#рассказ миниатюра wierd
Девочка Маша боялась заблудиться в этих страшных лабиринтах жёлтых домов на Фонтанке. Ей казалось, что если зайти под арку ночью, то стены начнут двигаться сами собой, фонари погаснут, крыши развалятся, и Маша будет плутать по узким чёрным коридорам, где подмигивают разноцветные оконца, а эхо криков беснуется под козырьками подъездов, бесконечно. Крики о помощи сольются с мяуканьем дворовых котов, которые только и ждут, когда к ним кто-нибудь придёт.
Поэтому Маша ходила через арки исключительно в светлое время суток. Она даже выучила наизусть маршрут, когда шла из школы или, наоборот, в школу или на секции.
Однажды Машу задержали на плавании, а мама написала сообщение, что задерживается на работе.
«Будь добра, разогрей суп самостоятельно»
Маша ехала на грохочущем трамвайчике и разглядывала темнеющее небо. Белые ночи остались в июле, а на дворе был октябрь. Он вышла на нужной остановке, когда ночь аккуратно легла на домики вдоль реки. Фонари горели тусклым, башня из пушек на фоне Троицкого собора походила на зубочистку, вонзающуюся в чёрные тучи.
Маша зашла в арку – и заблудилась. Всё произошло так, как и представляла. Где-то орали коты и лаяли собаки. По разбитому асфальту катилась пустая бутылка. Стены изгибались, вихляли, путали, многочисленные окна то загорались маслянистым цветом, то гасли, а с крыш капал осенний холодный дождь. Маша кричала от ужаса, драла себе щеки ногтями, бегала от одной двери к другой. На её стуки никто не отзывался, а домофоны все оказывались сломаны. Двери распахивались от напора, в подъездах тухло пахло и было черным-черно. Подъезды хотели Машу сожрать.
Потом из темноты выскочили добрые люди. Схватили, прижали к земле, беспокойно ощупали. Кто-то позвонил маме. Та приехала через двадцать минут. Всё это время Маша лежала, прижавшись щекой к холодному асфальту, и на голову ей, на глаза и в ухо заливал дождь.
Через месяц они съехали из жёлтого дома на Фонтанке в большую и просторную квартиру в новостройке на севере. Тут не было арок, не могло быть лабиринтов, но дома стояли высоченные, за двадцать этажей, и Маше вдруг стало казаться, что рано или поздно они упадут на неё. Ну, потому что не могут не падать.
Как-то она шла с секции по английскому и вдруг поняла, что дом справа – красивенький, с желтыми и зелеными балконами – начинает складываться. Пыльный ветер подхватил Машу, перевернул, закружил. Пыль набилась в глаза, на зубах заскрипел песок. От чудовищного грохота заложило уши. Дом упал, а за ним еще один. Мир трясся и переворачивался туда-сюда. Солнце превратилось в жёлтую лампочку, дёргающуюся как под ударами тока.
Маша упала, наконец, и лежала носом в земле, отчаянно плача и стукая кулачками себе по голове. Ей было страшно. Дома продолжали падать. Весь микрорайон разом.
Потом добрые люди отодрали её от земли, увели в прохладный подъезд. Маша часто-часто моргала, пока не сообразила, что многоэтажка стоит себе целёхонькая. Возможно, одна на миллион.
Приехала мама, закутала Машу в пальто, увезла подальше, за город, в коттеджный поселок Ленобласти. Многоэтажек и желтых арок тут не было, но каждую ночь, с наступлением сумерек, Машу охватывал необъяснимый глубинный ужас. Ей казалось, что мир сузился до крохотного участка, огражденного забором. Кругом подступила темнота. Она была там, за забором, живая и хищная. Темнота эта сжирала звуки (еще бы, в деревне не было слышно ни людей, ни машин), высасывала свет из фонарей вдоль дороги. Она не могла подобраться только к крыльцу, где одиноко горела лампочка.
Первые ночи Маша не спала, а таращилась в окна, ожидая, когда же под натиском темноты лопнут стекла. Потом она придумала брать с собой фонарик и ловила прыгающим лучом каждую тень, расправляясь с ними без жалости.
В одну из ночей по стеклам забарабанил дождь, и эти звуки вызвали в Маше чувство паники. Она представила, что темнота перешла в атаку.
Сейчас она перельется через забор, высосет свет фонаря, разобьет стекла, просочится сквозь щели под дверьми и растрескавшиеся рамы и набросится миллионами мелких чёрных капелек.
Маша швырнула фонарик в окно и бросилась бежать прочь. Она знала, что на кухне есть подвал, хотела спрятаться в нём, закрыться навсегда, чтобы никто и никогда не нашел. На пороге её перехватила растрепанная и не выспавшаяся мама. Прижала к полу, обняла, начала шептать что-то успокаивающее, но пугающее еще больше. Маша же верещала. Она видела темноту, сжирающую загородный дом…
…Приехали добрые люди, вкололи что-то Маше в вену на локте. Мама долго курила, сидя на крыльце. Маша слышала, как мама с кем-то разговаривает по телефону.
«Я больше не могу»
«Мне слишком сложно, но…»
«Надо решиться. Просто решиться»
«Пожалуй, все же откажусь. Не вытягиваю…»
С рассветом они куда-то поехали на машине. Мама продолжала курить.
Маша сидела, притихшая, на заднем сиденье и смотрела как капли дождя бегают по боковому стеклу.
Они приехали в детский дом номер четыре, неподалеку от Боровой. Мама повела Машу внутрь. Ладонь у мамы была холодная и липкая.
– Посиди здесь.
Маша осталась сидеть в знакомом коридоре, на полу которого лежал зеленый ковер, а на стенах были развешены «рисунки наших ребят».
Последний Машин рисунок уже давно сняли.
Мама вернулась минут через тридцать. Обняла. Расплакалась. Прошептала:
– Прости, я больше так не могу. Возможно, с кем-то другим тебе будет лучше.
Это была уже третья Машина мама за последние два года.
Она ушла. В коридоре появилась дежурная – Лариса Ивановна. Запустив руки в карманы халата, она кивком позвала Машу к себе.
Маша зашагала по коридору. Стены детского дома склонились над ней в благодарности. Пол вытянулся в струнку. Свет ламп мягко массировал плечи и впитывался в кожу.
Этот дом был рад, что она вернулась налегке. В последний раз Маша забрала с собой слишком много чужих детских страхов и могла не справиться. Но всё получилось – страхи рассеялись в недрах Петербурга, а Маша, как и обычно, стала пустым сосудом, который снова можно было наполнить до краёв.
– Никаких выкаблучиваний, – предупредила Лариса Ивановна и крепко сжала Машино плечо. – Иначе снова заброшу в подвал, ясно?
Маша не ответила, а только улыбнулась в ответ. Здесь она не боялась даже взрослых. Здесь можно было наполняться заново и ждать очередного удочерения.