центральную усадьбу, в интернат пристроить, что б значит, за ним присмотр был. Деду Никифору об этом написала, совета просила, как сделать лучше. Степка как про интернат прослышал, так чуть не сбесился, «Не хочу, мол, быть ʺинкубаторскимʺ!»
Тут-то дядя Юра и приехал. Удочки привёз ʺгородскиеʺ, бамбуковые, ружьё-ʺтулкуʺ. И стали они со Степой пропадать то на рыбалке, то на охоте, а то просто у деда Матвея на пасеке чаи гоняли. Дней десять дядя Юра у нас прожил, подружились они со Стёпкой. Он ему свои секреты даже доверять стал. Уже потом Степа мне рассказал, что перед самым отъездом дядя Юра с ним поговорил «как мужчина с мужчиной», вместе с дедом Матвеем. Обо всем поговорил. Рассказал про отца, про Никифора Гавриловича, про мамину боль, как его Степкины проказы на эту боль ложатся. И при дедушке Матвее взял он со Стёпы слово, что тот будет вести себя так, что бы родню не позорить и мать не огорчать. А ещё ему пообещал, что когда тот начальную школу закончит, подрастёт, то не в какой он интернат не пойдет, дядя Юра его к себе заберёт, дальше там учится будет. Слово свое оба сдержали. – Капитолина Петровна замолчала, словно переживая нахлынувшие воспоминания.
- Вот так-то Женя. …Заболталась я что-то. …Пойду по хозяйству управляться. А ты пока самовар поставь. Закончу – почаёвничаем. – Тётя Капа взяв ведро и миску вышла во двор.
Евгений вышел вслед за ней. Вытащил самовар под яблоню самовар, наколол щепы, залил воду и глядя на разгорающийся огонь подумал: «До чего же интересная штука жизнь. Сколько нового, ранее не известного, узнаёшь в таких вот разговорах. Сколько ещё не понятного в ней остаётся, например, почему отец стал военным, не просто военным, а именно вертолётчиком? Как тётя Капа тут, в райцентре очутилась? Почему его бабушки, Полины, так рано не стало? Ведь она умерла в 90-х, не старая была совсем. Евгений её пусть и смутно, но помнил. Помнил и то, что отец на похороны матери не приехал, в Чечне был».
Накрыл стол скатертью, сходил на кухню за чашками. Выставил на стол сахарницу, пряники, конфеты. Немного подумал, и принёс из тётушкиного буфета графинчик с клубничной наливкой и рюмки. Осталось только достать из холодильника торт. Тут и тётя Капа закончила свои дела.
- Женечка! Какой молодец! Управился так, что лучше и не придумаешь! Как у тебя всё красиво и ладно получилось! Прямо загляденье. Какой-то дивчине повезёт, такой рукастый муж достанется.
- Старался, тётя Капа, мы ведь праздник затеяли, вот и будем праздновать.
- Так может что к ужину приготовить?
- А у нас и так всё готово. Тортом поужинаем.
- Ой, а я про него и забыла.
Евгений принес из холодильника коробку, достал из неё торт и торжественно водрузил на стол.
- Женя, красота-то какая. Даже резать жалко. Давно я таких тортов не видала, с самого Стёпиного приезда.
- Вот и считайте, что я не один, а с ним приехал. Вместе. И он с нами за столом сидит. Мы же все одно целое – Старостины.
Тётя Капа взяла в руки графин, разлила наливку по рюмашкам и сказала просто:
- Давай Петя за нас, за Старостиных и выпьем, за всех разом, и за живых и за ушедших чокнемся, как за живых.
Выпили. Евгений налил в кружки чай, разложил по блюдцам торт. Тётя Капа ела его и нахваливала, а Евгению было очень приятно, что смог доставить ей такое удовольствие, ведь как говорили древние: «Счастлив не только тот, кто получает подарок, но и тот, кто подарок делает»!
Поболтали о том о сём, обо всякой всячине. Наконец Евгений задал вопрос который давно вертелся на языке:
- Тётя Капа, а почему папа вдруг решил стать военным?
- Почему? … Видишь ли, Женя, осенью, после папиной гибели к нам приезжали его сослуживцы. Привезли папины вещи. Ну, какие у солдата могут быть вещи? Парадный китель, да новую зелёную фуражку, книги, письма, да разную мелочь. Ещё гильзу от большого пулемета, с землёй с того места где он погиб. Сказали, что его форму пока оставили на заставе, она может еще понадобиться. Потом часто писали, и пограничники с заставы где он служил, и просто сослуживцы. В семидесятом году заставу назвали именем папы. Мама и бабушка Катя по просьбе пограничников отправляли туда его разные фотографии, вырезку из газеты, где о нём писали, грамоты.
