Ваня не высыпался. Работая на автомойке в две смены, он приходил на работу к восьми, уходил в двенадцать, два часа в день тратились на дорогу, час – на сборы и еду. На сон оставалось примерно… Ваня не мог сосчитать. Не то, чтобы он плохо считал в уме, просто не хотелось напрягаться и думать. Ему нравилось смотреть по сторонам, не отвлекаясь на мысли. Он широко шагал и улыбался от того, как слажено двигался вокруг него мир. Даже здесь, в городе, Ваня замечал эту согласованность явлений, которые разворачивались вокруг него и для него причудливым калейдоскопом. В такие минуты Ваня почему-то вспоминал отрывок из мультфильма: «Летят самолеты – привет Мальчишу, плывут пароходы – привет Мальчишу», и от себя продолжал «троллейбусы едут – привет Мальчишу, люди спешат – привет Мальчишу». А он, этот самый Мальчиш, идет среди центростремительной круговерти, кипящей и бурной человеческой деятельности, и в нем, как в зеркале, хотят отразиться и самолеты, и пароходы, и люди, и даже троллейбусы.
Ваня смотрел по сторонам с умилением. Какими хорошими, какими добрыми казались ему люди. И он сам был хорошим и добрым. Но все же он чем-то отличался.
«Как здорово, - думал он, глядя на неопрятного полного мужчину с мятым портфелем, - как хорошо, наверное, быть этим толстяком, отцом семейства, катать после работы дочку на спине, будто большой слон, а она - маленькая принцесса. Или вот этой девушкой, - Ваня рассматривал худую и нервную, как голодная лиса, брюнетку. – Стоять, скрестив руки, курить ментоловую сигарету и страдать из-за мужчины. Или этим пареньком в рубашке с узким воротничком, спешить на деловые переговоры. Этими голубями, парковщиком, и даже водителем эвакуированной машины. Как здорово быть всеми этими существами!»
Быть самим собой Ване тоже нравилось, но примешивались бытовые огорченья: денег не хватало, протерлась подошва на правом кеде, футболки все полиняли от пота и моечных средств, и еще у Вани не было девушки. Девушек, считал Ваня, нужно водить в кафе, угощать какао и пирожными, а потом только приглашать в кино на последний ряд. В этом Ваня был старомоден.
А еще Ваня хотел навестить родителей. Когда он думал о них, у него сжималось горло. Билет туда-обратно стоил восемь тысяч, да и гостинцев надо бы привезти. Заработать бы зараз столько денег, чтобы прямо с работы поехать, купить билеты и погостить у родителей хотя бы недельку! Только кто его отпустит? На мойке кроме него некому работать.
После зоны Ваня только раз ездил к родителям. Старые стали. Мать стеснялась при нем есть, правая рука тряслась и била ложкой о зубы. А отец ничего, только ссохся. Друзья все разъехались, кто в Киев, кто в Москву. Те, которые остались, спились или умерли от наркоты. Он и сам чуть коня не двинул. Спасибо, тюрьма спасла.
Странно вышло, Ваня вроде как сам захотел. Пусть я перестану колоться! – просил он кого-то неизвестного. – Помоги мне! И вот, он помог.
Ваня верил в бога, как в высший смысл, который пронизывал собой все. Нечто вроде сложного, многослойного ритма, частью которого Ваня себя ощущал. Бывало, он всем своим существом был настроен на этот ритм. Но бывали другие дни, когда он как губка напитывался страданием, и оно в нем не помещалось. Тогда Ваня хотел спрятаться, укрыться от ритма, который нес в себе столько боли, но мог при этом существовать. Ваня не мог, он чувствовал себя больной рыбой, которая хочет укрыться на дне, но ее упрямо тянет вверх и переворачивает кверху брюхом.
Укрытия нигде не было, ритм как воздух проникал везде. Тогда Ваня спасался героином. Ширнувшись, он как бы отключался от ритма всех живых и превращался во что-то мертвое, наподобие камня, который веками лежит на обочине, и ему дела нет. А потом, когда Ваня выныривал снова в мир живых, слегка ошалевший, застопоренный и недоумевающий, мир летел вперед со своей скоростью, и сначала брезгливо обтекал его, потом подхватывал, захватывал течением, которое казалось холодным, темным и безотрадным. И Ваня опять хотел вывалиться из жизни. Он, конечно, понимал, что губит себя, но страданье становилось все невыносимей, и он шел к барыгам «мутить вес».
Его приняли с двумя коробками травы и весом героина, отправили отдыхать на пять лет в лагерь общего режима. Зона, что не говори, оказалась для него благом. Ваню заметил и пригрел местный художник, который малевал плоские пейзажи для начальства и комиссии из райцентра. Ваня быстро научился резать шкатулки и нарды, начал рисовать, хотя больше срисовывал по квадратам, разлинованным на репродукциях Айвазовского, Шишкина, Ван Гога или какой-нибудь фотографии с пальмами и подписью «Малибу». Но были и попытки творчества, когда он пробовал написать свое, всеобъемлющее. Тогда Ваня без конца рисовал звездное небо. И теперь, на свободе, именно рисование спасало его.
Вообще, думал он, шагая к троллейбусной остановке, все его желания всегда сбывались. Только желать нужно было без ожиданий, без усилия, как в детстве, когда загадываешь, вот бы быть супергероем, а через минуту забываешь. Но однажды идешь по улице и вдруг понимаешь, что супергерой, и не важно, что другим это неизвестно, главное, что сам это ощущаешь.
