Как часто в детстве мы переступаем неведомую грань между реальностями? Порою мне кажется, что ребёнок, как никто другой, может уловить колебание равновесия, удерживающего нас в плоскостях привычного мира. И сон, и явь сплетались воедино; сказка шла рука об руку с былью, и все в этом мире, казалось, имеет двойное дно, как пыльная шкатулка с секретом. Через моё детство красной нитью тянется неведомое - я видела его в очертаниях дома в предзакатных сумерках, в скрипе подъездной двери, во снах, которые были лишь отголосками забытых событий... Казалось, ничего в окружающем мире не было лишним. Я жила в полной гармонии с природой, поэтому двери иного порою приоткрывались для меня, оставляя более вопросов, нежели ответов.
То лето, как обычно, я проводила у бабушки. Мы жили в обыкновенном посёлке, построенном рабочими местного машиностроительного завода. Аккуратные, двухэтажные дома, с палисадниками и огородами - они так и звались: народная стройка. Наш посёлок был чем-то средним между городом и деревней; он имел свою, особую атмосферу, где был знаком каждый дом, каждый двор, каждый закоулок. Он тонул в зарослях цикория и крапивы, полыни и лебеды; он пах августовскими яблоками и мокрой после дождя дорогой; он, словно добрый друг, звал тебя по имени и был с тобой на "ты". Лето было целым миром для нас; говоря "нас", я имею в виду себя и свою подругу по имени Ира. Поистине, это была самая крепкая дружба, какой только могут дружить дети. Мы словно были двумя частями одного механизма. Ни притворством, ни эгоизмом, ни завистью не были омрачены эти светлые, золотые дни. Учились мы в разных школах, и весь год с нетерпением ждали встречи, отчего радость от летних каникул казалась ещё слаще.
Целый день мы проводили на улице. Нельзя сказать, что мы занимались чем-то определённым, но все наши занятия приносили только удовольствие. Солнце катилось по нагретым крышам домов, небо синело, как никогда, и даже дождь, если и налетал, то был ласковым, грибным, приносящим радугу.
Я уже и не помню, когда ЭТО стало присутствовать в наших беззаботных днях. Скорее, оно соткалось из душного августовского воздуха, рябило, как марево над дорогой в жаркий день. Нечто неуловимое, ускользающее, будто виденное тобою краем глаза, но неотступно следующее рядом. Поначалу бесформенное, этот фантом вскоре стал реален. Имя ему было - страх.
Он обитал рядом. Всего несколько шагов вдоль огородов, буйно цветущих флоксов, мимо крытых плёнкой парников - и мы оказывались на углу дома, в котором жила Ира. По периметру его окружали те же огороды, однако та часть, о которой пойдёт речь, была заброшенной и обветшалой. Это был участок, на котором уже много лет никто ничего не растил. Теперь его заполонили вишни, раскидистые старые яблони и сливы. Их черные ветви вздымались до самых окон квартиры на втором этаже. Говорили, там живёт старая учительница, которая уже много лет не покидает стен своего дома. Я никогда её не видела, лишь однажды, подняв глаза, заметила, как взметнулась занавеска за старым, неухоженным окном. Это было странное ощущение - ты никого не видишь, но ощущаешь, что на тебя смотрят, оценивают, наблюдают сквозь пожелтевший, пыльный тюль.
В этом огороде не было ничего, кроме деревьев и кучи старых досок в углу, являвшихся остатками забора. Как сейчас помню то место: сумрачный, дикий сад, где пахнет прелью, мокрой травой и гнилыми яблоками, в изобилии лежащими под ногами. Сливы и яблони сплелись между собой в одну ветвистую стену; даже в самый солнечный день там темно и сыро. В самом ощущении этого места было что-то вязкое, тягучее и мрачное, обволакивающее, как душный летний день. Даже странно, как все вокруг менялось, стоило нам только отворить старую калитку - развалюху, открывающую вход в это одичалое место. Казалось, время там течёт по-иному. В этой реальности был свой оттенок, как эффект "сепия" на фотоаппарате. Нечто, лишённое ярких красок, словно выцветшее старое одеяло.
