«Как-то в повести «Реки» я написал о том, что удивлялся иностранцам, которые в сильные морозы могли гулять по Москве или, если судьба их заносила в мои родные края, то и по Сибири в легкомысленных вязаных шапочках, коротких цветных курточках, лёгких брюках, явно без подштанников, и в каких-то замшевых ботинках. Некоторых я видел даже вовсе без шапок, а с мохнатыми наушниками на голове. Они гуляли, фотографировали, не горбились от мороза, а наоборот, были румяные, весёлые, и мороз явно доставлял им радость, как некая российская достопримечательность. Вокруг них же шли мои соотечественники, ссутулившиеся, скукожившиеся, мерзнущие в своих длинных пальто, пуховиках, мохнатых шапках и увесистой обуви. Я тогда думал: как же этих иностранцев не пробирает, не прихватывает наш мороз? Почему он нас только пробирает до костей, обжигает носы и покрывает инеем нам воротники и шапки, а этим иностранцам хоть бы что?…
А потом я понял… Это не их мороз! Вот он их и не берёт. Это наш мороз! Уезжая из Сибири навсегда, я думал, что расстаюсь с морозом, как и с родными краями, что теперь мороз перестанет быть моим и будет мне нипочём.
За двадцать лет я много раз ездил на гастроли в Сибирь, на Крайний Север, в Забайкалье и на Дальний Восток в самые холодные месяцы. Однако, я никогда специально для этих поездок не одевался. Ехал в шляпах, кепках и демисезонной верхней одежде. Никогда не испытывал по поводу морозов никаких неудобств. Даже в Норильске в минус пятьдесят четыре. А что? Десять метров от двери гостиницы до машины можно пробежать даже в пижаме в любой мороз.
Все эти мои поездки убеждали меня в том, что лютые сибирские северные морозы перестали для меня быть родными, моими. Как-то своему калининградскому приятелю, которому редкие, случающиеся в Калининграде далеко не каждый год, минус пятнадцать кажутся чем-то экстремальным, я говорил: «Представляешь, в Норильске было минус пятьдесят четыре!» «Так там же, наверное, у вас в Сибири, мороз должен быть сухой», — отвечал он, явно не представляя себе такого мороза и определённо недоумевая. — «Ты что, дурак что ли!» – возмущённо ответил ему я. – «Как может быть минус пятьдесят четыре не сухим морозом? В такой мороз всё вымерзает. Ты пойми, когда ты летишь из Калининграда в Москву на высоте десять тысяч метров, как раз такая температура – минус пятьдесят четыре».
По физиономии моего приятеля было видно, что ни черта он не может себе представить. И понять тоже он ничего не может. Только когда я прибегнул к простейшему арифметическому примеру, только тогда я увидел, что он хоть что-то смог сообразить.
«Хорошо! Попробуй понять и представить так», — сказал ему я. – «Вот представь себе… За окном минус пятьдесят четыре. Если станет на тридцать градусов теплее – это всё равно будет минус двадцать четыре…» Только на этих моих словах я увидел изумление на его лице.
Люди, живущие в тёплых краях или в тех краях, где зима хоть снежная, но короткая и не особо суровая, не понимают про сибирский, забайкальский, дальневосточный и северный морозы главного. Сам по себе сильный мороз не страшен. Обычно в сильно морозный день небо голубое, солнце яркое, в воздухе дымка, а деревья стоят все богато покрытые инеем. Мороз довольно красив. Главная беда мороза в Сибири и на Севере – это то, что он стоит долго, что снег лежит минимум полгода, лёд на реках взрывают в начале апреля, а то и в конце… Устают люди от мороза. Устают тяжко, до изнеможения.