В 1974 году, когда исполнилось пять лет тем событиям, нас пригласили на заставу. Мы со Степой уже большими были, мне одиннадцать, ему десять лет. Никифор Гаврилович уже не смог поехать, совсем был плох. А дядя Юра с нами поехал. Сначала мы в Баратайск приехали, где они все были похоронены. Там митинг был, цветы возлагали, речи говорили, маме тоже слово давали, да она говорить не смогла. А дядя Юра про брата сказал, да так хорошо, что у многих слезу выбило. Потом парад маленький был.
На другой день нас на заставу повезли. Вертолётом. Степке всё так любопытно было, он ведь и самолеты-то только в небе видел, а тут в вертолёте летит. Он у летчиков и то, и это спрашивает, да волнуется. В общем, ʺглянулсяʺ он им, они его к себе в кабину допустили, а потом ещё и шлем подарили. Вот с той поры он вертолётами и начал бредить.
На заставе нам всё честь по чести показали. И стенд с папиной историей, и бюст во дворе, и кровать его, именную, с фуражкой. Даже автомат, с которым он в бою был. С ним лучший пограничник в дозор ходил. Потом побывали на местах боёв. Там где пограничники гибли камни стояли с надписями. Где смерть в бою приняли, там камни с их именами и стоят. Стёпка там даже гильзы от автомата нашёл. Сколько лет прошло, а гильзы остались. Потом, вечером уже, построение было, на вроде линейки в школе.
- Боевой расчёт?
- Да-да, точно, Боевой расчёт. Начальник заставы, капитан, называет: «Старший сержант Старостин», а один из сержантов ему отвечает: "Командир первого стрелкового отделения Пограничной Заставы, старший сержант Старостин Петр Никифорович погиб в бою при защите Государственной границы СССР. Он навечно зачислен в списки личного состава Пограничной Заставы ". И так они говорят каждый день. Начальник заставы нам и сказал: «Наши герои не умирают, они остаются в строю навечно». Мы со Степаном ещё дети, просто очарованные бродим, у дяди Юры желваки от волнения ходуном ходят, а мама слёзы хоть и держала в себе, но всё равно видно, тяжело ей. Когда вечером в обратный путь собрались, нас провожали всей заставой. Мама всему строю пограничников в пояс поклонилась: «Спасибо вам, говорит, за память, за то, что его не забываете».
Вот с той поры Степа и решил, что станет военным лётчиком, и непременно будет летать на вертолёте.
Выпили ещё по рюмашке. Евгений налил свежего, горячего чая.
- А с бабушкой Полей что случилось.
- Да что случилось? …Это уже в конце 1995 года было. У нас же после Беловежской пущи вообще ни какого порядка не стало. С совхозом чёрт знает что твориться, то ʺОООʺ из него делают, то ʺАгрофирмуʺ, технику распродали, за землю взялись. Никто толком не работает, все по митингам ходят. Мать в то время ночей не спала, то по судам ездила, то по начальству ходила, то деньги на зарплату выбивала, то продукты для школы и детского сада, ведь когда Директор совхоза сбежал, она за него осталась.
В те годы сам знаешь, власти кругом сами по себе, люди сами по себе. Власти жируют, а люди выживают. Недаром же говорят: «На свете нет ужаснее напасти, чем идиот, дорвавшийся до власти!»
Вот и в Баратайске к власти такие же пришли. И свои нашлись, и из Москвы к ним помощники приехали. Раньше были верными коммунистами-ленинцами, а потом быстро перекрасились, и начали всё советское хаять да уничтожать. Сначала они решили город переименовать. Как в народе говорят: «Было весело, но грустно!» Решили они, что город по имени Баратайского назван, был у них там такой революционер. Давай референдумы проводить, совещания всякие по возвращению исторического названия, тут им и объяснили, что город испокон веку называется Баратайск, а революционер просто взял партийную кличку по названию своего города. Получился сплошной конфуз.