Постепенно походы в старый огород стали для нас ежедневным ритуалом. В этом было увлекательным все- гнетущая атмосфера садика, ощущение общей тайны. Было особым удовольствием пощекотать себе нервы - добежать до угла дома, и, переборов себя, заглянуть за него, а потом с визгом унестись обратно. Среди соседских детей наши взволнованные рассказы о заброшенном саде стали почти легендой. Теперь не только мы хотели прикоснуться к такой пугающей, и одновременно манящей истории этого места. С замиранием сердца мы крались вдоль поросшего мхом забора, дабы заглянуть за угол, открывающий вход в мрачную и тёмную сказку.
В одно из таких посещений, когда наступил мой черед глядеть за угол, кто-то из соседских детей толкнул меня вперёд. Тут же вся компания скрылась из виду, предательски хохоча. Я упала почти у самой калитки. Пытаясь встать, снова оступилась и теперь уже оказалась в середине злополучного огорода. Как ни странно, в этот момент меня не пугало абсолютно ничего. В моем детском сознании возникла мысль, что стоит воспользоваться этим случайным шансом и как следует все здесь осмотреть. Я огляделась по сторонам, но меня постигло разочарование - ничего достойного внимания на первый взгляд не было. Старые, полусгнившие доски, потерявшее всякий вид пальто, мебель советских времён: стул с облупившимся лаком да низенькая тумбочка. Одной дверки не было вовсе, а другая скрипуче и призывно приоткрылась, подгоняемая налетевшим ветром. Осторожно, пробираясь сквозь густые заросли крапивы, я подошла ближе, и нащупав под ногами палку, принялась шарить в тумбочке. Внутри были лишь старые газеты, и я уже хотела бросить это бесполезное занятие, как вдруг среди пожелтевшей бумаги что-то мелькнуло. Протянув руку, я нащупала нечто твёрдое, как будто деревянное. И не ошиблась: моей находкой были настенные часы. Таких в ту пору я не видела нигде. Круглый, аккуратный циферблат был помещён в средних размеров деревянную коробку цвета ольхи, а под ним, в специальном маленьком оконце, были видны ходики и бой. Разумеется, часы стояли. Кто знает, как долго они находились здесь, выброшенные, никому не нужные. Удивительным было и то, что для вещи из дерева, пролежавшей много лет на улице, они на редкость хорошо сохранились, будто их только что сняли со стены. На обратной стороне имелась приклеенная жёлтая бумажка, с отпечатанной буквами - "Селдобский часовой завод. 1951 год". Была там и ещё одна надпись, которая заинтересовала меня куда больше. Чуть ниже заводской наклейки, странным, витиеватым почерком, было написано следующее:
«И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!»*
Чернила почти выцвели, но слова были различимы, и я прочла их вслух. В этот момент, повинуясь внезапному порыву, я сделала то, о чем впоследствии сожалела - завела часы. Казалось, рука сама потянулась к заветным шестерёнкам. Не зная точного времени, я выставила то, которое первым пришло в голову - три часа.
Тут же неизъяснимое чувство охватило меня. В природе что-то менялось: солнце скрылось за свинцовыми тучами, подул резкий, северный ветер. Потихоньку серой паутиной садик накрыла тень. Приближалась гроза, так свойственная летним дням. Но было что-то ещё. Я чувствовала, как рядом появилось нечто странное, невидимое, угрожающее. Это было давящее ощущение чужого присутствия. Злонамеренный взгляд, тяжёлый, пристальный - так я скажу сейчас, но тогда, будучи ребёнком, меня сковал страх. Я подняла голову, и тут же мне на лицо упали первые, тяжёлые капли дождя. Но прежде чем покинуть это зловещее место, я заметила движение в обшарпанном окне на втором этаже. Том самом окне. Вот откуда шло тягостное ощущение чужого взгляда - за мной явно наблюдали! На секунду мне даже почудился силуэт, скрывавшийся за тюлем, но это было лишь игрой детского воображения. Так или иначе, но оставаться там не имело смысла - начался ливень, и я, наскоро засунув часы обратно в старую тумбочку, выбежала прочь из огорода.
