Сегодня предлагаем фрагмент воспоминаний Михаила Тихоновича Неделина — участника тяжелых оборонительных боев на дальних подступах к Сталинграду. В июле 1942 г. лейтенант Неделин, командир взвода управления артдивизиона, получил назначение со своим взводом в батарею младшего лейтенанта Михаила Серого 84-го гвардейского стрелкового полка 33-й гвардейской стрелковой дивизии 62-й армии.
В те дни 62-я армия в составе Сталинградского фронта героически сражалась в большой излучине Дона с имевшими значительное численное превосходство войсками 6-й полевой немецкой армии. Наши войска испытывали острый недостаток в противотанковой и зенитной артиллерии, не хватало боеприпасов. Большинство дивизий, прибывших из резерва Ставки, еще не имели боевого опыта, другие были измотаны в предыдущих боях. Открытый, степной характер местности позволял вражеской авиации атаковать их с воздуха.
Немцы рассчитывали нанести охватывающий удар по флангам советских войск, оборонявших подступы к Дону, прорвать их позиции и выйти в район г. Калач-на-Дону, чтобы затем стремительным ударом с ходу овладеть Сталинградом.
На рассвете 23 июля враг перешел в наступление превосходящими силами в направлении Верхне-Бузиновка, Манойлин, Каменский, атакуя правофланговые дивизии 62-й армии — 33-ю гвардейскую, 192-ю и 184-ю.
В этот день особенно стойкое сопротивление противнику оказали воины 33-й гвардейской стрелковой дивизии юго-западнее Манойлина.
На правом фланге дивизии сражался 84-й гвардейский стрелковый полк под командованием подполковника Г. П. Барладяна. Немцы атаковали позиции полка силами 113-й пехотной и 16-й танковой дивизии 14-го танкового корпуса при поддержке авиации. Враг прорвал оборону полка, но гвардейцы продолжали вести бой. Они держались до вечера, истребив немало живой силы и техники противника.
Вот как об этом пишет в своей книге «Сражение века» Маршал Советского Союза В. И. Чуйков:
«…22 июля, когда противник, сломав сопротивление передовых отрядов 62-й армии на рубеже рек Цуцкан и Чир, попытался с ходу выйти на маневренный простор, полки 33-й гвардейской стрелковой дивизии не оставили своих позиций и вынудили противника отступить. На другой день враг повторил наступление… Гвардейцы не дрогнули. Огнем противотанковых пушек и ружей, а также бутылками с горючей смесью и гранатами они уничтожили в первую очередь танки, а затем огнем стрелкового оружия стали уничтожать оторвавшуюся от танков пехоту. За день боя гвардейцы 33-й дивизии подбили и сожгли 50 вражеских танков и истребили несколько сотен фашистских солдат и офицеров. В центре обороны этой дивизии, на участке главного удара гитлеровцев, занимала позицию 76-миллиметровая батарея под командованием мл.лейтенанта Серого и командира взвода управления лейтенанта Неделина».
Эти героические события вдохновили художника Студии им. Грекова Юрия Усыпенко на написание диорамы «Стойкость, победившая смерть», которая экспонируется в музее-панораме «Сталинградская битва».
Именно о них и пойдет речь в приведенном фрагменте воспоминаний их непосредственного участника.
«Этот день начался для нас хотя и раньше, но по обычно заведенному порядку. Пришел старшина и спросил: „Везти завтрак?“ Но завтракать не пришлось. С НП раздался тревожный крик разведчика: „Танки!“ Все невольно повернулись в сторону Серого. Он обвел всех глазами, словно прощался — „По местам!“.
Я побежал в передний отсек НП и посмотрел в бинокль. Понижаясь от НП, степь упиралась в балку, а за ней, снова возвышаясь до самого горизонта, желтело поспевающее поле пшеницы. Все поле было усеяно черными движущимися точками — танками. Серой тоже посмотрел в бинокль. „Что делать?“ — спросил я его. „Пристреляйтесь“, — ответил он. В других условиях, возможно, нужно было подождать — до танков было еще слишком далеко. Но учитывая то, что основной нашей целью был выигрыш времени, решение было правильным. Как можно скорее навязать им бой, спутать этот планомерный, грозный марш, развеять его психологическое влияние.
