Да, я ругался. Часто, бешено.
Но сейчас уже абсолютно не в состоянии вспомнить почему, зачем… Лара ничего от меня не требовала и ничего не запрещала. Может быть, это я чего-то хотел от нее? Но чего? Учить ее, во всяком случае, смысла не было. Наоборот, только с ней я мог обсудить то, что читал, смотрел или слушал. И, если она этого не знала, она не разрешала мне рассказывать, она сначала хотела познакомиться с материалом сама, чтобы потом меня выслушать. С ней мне не бывало скучно!
А ей?!
Об этом я как-то не думал. Как не думает сейчас Марианна.
Она убеждена, что интересна мне только потому, что молода. И красива. И черт побери, она действительно молода и красива! Но мне это не нужно. Точнее мне не это нужно!
А что было нужно Ларе?
Как она жила все эти годы, пока мы были вместе? Младенцем я потерял мать, в пятнадцать остался без отца. Черт, мне нужен был пример! Для того, чтобы знать, каким мне надо быть. Я уважал Лару и ее мнение. И я хотел, чтобы она выбрала нового мужчину.
Вот почему я кричал на нее! Наверняка. Я хотел, чтобы она себе кого-нибудь нашла.
- У тебя кто-то есть? – спрашивал я в упор, практически с вызовом.
- Что ты имеешь в виду?
- Нового полового партнера, конечно!
- Фу как неаппетитно это звучит!
- Я не знаю, как назвать это аппетитно… - я искренне задумываюсь. – Нового принца с конем!
- Ой как романтично! Если у тебя такой есть на примете, обязательно веди! Но только обязательно с конем. Можно даже не белым…
- Своих надо иметь! – отвечаю я ворчливо. – Кто сейчас с тобой?
- Ну… я сейчас переписываюсь с одним миллионером из Майами… К твоему вопросу о том, зачем учить иностранные языки.
- Молодец! Можете с ним «Войну и мир» писать! А спишь ты с кем?
Она крутилась как уж на сковородке сколько могла, но такой прямой грубый вопрос не оставлял ей пространства для маневра. Она молча смотрела на меня. Очевидно ожидая, что я засмущаюсь и возьму свои слова обратно. Но от ее молчания я только еще больше злился.
- Почему так трудно ответить на такой простой вопрос?!
- Наверное, потому что это тебя не касается… - говорила она тихо и ласково.
- Еще как касается! – меня бесило ее непонимание.
- Каким образом?
- Сколько мне лет? Посмотри на меня! Сколько мне лет?! Ты видишь того мальчика, которого заворачивала в полотенце?! Одно полотенце от пяток до носа…
Она хихикала и напоминала:
- Ты носился в нем по всему пляжу и кричал, что ты бетмен!
- Сейчас я могу прикрыть этим полотенцем только свою лучшую часть. Я вырос! И я вырос один! Ивана никогда не было… Никогда! Он сбежал! Бросил нас! Меня и тебя… И я не знаю теперь, каким мне быть… Понимаешь?! Пусть он будет старым занудой! Ему назло я стану молодым интеллектуалом. Если он будет умен, я буду ценить его ум, копировать его манеру говорить. Я доберусь до его библиотеки! Если красив – я буду одеваться как он, ходить с ним в спорт-зал и на шопинг… Ну что здесь такого сложного, блин?!
Я садился рядом с ней на диван – она как всегда что-то читала – и закрывал лицо руками. Она некоторое время смотрела на меня, потом осторожно трепала по плечу:
- Эй! Будь самим собой! Ты молод, красив, начитан и отлично рисуешь. Тебе не нужны примеры! Ты сам можешь стать примером. Если захочешь…
- А как мне любить женщину? – шептал я, по-прежнему не убирая от лица ладоней. Мое лицо горело, а руки его немного остужали. И скрывали от ее глаз…
- Так как подскажет тебе твое сердце!
- А если я не слышу его советов? Не умею слушать?
- Другой человек тут вряд ли поможет… Тем более чужой дядька с улицы, - фыркала она пренебрежительно и почему-то тем самым меня успокаивала. На следующий скандал я решался нескоро, но, тем не менее, рано или поздно решался…
Февраль проходит быстро. Празднуется день Рождения Марианны. Ей уже 17! И если так пойдет и дальше, и в ближайший год я не помру от инфаркта, мы дотянем и до ее совершеннолетия. Gott sei dank! Боже, будь милостив! Она доучит язык, я разведусь… Но мое сердце молчит. Оно все еще не хочет рассказать мне как любить женщину. А без любви Марианна не сможет – зачахнет, начнет курить и оденет легинсы или заявит мне, что я зову кого-то другого во сне и сбежит на Балтийское побережье. И, конечно, будет права.