Весь оставшийся день воспоминания о моем приключении не давали мне покоя, и постепенно тревога и страх полностью захватили мой разум. Все случившееся напоминало тщательно продуманный сценарий... вот только чего? Внутренний голос твердил, что и часы оказались там не случайно. Все это словно было частью престранного ритуала. Что же было его целью? В этих часах, в движении старых стрелок было что-то ускользающее, мрачное и пугающее. Я помнила ощущение, захватившее меня в тот момент, когда я завела часы. Что-то изменилось тогда, и дело было вовсе не испортившейся погоде. Там будто появился некто; ещё одно действующее лицо, которое было невидимо для меня. Заведя старый механизм, я словно запустила странную игру. Но с кем же я играла? Или с чем...
Что же я знала о хозяйке огорода? Только то, что она затворница, много лет не выходившая из дома. Мне вспоминались обрывки фраз, услышанные случайно, и казалось, забытые. Бывшая учительница по имени Татьяна Андреевна...
Возможно, среди других ярких летних впечатлений эта загадочная история и сгинула бы навсегда, но тем вечером произошло ещё кое-что, позволившее приоткрыть завесу мрачной тайны, окутывавшей историю пожилой учительницы. К моей бабушке часто заходила соседка; двери в ту пору днём не закрывались, и каждый из соседей мог беспрепятственно навещать друг друга. Сейчас это покажется нелепым, но тогда никому и в голову не приходили мысли о чем-то криминальном - ему просто не было места в той действительности.
Я почти не обращала внимания на их разговор. По телевизору транслировали очередную бразильскую мыльную оперу, чьи сюжетные перипетии очень увлекали меня. Но прозвучавшее знакомое имя заставило меня насторожиться и прислушаться.
"Огород большой, пустует, чего пропадать-то? Граница-то в аккурат с ихим. Колька мужик рукастый, хотел забор сделать, сливы старые выкорчевать, навоза привезти. А она не дала! Он ходил к ней. Ни в какую!" - шептала тётя Зоя. Я сразу поняла, о ком идёт речь.
Тот самый Колька был соседом старой учительницы. Мужиком он был деловым, хозяйственным. Говорили, что давно у него глаз горит на огород Татьяны Андреевны. Она, мол, не сажает, ей не надо, а что земле зря пропадать, сорняками зарастать!
"А ей-то не все равно?", - отвечала бабушка, попутно строча на швейной машинке. "Ни детей, ни плетей, кому оставлять, чего жалеть? Как была она поперечной бабой, так и осталась..."
"Да уж... нехорошо, конечно, старое поминать, а что творила она, как к детям относилась?! Ведь издевалась, в прямом смысле слова. Дети одного имени её боялись. Она ведь русский и литературу вела. Моя Женька у неё училась. Тишина, говорит, на её уроках гробовая была..."- тётя Зоя говорила все тише и тише.
Бабушка покосилась в мою сторону. Она не любила, когда я присутствовала при подобных разговорах, но решив, что я внимательно смотрю телевизор и не слушаю их, тихо произнесла:
"Мальчишку-то она уморила, довела. Помнишь, чай?"
Тётя Зоя поморщилась. Обычно невозмутимая, сейчас она явно была взволнована. Я впервые видела её такой: по лицу и груди пошли красные пятна, руки нервно мяли носовой платок.
"Помню. Как не помнить. Паша... Он в нашем классе учился, с Женей. Они сидели за одной партой. Дружили... Как вспомню то утро, как искали его, как случайно к ней в подъезд зашли... А там… Ой, не могу. Ведь ему десять лет всего было..."- на этих словах тётя Зоя шумно высморкалась в платок и утёрла набежавшую слезу.