Но руки-то чешутся от реформаторского зуда. Снесли памятник Ленину, тот что стоял на центральной площади. Площадь переименовали. Раньше была площадь Ленина, а стала Соборная. Там у них до революции, церквушка стояла, потом её снесли. Решили на том месте собор строить, тогда это только входило в моду. Всё бы ничего, но рядом с памятником Ленину могилы были, с одной стороны партизаны и подпольщики лежат, а с другой – пограничники. И началось – «Красный некрополь», «Наследие тоталитарного режима» – как только не изгалялись. А на мемориале пограничников ещё и написано было слово КГБ. Для них это вообще, как для быка красная тряпка. Ну и пошло ещё хлеще: «Кровавых палачей на свалку истории», «Восстановим историческую справедливость». Всё это в газетах было написано. А как же, смелые борцы с ʺзамшелымʺ прошлым! Ведь мертвого тигра любой шакал за усы подергать может.
Тут они палку и перегнули. Если бы всё говорильней закончилось, может ничего бы и не было. Но они ночью снесли мемориал пограничникам. Нет, Женя, не сами могилы, а именно мемориал, он за могилами был. Вот эта газета маме в руки и попала, может быть и специально газету эту ей подсунули, она ведь одна из Правления осталась, кто мешал до конца Совхоз растащить.
Пришла она домой, белее мела. Я давно уже отдельно жила, но как раз у неё гостила. Присела мама на стул в кухне, воды у меня попросила, в руках та сама проклятая газета и говорит: «Видишь, как Капа всё вышло, убили нашего папку во второй раз». Вздохнула, глаза закрыла и всё, ушла, не стало её.
А там, в Баратайске, всё быстро улеглось. Только мама об этом уже не узнала. Тигр-то может и умер, но зубы у него остались. К обеду, когда люди обо всём прознали, в городе волнения начались. Народ на улицы вышел, железную дорогу перекрыли. Милиция? А что милиция? Она сама не в восторге была от такого кощунства. Просто ездила по улицам и просила в громкоговорители, что бы значит не беспредельничали, ни чего не жгли и не громили. К вечеру обо всём в Москве уже знали, дорога ж перекрыта, убыток какой. А дальше прокуроры-следователи, начальники со светлыми и честными лицами. Мэра с компанией быстренько за микитки взяли и увезли, людям объяснили, что их не правильно информировали, что мемориал решили просто реконструировать, на месте старого построить новый, красивый. Одним словом – пар выпустили. Военные правда потом добились, через Москву, прах пограничников перезахоронили на территории городского кладбища, что бы значит в будущем ни у кого соблазнов не было. Но кому от этого легче. Такие вот дела.
- Тётя Капа, а вы как сюда, в райцентр, попали. Если не секрет?
- Да какой тут секрет….Сколько уж лет прошло….Знаешь, как у нас про девок говорят? «Коса длина, да ум короток». Так у меня и получилось. Я ведь в молодости видная была. Всё при себе. Смазливенькая, да на язычок бойкая. Приехал к нам как-то уполномоченный из района, такой весь из себя, солидный, тридцатилетний мужчина. Я тогда в Правлении работала, так, подай-принеси, на вроде рассыльного. Вот он меня там и заприметил. Мне дурехе лестно такое внимание, это ж не то, что наши парни, важный человек, обходительный. Мне мать сразу нагоняй дала, как только прознала, что он мне знаки внимания оказывает, знала, что он бабник первостатейный. Да где там! Только подзадорила меня. Начали мы с ним по вечерам аккуратно встречаться. На самом деле в деревне много мест где можно укрыться от посторонних глаз. У нас таким местом был старый овин. Заберемся под крышу, сначала на звёзды смотрим, а потом милуемся. Он ко мне с поцелуями лезет, рукам вольности даёт, но я-то границу знаю. Вовремя сбегала. А потом не смогла, в тот вечер он был особенно ласков да обходителен, одним словом ʺзавёлʺ он меня. Задрал подол, ну и получил что хотел.
А как получил, так и сам и перепугался, не думал что я ещё девка. В те годы такое не прощалось. Дома мама на меня глянула и сразу всё поняла. Ой, что было! Наутро он к нам пришёл, вроде как свататься. Мать конечно против была, а куда ж деваться, а ну как он меня обрюхатил? Позору не оберешься. Зато мне как с гуся вода. Парня у меня на примете не было. Про себя думаю, мужчина он серьезный, чем не муж. Тем более говорит, что меня любит, да и мне вроде симпатичен. В общем, расписались мы. Переехали в район и зажили счастливой семьёй. Сначала сын, Василий, родился, потом дочь - Татьяна. Только счастья в семье не было. Он мне сам потом рассказал, что из страха на мне женился, боялся, что карьера рухнет. Но как говорят: «Горбатого могила исправит»? Так и тут. Как выяснилось, пока я с детьми сидела, он с другими гулял. Потом на скандал нарвался, девчонке сказок понарассказывал, соблазнил, а она тоже девкой оказалась, да ещё и семнадцати лет. Родители скандал подняли, начальство прознало, чуть из партии не поперли, из райисполкома выгнали. Я ему тоже на дверь указала. Так и осталась одна с детьми.