Сейчас ее рабочий график таков, что времени остается только в телефоне потупить: утром она собирает меня на работу, днем сидит на занятиях, вечером стирает/моет/готовит – на молодых людей у нее нет времени, но потом… Ребенок пойдет в школу, она сама – в колледж… Дурой она будет, если не начнет искать себе ровню! Начнет стыдиться этого, врать мне – я буду ругаться и кричать…
Вот почему я кричал на Лару! Наверняка. Я хотел, чтобы она перестала лукавить!
- Дура! Ну не такая же ты дура!!! – я метался по кухне как дикий зверь. – Ну ты же живой человек! Тебе нужен кто-нибудь для себя! Для души. Для тела! Чего ты ждешь??? Своего столетнего юбилея? Ты не красотка! И не миллионерша… Ты стареешь… Кому ты будешь нужна? Ты останешься одна! И я буду считать себя виноватым…
- Почему виноватым? – удивляется она. И только! Я даже покраснел от ора, а она невозмутима как цветок лотоса у подножия священной горы Фудзи. И единственное, что ее интересует, это почему я чувствую себя виноватым! Тем не менее, я смущаюсь:
- Ты одна из-за меня. Потому что у тебя есть я… И это плохо! Неправильно… Ты так долго жила для него, теперь живешь для меня, а как, когда ты будешь жить для себя самой?!
- Одно я могу сказать тебе совершенно определенно: дело не в тебе.
- Ты врешь! Я не верю тебе!
- Можешь, конечно, не верить, но от этого мало что изменится.
И ничего, действительно, не менялось.
В конце февраля меня ждет еще одно событие, один день рождения – моему сыну исполняется три года. Мы встречаемся с Рене. Она приезжает только на один день и, очевидно, не собирается оставаться здесь дольше приличного срока. Привозит подарок и готова все свое время и внимание посвятить сыну.
Я смотрю на нее с интересом. Она посвежела. И стала интереснее. Мне кажется, даже лучше, чем она была в первые месяцы нашего знакомства. Как-то взрослее, увереннее в себе, презентабельнее что ли.
- Как у тебя дела на работе? – спрашиваю я с одобрительной полуулыбкой.
- Меня сделали исполняющей обязанности заместителя администратора малого ночного клуба, - она тоже улыбается, но недоверчиво. – Странно, что ты сам спрашиваешь…
- Я искренне желаю тебе успеха!
- То есть ты не ненавидишь меня больше? – она с трудом подавляет смешок. Очевидно, ей нравится тон нашего разговора, и она не хотела бы испортить его своим никому не нужным сарказмом.
- Я никогда тебя не ненавидел, - парирую я. – Я просто не мог жить с тобой, а это совсем другое.
- Наверное, - равнодушно замечает она. Ей не ясна моя мысль, и уточнять тоже совсем не интересно. – А как у тебя на работе?
- Пойдет. День ото дня становится все скучнее, но в целом пойдет…
- А на личном фронте?
- Без перемен, - но кому я это говорю? Она, конечно, не поймет, не улыбнется даже.
- По-прежнему тр@@ешь все, что движется?
- Дорогая, если бы я этого не делал, мы бы с тобой даже не познакомились!
- Это верно! – она смеется. Я знаю этот смех.
Следующие полчаса мы проводим в горизонтальном положении и вариациях на эту тему. Так как привыкли, так как всегда и бывало. С одной только поправкой.
Это старая как мир история. Она знала, что есть другая. Ну если не знала наверняка, то по крайней мере догадывалась. Она верила в свой успех. Она ждала столько, сколько могла. А потом устала от этого вселенского противостояния – и перестала пить таблетки.
Все немецкие девочки, не зависимо от того, плохи они или хороши, пьют противозачаточные. Все немецкие мальчики знают об этом. Потому часто, когда конфетно-букетный период движется к концу, начинают экономить не только на цветах.
Я не экономил. У меня были свои причины.
Но теперь я абсолютно точно был настроен только на самый защищенный секс. И он был хорош!
- А как у тебя на личном фронте? – мы лежим в постели, она курит, я спрашиваю.
- Пойдет. Не фонтан, конечно, тоже, но лучше, чем семейная жизнь.
- Все в этом мире лучше, чем семейная жизнь, - констатирую я.
- Это точно!
- Вот видишь – мы наконец-то достигли консенсуса. Давай разводиться?