Услышанное полностью захватило меня. Я ловила каждое слово, но яснее не стало. Было видно, что бабушка и тётя Зоя затронули какую-то запретную тему, табу, ибо ни о каких мальчиках и подъезде я никогда не слышала.
Наступала ночь. Сегодняшний день был щедр на события, и это было лишним для такого впечатлительного ребёнка, как я. Клонило в сон. Я глядела в окно, прижавшись лбом к стеклу. Моросил мелкий дождь, блестя в тусклом свете фонарей. Темнота была непроглядной. Августовский вечер более напоминал ноябрьский - так неуютно и сыро было на улице. В моё окно стучались яблоневые ветви, направленные резким порывом ветра. По углам залегли тени. В соседней комнате, при неясном свете лампадки читала вечернюю молитву бабушка. Этот каждодневный ритуал в ту пору означал для меня лишь одно - пора ложиться спать. Укрывшись с головой одеялом, сонными глазами я наблюдала, как бабушка, шепча, крестит окна и двери. Наконец, осенив крестным знамением и меня, она отправилась к себе. Дремота постепенно овладевала мной, а в воображении вертелись дневные образы, скомканные, как старая бумага. Учительница, её сосед, загадочный мальчик- все они неотступно последовали за мной в объятия сна.
...Я стояла перед Ириным домом. Без сомнения, это был он- я узнала деревянную подъездную дверь, только сейчас она почему-то казалась новее. Так же, как и сейчас, у подъезда буйно росли флоксы и китайские розы. Окна приветливо глядели свежевыкрашенными белыми рамами. Вспоминая сейчас тот сон, я отчётливо понимаю, что это было сродни осознанным сновидениям - будто я сама, по своей воле попала в интересующее меня место.
Думаю, наши сны устроены так, что любая фантасмагория, в них происходящая, является лишь якорем, мостиком между нашим спящим сознанием и дневными впечатлениями. И, по моему скромному мнению, иногда по этому мостику к нам приходят те сны, которые принято называть вещими.
Поблизости не было ни души. Вот только дверь в подъезд, доселе закрытая, была отворена, и даже подпёрта кирпичом. Я осторожно поднималась по ступенькам на второй этаж. Замечали ли вы, что во сне, как правило, все происходит будто в замедленной съёмке - хочешь идти, но не можешь, ищешь, и не получается найти? В этом сновидении ничего подобного не было. Оно почти не отличалось от реальности, наверное, поэтому я запомнила его вплоть до мельчайших подробностей: скрип половиц на лестничной площадке, нелепые пальмы, нарисованные коричневой краской на зелёных стенах коридора: фантазия местных маляров. Всего в доме было восемь квартир - четыре на первом этаже и четыре на втором. Я замерла на верхней ступени лестницы. Что-то странное почудилось мне в этих дверях, но через секунду все встало на свои места: на них не было номеров! На всех, кроме одной, как раз напротив лестницы на чердак. Дверь квартиры номер семь украшала табличка с номером, а ниже была затейливо выполненная надпись - "Златопольская Татьяна Андреевна". Это была ТА САМАЯ квартира. Только дверь была новой, крашенной, а не облезлой и ветхой, как сейчас. Сколько раз я проходила мимо этой двери, когда бывала в гостях у Ирины! Вот только таблички с именем сейчас почему-то нет. Я прикоснулась к ней рукой, провела пальцами по гравировке. Сейчас такого не встретишь, но в 60-70 годах было особым шиком вешать на дверь именную табличку. Обычно так поступали врачи, ведущие практику, или люди, занимавшие высокую государственную должность. Этот предмет должен был дать понять всякому пришлому, что тот, кто живёт за такой дверью, очень непростой и важный человек. И уж тем более странным было встретить подобную пафосную вещицу на двери скромной учительницы русского и литературы.
Сзади послышался шорох. Я резко обернулась, и сердце зашлось в груди от неожиданности...
Вторая часть здесь
Продолжение следует
Автор: Ольга Нестерова