Нужный троллейбус подошел сразу и открыл двери прямо перед Ваней. Он понимающе улыбнулся и вошел.
За большим рулевым колесом, держа его тонкими маленькими руками так, будто оно могло вырваться, сидела девушка. Она казалась напуганной. Ее большие серые глаза с тоской смотрели на Ваню. Он растерялся, замешкался со своим билетом, который почему-то не срабатывал. Девушка отвернулась, ее острый маленький носик четко вырисовался на фоне вечерней улицы. Кукольное бледное лицо показалось Ване таким трогательным, что у него защипало в носу и сладко заныло под ребрами. Мальвина, с нежностью подумал он.
- Эй, че застрял? – раздалось сзади, и Ваня понял, что на него напирают. Он снова поднес к турникету проездной, тот пискнул, и Ваня пошел в дальний конец троллейбуса, оглушенный свалившейся на него любовью.
Троллейбус, цокая и лязгая, неспешно двигался по Большой Полянке, потом по Большой Якиманке, мимо разукрашенных и подсвеченных витрин кафе, в которых сидели красивые люди. Элегантные дамы выходили из элегантных машин, их поддерживали элегантные мужчины и провожали к стеклянным дверям бутиков. Обычно Ваня с любопытством смотрел из окна троллейбуса на вечернюю жизнь города, словно в аквариум с экзотическими рыбками. Сегодня же он ничего не видел. Он не обратил внимание на драку бомжей у подземного перехода, на падения тонконогой роллерши на брусчатый тротуар, на бездомного волкодава с картонкой на шее: «Помогите на корм».
Ваня мечтал, представлял, как он и Мальвина едут в троллейбусе по вечерней Москве. Мальвина рассказывает Ване о чем-то важном и трогательном, даже хочется плакать, хочется ее обнять и благодарить за то, что теперь он не один в этом большом звездном мире. Он берет ее за руку и они едут вместе к каким-то далеким жизненным берегам.
Ване так понравилась эта мечта, что он несколько раз прокрутил ее в воображении. Что сказала Мальвина, как он ее обнял, как поцеловал. Даже воображаемые поцелуи были хороши, и Ване хотелось представить дальше, но троллейбус для этого не подходил, а чего-то другого Ваня не мог придумать.
Его отвлекли шум и выкрики пассажиров:
- Долго будем стоять!
- Откройте двери!
- Духота какая, нельзя хотя бы окна открыть?
- Сломалось что ль?
- Баба за рулем - это же мартышка с тринитротолуолом.
Троллейбус стоял. Его медленно обтекала пробка. Водители машин открывали окна и матерились, будто это могло помочь. От гула и рокота улица звучала как техногенная какофоническая увертюра.
Мальвина, эта маленькая, хрупкая девочка, одетая в огромный оранжевый жилет и грязные грубые рукавицы, отчаянно тянула троллейбус за рога, бежала на свое место и что-то там включала, поворачивала и жала. Упрямый троллейбус не трогался. Ваня наблюдал, как она несколько раз пронеслась туда и обратно, все более растерянная и напуганная. На ходу она утирала грязными рукавицами слезы, оставляя на лице полосы, похожие на маскировочный грим.
Пассажиры недоумевали, и когда Мальвина запрыгивала внутрь, обрушивали на нее шквал восклицаний и вопросов.
- Ну что там? Скоро?
- Скажите, это надолго?
- У нас нет времени тут стоять!
- Открой двери!
- Девушка, ответьте нам что-нибудь!
Ваня протиснулся между пассажирами к водительскому сиденью, загородил свою возлюбленную, аккуратно оттеснил возмущенных и сказал:
- Господа-товарищи! Имейте совесть! Чего вы орете?
- Мы не орем, а выясняем жизненно важные вопросы, - пояснил плотный мужчина, одетый в джинсы и синий, с заплатками на локтях пиджак.
- Сейчас разберемся! – Ваня повернулся к водительскому сиденью. Мальвина подняла заплаканное лицо и так трогательно посмотрела на Ваню, что он на пару секунд все забыл.
- Не заводится, - пожаловалась девушка, - а угли в башмаках я уже меняла.
Ваня пришел в себя.
- Посмотрим, – он деловито потрогал приборную панель, будто что-то понимал в устройстве троллейбуса. - Где тут у нас что?
- Я сегодня первый день, - плакала Мальвина. – До этого только на стажировке.
- Да не плачь ты! Ничего же страшного не произошло. Есть у тебя инструкция или что-то такое. Как, вообще, управляться с этой штукой.
- Должностная инструкция.
- Давай!
Она достала из-под сиденья толстую стопку распечатанных, сшитых на пружину листов. На обложке черным скучным шрифтом значилось: «Должностная инструкция водителя троллейбуса». Ваня взялся с энтузиазмом.
- Так, посмотрим. Общие положения, подготовка к работе, а вот, кажется. Перед постановкой токоприемников водитель должен убедиться, что все цепи выключены, барабан реверса находится в положении «СТОП» и троллейбус заторможен стояночным тормозом. Затем надеть сигнальный жилет, перчатки и окриком «Троллейбус №... ставлю штанги» предупредить лиц, находящихся в машине…
- Я это уже делала – не помогает!
- Хорошо, – он начал быстро пролистывать оглавление.
- Наверное, обесточка, - осторожно предположила Мальвина.
- И что делать?
- Толкать? – осторожно спросила она.
Ваня нежно посмотрел на девушку и пообещал:
- Ща толкнем!
Продолжение можно прочитать здесь
#рассказ #отношения #современная проза #современная литература #читать дзен #литература дзен #косовская мария