Куда деваться? В деревню возвращаться не захотела, дом-то мне с детьми отошёл. Так тут и осталась. На Стекольный завод устроилась, пока помоложе была – к печам, ʺгорячий стажʺ зарабатывать, потом в бухгалтерии до пенсии дорабатывала. С матерью мы сразу помирились, зла друг на друга не держали, она меня ни когда не попрекала моими ошибками. А со Стёпой и не ссорились. Так тут и живу. Где бывший муж? Да кто ж его знает. За всё время ни разу не объявлялся. Даже алименты на детей не переводил.
Они ещё долго сидели за самоваром, разговаривая по душам, пока тётушка не засобиралась спать. У Евгения осталось ещё много вопросов. Но он решил их отложить до другого раза. Спросил только, как поживают её дети.
- Да как поживают…. Василий в Находке, второй помощник капитана, сейчас ходит не сухогрузе. Женатый, мальчишка у него, пять лет. Тут уже давно не был, говорит, что долго и дорого ехать. Письма пишет, и звонит иногда, когда не в рейсе. Из них же тоже соки пьют, они бедные как рабы на галерах. Ни выходных, ни отпусков. С моря приходят, разгрузились, загрузились и опять в море. Кому не нравится – увольняйся, никого не держим, за воротами порта желающих много. А про Таню ничего тебе не скажу. Как она уехала со своим Арвидом, так я её и не видела. Сначала ещё писала, а как стали они Евросоюзом, так и писать перестала.
Убрали со стола. Евгений слив и очистив самовар, унес его на веранду. Перемыли посуду.
- Ты завтра, чем заниматься планировал?
- С утра Варя пригласила на Конезавод съездить, а потом не знаю. Посмотрю когда вернусь. А что?
- Да хотела с тобой в Лебяжье съездить. Давно там не была. Маму проведать, бабушку Катю. Деду Матвею свечку поставить. А то когда ещё выберись. Одна уже ездить боюсь. Вроде не старая, только седьмой десяток пошёл, а голова иной раз так прихватывает, что хоть волком вой. Врач говорит это от печек на Стекольном. Наверное, так оно и есть, иначе бы ʺгорячий стажʺ не считали. У нас даром и чего не делают.
- Давайте я Варе скажу, что не могу с ней поехать. Поедем с Вами в Лебяжье.
- Да езжай уж с Варей. Мы с тобой и среди недели можем поехать, чай не заняты. Ты до которого в отпуске-то будешь?
- Честно говоря – не знаю. Неделю ещё точно пробуду, если раньше не вызовут. Мне ещё потом в Город надо заехать, квартиру родительскую проведать, да и так много всяких дел собралось.
- Вот и хорошо. Значит, мы с тобой во вторник и поедем.
- А почему во вторник?
- Как почему? В понедельник ни чего не начинай, а то три понедельника заканчивать будешь, и откладывать особо нельзя, вот и получается – вторник.
- Тётя Капа, ну всё у Вас спланировано, как в Генштабе.
- Скажешь тоже. – Тётушка замолчала, потом продолжила. – Я тебе вот что Женя скажу. Только не обижайся. Я всё понимаю. Тебе скучно, заняться не чем. Варе тоже тут одно развлечение – с нами возиться, в школе сейчас уроков нет, одна бумажная работа. Вот и получается, что оба вы скучаете. Парень ты интересный. Дело молодое, гуляйте, отдыхайте, всё веселее, чем поодиночке. Только я тебя прошу – не обижай её. Она и так только оттаивать стала. Варя девушка хорошая, добрая, иногда чересчур добрая, такую легко обидеть. Вот я и прошу тебя – не обижай её. И на меня не обижайся, а то подумаешь, что я не в своё дело лезу.
Евгений хотел отшутиться, потом понял, что тётушка ждёт от него серьёзного ответа
- Тётя Капа не переживайте, всё будет хорошо. Обещаю.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
(Продолжение следует)