Погода как-то внезапно испортилась, помрачнела и погрустнела. Мелкий, нудный дождик зарядил с самого утра. Медсёстры расселись на скамеечке, словно нахохлившиеся воробьи.
Валюши не было, и медсёстры сидели, погрузившись каждая в свои мысли. Я начала волноваться: «А вдруг Валюша заболела? Или с ней что-то случилось?» Но тут, наконец, появилась она. Как всегда, встала «на сцене», перед скамейкой. Медсёстры сразу взбодрились, «ожили», загудели в радостном приветствии.
На Валюше был чёрный плащ, чёрная маленькая шляпка из неопознанного материала, и всем своим видом она напоминала мокрую ворону. Но очень боевую и храбрую.
- Валюш, ты чего сегодня поздно как? – спросила её Вера.
- Да не могу больше, как жить-то можно с этими «дэбилами-соседями»? Гамадрилы прямо недоделанные! Только представьте себе, вчера, значит, собралась лечь спать пораньше. Ну, телевизор немного посмотрела, там какие-то современные «блохеры» вяло покусывали друг друга за… Ну, в общем, словесная перепалка у них вышла, на всю страну. Я, значит, чайку выпила, причёску накрутила себе, телевизор выключила, и спать пошла. Ещё и десяти не было. Вот, думала, отдохну хорошенько, высплюсь перед дежурством.
- А твой-то где вчера был, Колька-то? – с удивлением спросила Нинуля.
- Так на сутках он, пристроился в охранку, фирмочку небольшую сторожит. Ну, легла я, значит… И вдруг, как бабахнет что-то! И ор такой, на весь подъезд. Я напугалась, прямо в ночнушке-то и выскочила в коридор. Думала, мало ли, происшествие какое случилось или плохо кому стало.
- Ну и? – с нетерпением спросила Ольга.
- Вот тебе и «И»! Оказалось, придурок этот лагерный, Димка Лифчикс, ну этот, Лифшиц-то, из восьмой квартиры, забыл ключи дома. И пришёл, значит, «на бровях» после работы. Ага, два дня мотался где-то, орал, что работал. Люсяга его не пускает, орёт, чтобы шёл… ну, к маме своей. Через дверь орёт, не открывает. А он давай колотить в дверь-то, со всей дури. А дури- то полно у него, особенно, если «задатый». Люсяга, ну Люська-то, жена его, визжит благим матом, что пусть идёт туда, где два дня болтался. Дескать, по бабам шлялся. А я разозлилась тут и говорю ей: «Люськ, ну, какие бабы-то? Посмотри на своё чучело-то огородное, кому он сдался-то сто лет?» Тоже, значит, в дверь ей ору.
- Ну, Валюш, так уж и чучело? Он ведь, когда трезвый, золотой мужик, - вмешалась Анька-санитарка.
- А ты давно его трезвым-то видела? Вот именно! Так вот, он, значит, на меня полез с кулаками, дескать, это я надоумила, Люсягу, чтобы она его не пускала домой. Ошалел уж совсем, хрыч старый. Ну, я ему и саданула как следует! Заорал, как поросёнок недорезанный. Люсяга тут вышла, на меня лает. Я их обоих-то и затолкала в дверь. А тут ещё глухая Петровна вылезла из своей квартиры. Дескать, чего вы тут орёте-то ночью. Говорю ей: «Спи уже иди, Петровна, без тебя разберёмся».
- А дальше чё? – спросила Ирка, медсестра из хирургии.
- А ничё! Устала, как собака, разнервничалась. Пришлось у Кольки-то из заначки отлить, граммов сто-сто пятьдесят. Отпустило немного. Еле уснула. А утром, в пять часов, Люсяга пришла, колотит в дверь мне, разбудила. Открываю - а она «нарядная», фингал во всю рожу. Говорит мне: «Вот козёл-то вшивый, врезал мне вчера!» Я у неё спрашиваю: « А ты что?» «Ну и я ему, как следует врезала», - говорит. Ну, я и ей налила из Колькиной заначки-то, от стресса, чтобы, вроде лекарства, граммов двести. Ушла, такая довольная, потеплело на душе у неё сразу, отлегло. А мне-то нельзя, у меня дежурство. Вот и провозилась с Люсягой-то всё утро, опоздала малость. Эх, бабы, а что, такая семейная жизнь правильная, что ли, как у Люсяги с Лифчиксом? И ведь она всё утро у меня рыдала, что любит его, жить без него не может. Говорю ей: «Нафига тебе этот полудурок сдался? Вон, вся рожа синяя, как по улицам ходить будешь?» А она, дурилка-то, говорит: «Если бы не бил, значит, не любит. Это он воспитывает меня так». Нет, ну не чумная ли, а?
Медсёстры задумались. Может быть, у кого-то из них тоже такой Лифчикс дома есть? Который любит сильно.
Подъехал автобус, вся компания загрузилась в него, на сей раз тихо и как-то задумчиво. И я призадумалась. Бьёт, значит, любит? Или как?