- Сколько мы уже не вместе? – она ни на мгновение не задумывается. – Четыре месяца. По тому, сколько это тянулось у Франци, можно уже сейчас начинать! Ты оплатишь пошлину?
- Ты не будешь настаивать на совместном воспитании сына?
- Не, захочу еще рожу!
- Да, у тебя это быстро получается! – говорю я абсолютно беззлобно. И, впервые за многие месяцы, она понимает меня правильно. – Ты молодец! Я желаю тебе удачи!
-Я тебе тоже! – она целует меня в щеку.
Считается, что я ничего не знал. Ну да, она как последняя дрянь перестала пить таблетки, чтобы животом смести соперницу, а я как последний дурак ничего не знал! Когда она показала мне тест, был скандал. Классика жанра – романтический ужин при свечах, милый подарок для милого, красивая коробочка, ленточка, тест. Банально до тошноты. Я свою роль тоже разыграл как по нотам. Со всеми полагающимися возгласами и обвинениями. Тарелки летали в стену – в конце концов, она итальянка – и неделю после этого мы не разговаривали.
Потом помирились. Начали подыскивать квартиру побольше и ходить в школу молодых родителей. Та, другая, несколько раз пыталась скандалить со мной и взывать к голосу разума у Рене. Как будто бы у девушки, которая заводит ребенка только для того, чтобы насолить сопернице, может быть разум…
Все, кто нас знал, были взбудоражены новостью. Мир разделился на ренезащитников и вадимжалельщиков. И все, абсолютно все считали нас идиотами. Я не возражал, мне так было даже удобнее.
Я не торопился рассказывать о том, что два месяца назад ездил на родину, в Самару, на один день. Я никому не рассказал о том, как прошел этот день.
Рене уехала. Я проводил ее до вокзала. Дал отмашку Марианне, что она, со всеми ее баулами, может заселяться обратно. И пошел в театр. Давали «Декамерона». К месту! Просто на удивление к месту.
На Декамерон были похожи все те истории, которые становились мне известны. Лара не искала себе спутника, но она меня услышала – она стала знакомить меня с мужчинами. Идея, хорошая сама по себе, упиралась в одно пренеприятное обстоятельство – у нее было очень мало знакомых мужчин. Самый широкий выбор могли предоставить только ее замужние подруги. Так мы начали мотаться по гостям, собирать шумные компании у нас дома. Перед моими глазами прошло много семей – и все они были как персонажи Декамерона. Блудливые жены, неверные мужья, глупые размалеванные дамочки, алкоголики и игроманы в домашних тапочках, зануды и домостроевцы обоих полов.
- А нормальные есть? – интересовался я после очередного визита. Все они проходили примерно одинаково: семейное благолепие в самом начале и скандал в самом конце. Промежуточным звеном обычно становился какой-нибудь случайный взгляд, слово или жест. Не всегда, конечно, все заканчивалось битьем посуды – были и такие, которые принципиально не ругались при посторонних, но по обрывкам фраз, по молчанию можно было понять больше, чем люди хотели сказать. По ночным телефонным разговорам, которые иногда до меня доносились, по бегающим глазам встреченного в самый неподходящий момент верного супруга…
- Нет! – подводила Лара неутешительный итог. – Есть недопроверенные… Мы все бракованные. Руины рухнувшей империи, - она пренебрежительно хмыкала. Некоторое время мы молчали. – Но это не значит, что у вас все должно быть так же! Я хочу, правда, хочу показать тебе пример. Но таких нет. Среди нас… Поэтому не смотри на нас – иди своей дорогой!
И я иду.
Уже через пару дней после отъезда Рене я еду в Кёльн. А оттуда, с железнодорожного вокзала сразу в аэропорт – встречать самарскую делегацию.
Дни с ними прошли как в ускоренной перемотке. Выдохнуть я могу только в поезде из Кёльна. В Берлине по приезде запираюсь у себя в комнате с бутылкой водки и пачкой томатного сока – буду пить аристократичную Кровавую Мери, а не бухать в одиночестве!
В одиночестве бухануть, и правда, не приходится – от усталости или уже в состоянии измененного сознания я забываю закрыть дверь. Ночью я просыпаюсь от того, что в моей постели кто-то есть. И по тому, что творит этот кто-то, я понимаю, что срок я себе уже заработал. Дальше выделываться не имеет смысла – рука сама тянется к тумбочке с моими ночными выходными костюмами. И всю ночь до утра мы проводим так, как я не раз уже видел в моих кошмарных снах.
Наутро я не могу на нее смотреть. Я собираюсь на работу и ухожу, не сказав ни слова.