Я скомандовал на батарею уже подготовленные данные. Выстрел первого орудия словно разбудил степь. Пехота как будто только и ждала этого сигнала. У переднего края танков плеснулось облако разрыва. Недолет! Танки сползают все ниже и ниже к балке. Слышен глухой отдаленный гул. На выстрелы не отвечают. Но сразу же налетели фашистские самолеты — заход за заходом — нагло, уверенно. На низком бреющем полете сбрасывают бомбы, поливают пулеметными очередями. Один стервятник нас заметил и пикировал прямо на наше НП. Мы били в него из винтовок, но без особого успеха.
А бой разгорался по всему фронту. Вслед за танками на горизонте появились грузовые машины, засверкали на солнце ветровые стекла кабин. Для такой цели наши орудия были хоть куда. Перенеся огонь, мы видели, как растерянно заметались по полю машины, как закурились над ними столбы дыма. Но радость была кратковременна, и больше смеяться в тот день не пришлось. Танки сползли в балку, перестроились в боевой порядок и, выскочив уже на другой стороне, начали поливать нас из всех орудий и пулеметов. Пока бесцельно, в белый свет. Заухало где-то далеко за горизонтом и, со свистом буравя воздух, стали рваться тяжелые снаряды — заработала дальнобойная артиллерия врага. В грохоте их разрывов все другие звуки словно растворились. Хваленое немецкое взаимодействие частей осуществлялось у нас на глазах. Густые клубы дыма заволокли степь, языками пламени бушевал огонь. Зеленый степной покров исчезал, уступая место зловещему черному цвету — цвету смерти. В какой-то мере это было даже на пользу — служило неплохой дымовой завесой.
Давно уже был отдан приказ на батарею бить прямой наводкой. Но даже эти слова „прямая наводка“ были слишком громкими. Стоило бы нам попристальнее прицелиться, задержаться подольше и наше орудие моментально смели бы. Видно в том-то и получилась загвоздка у немцев — бьют, бьют они ураганным огнем, а толку нет. А наши орудия бухают и бухают себе. Я после много думал об этом бое. Видимо наша „психическая“ загадка оказалась более стойкой, чем фашистская. Не хватило у них решимости. Пошли бы они, не останавливаясь, бой бы окончился, не успев как следует начаться. Слишком неравны были силы. А тут натолкнулись на такое упорное сопротивление — засосало сомнение. Как можно держаться со слабыми силами, если на позицию русских обрушены все возможные средства современного боя?! Разве поймешь в этом кромешном аду из дыма и пламени, что хлопки наших орудий, как комариные укусы? А вдруг русские не боятся потому, что за ними крупные силы? А вдруг ловушка? И они остановились и продолжали сметать наше сопротивление всей мощью своей ударной силы почти до вечера.
Оглохшие, неузнаваемые из-за размазавшейся по потным лицам земли, копошились мы в своем НП. Провода связи, глубоко закопанные в землю, то и дело рвались. Я смотрел на кого-нибудь, и он безмолвно вползал на край окопа и исчезал среди груды развороченной земли. Как тяжело было так смотреть — словно обрекаешь взглядом на смерть. Вот приполз назад Шадрин — черный, обгорелый, с осколком в ноге. Все время под пулями следят за боем старший сержант Клюзко, ефрейтор Волощенко, радист Поляков.
Особенно огорчало отсутствие связи со своими штабами. Находившийся рядом штаб батальона оказался покинутым. Часов в 10 к нам приполз начальник артиллерии дивизии, недавно назначенный, молодой еще человек. Фамилии его я не помню. Он сказал несколько ободряющих слов, и больше никого увидеть не удалось.
А бой все продолжался. Давно уже мы остались с немцами один на один. Все реже в грохочущий шквал огня врывались залпы наших орудий — кончались снаряды. Тут в окоп вполз лейтенант Большунов, начальник боепитания. Серой приказал ему подвезти к орудиям все наши боеприпасы. Большунов уже собирался уходить, но тут пуля, звякнув о сухой край окопа, срикошетила и задела его голову. Мы кое-как перевязали раненого, и он ушел.
Сделали попытку еще как-то связаться со штабом, но бесполезно. Мы остались одни. В один из моментов я, приблизившись к Серому, сказал: „Что же делать? Мы не сможем долго держаться. Немцы становятся все решительнее, и кольцо танков сжимается“. Он ответил: „Не отступать, ни шагу назад. Будем держаться до последнего. Будь, что будет“.
Я вернулся в свой отсек. На какой-то миг трескотня и грохот орудий вдруг утихли. Мертвящая тишина даже испугала. Видимо, немцы очень сильно удивились, когда увидели несущихся во весь опор лошадей, запряженных в телегу. Сидящий верхом на одной из них солдат с гиком вертел над головой вожжи. Телегу страшно мотало, она дико плясала по изрытой снарядами степи. Мы ждали этого. Приказ Серого подвезти к орудиям остатки снарядов был в действии. Но и нам пришлось удивиться — ездовым был наш повар. Какой-то момент обе стороны следили за несущейся телегой. Мы с замиранием сердца, немцы — с удивлением. Наконец они опомнились, все дула танковых пушек повернулись в одну точку. Как же — столько били и не смогли вывести из строя два орудия, а тут такая прекрасная видимая цель. И дали. Ничего не скажешь — метко. Только клочья в разные стороны полетели. Но самое странное оказалось то, что повар, упав с убитых лошадей, поднялся. Ему кричат из окопа: „Беги!“ А он даже не побежал, а пошел и спрыгнул в окоп. Оказалось, что у него ни одной царапины на теле, а одежда — как решето. Видно и правда — смелого пуля боится.
Последняя отчаянная попытка продолжить бой потерпела неудачу. Слава тебе, храбрый повар! К своему стыду я не запомнил ни твоего имени, ни фамилии. А так хочется, чтобы об этом твоем подвиге узнали твои близкие.
Снаряды неизбежно кончались — десять, пять, два, один… И смолкло. В пылу боя, когда каждый был чем-то занят, ощущения обреченности как-то не было. А тут всем вдруг стало ясно, что делать больше нечего.
Серой окликнул меня и почему-то полушепотом, показывая на планшетку, попросил вылезти из радиоотсека. Вылезая, я на миг встретился с ним глазами. Что в них? Боль? Прощание? В этот момент мне в спину дохнуло волной горячего взрыва, и затем раздались какие-то захлебывающиеся, хрипящие звуки. „Серой… В живот.“, — пронеслось у меня в мозгу. Поворачиваясь, я увидел устремленные на меня глаза разведчиков с переднего края. Что мне было им сказать? Они сделали все, что могли. „Прощайте на всякий случай!“ — прохрипел я и тут же услышал над собой громкий хлопок и почувствовал, что кто-то упирается мне в спину и давит вниз. И я лечу куда-то в черную бездну, сверкающую огоньками звезд…
Очнулся я от резкой боли. Кто-то грубо вытягивал меня за ремни из окопа. На миг вернулось сознание. Вокруг себя я увидел незнакомые мундиры. Клюзко и Поляков держали меня. Оба были в крови. „А первое орудие раздавили танком вместе с расчетом“, — зашептал мне на ухо Клюзко, как бы догадываясь, что я кого-то ищу. Я посмотрел вниз. Наш НП превратился в развороченную яму. Привалившись к передней стенке, лежал убитый Влощенко, со страшно изуродованным лицом красавец-кабардинец, еще кто-то, а там, где был радиоотсек, виднелась какая-то бесформенная груда, присыпанная землей. Это было все, что осталось от храброго командира батареи младшего лейтенанта Михаила Серого…»
Подготовила зам. зав. информационно-издательским отделом Музея-заповедника Татьяна Приказчикова.
Литература и источники:
А. М. Самсонов «Сталинградская битва», М., «Наука», 1989 г, стр. 94, 95.
В. И. Чуйков « Сражение века», М., «Советская Россия», 1975 г., стр. 44.
Фонды музея-заповедника «Сталинградская битва», № 2212 н/вф, п. 52.
