Продолжение (Начало здесь)
***
Елена Фёдоровна после смерти супруга прожила от силы полгода, а, незадолго до своего ухода отдала Андрею серую толстую тетрадку. «Это Алик писал». Она всегда называла супруга Аликом. «Может, тебе интересно почитать будет. А неинтересно, сожги. Просто не хочу, чтобы чужие руки тетрадку эту хватали, чтобы чужие глаза читали. Не надо этого». Принёс домой, положил на полку с книгами и не то чтобы забыл, просто руки не доходили. Тогда к смотру готовились, всё время в ДК пропадал. А по ночам Лизка уснуть не давала, зубки резались, криком кричала, аж заходилась. Брал дитё на руки, заворачивал потеплее и ходил с нею по двору, чтоб измученная за день Любаша хоть немного поспала. Одна из ночей выдалась спокойной. Сел на кухне, открыл тетрадку и пропал. Вернее, они оба пропали. Только уткнулся в чтение, жена чая крепкого заварила, присела рядышком, велела вслух читать. Так часа два просидели, читая по очереди.
***
…Прапрапрадед Альберта – Йоганн, служил капельмейстером у богатого курфюрста. Весьма талантливый музыкант был обласкан своим господином, руководил придворным оркестром и в своём профессиональном кругу пользовался большим уважением. Имел собственную богатую усадьбу, где и родились двенадцать его отпрысков, семеро из которых, как и отец, музицировали и были неплохо пристроены в оркестрах знатных господ. Музыкальные династии в 17 веке – дело обычное.
Пять остальных детей Йоганна в оркестрах не состояли, потому что родились девочками, но играли весьма недурно: кто на арфе, кто на клавесине. Замуж выходили по семейной традиции исключительно за музыкантов. А в начале 18 века семейство Штейнеров, как и множество их земляков, по манифесту царицы Екатерины, очутилось в России. Волга, Волга, муттер-Волга! Сколько германских семей приняла на свои берега! А они и не подкачали, кропотливо и самоотверженно трудились на новой родине. Здесь, на русской земле с годами обустроились: возделывали огороды, сажали чудные сады, ловили рыбу, ремесленничали. И давно уже считали эти волжские берега своей родиной.
Революция, ворвавшись в размеренную жизнь поволжских немцев, перевернула её напрочь. Всё изменилось! Плоды трудов праведных теперь отбирала новая власть, обрекая крестьян на лютую смерть. Жителей небольшого немецкого села, колхоза «Луч революции», голодомор выкосил почти полностью. Штейнерам повезло: уцелели как-то на подножном корме. А потом и власть вожжи ослабила, чуточку полегче стало. И как трудились крестьяне в поте лица своего, так и продолжали трудиться. По-другому жить не умели. Альберт заведовал ремонтными мастерскими, жена на ферме пропадала. Три сына в поле работали, первыми на первые трактора сели. Любимые дети… Александр, Петр, Владимир и дочурки-двойняшки –Маргарита и Марта. Когда родился Сашка, первенец, счастливый отец посадил возле дома рябину. В честь рождения Петруси появилась ёлка, а младшему, Вовке достался клён. Росли саженцы вместе с мальчишками, каждый из них ухаживал за «своим» деревцем. Были, конечно у них на участке и другие деревья – большой сад рос: и груши, и сливы, и вишни. Когда девчонки, последыши, родились, мальчишки принесли из лесу два тоненьких саженца. И через несколько лет во дворе Штейнеров шелестели зелёной листвой две стройные красавицы-берёзки: Ритуся и Мартуся.
По вечерам всей семьёй на крыльце усаживались. Альберт, едва женившись, дал себе слово, что будет учить своих ребятишек музыке. Ведь у Штейнеров так было заведено издавна: отцы передавали детям свои умения, любовь к музыке. И как только полегче жить стало, обзавёлся инструментами для всего семейства. Вот и музицировали дружно.
Сам брал в руки трубу, Пётр и Володя – тромбоны, младший, Сашка кларнет выбрал. Всё играли, и классику, и русские народные, и немецкие песни. Ну и советские, новые. «Каховка, Каховка, родная винтовка», «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» …Соседи подтягивались послушать. Кто-то обязательно просил вальс или танго. И вились над беленькими домиками и аккуратными садами и огородиками «Рио-Рита» или «На сопках Манчжурии». Затевались танцы, порой далеко за полночь народ расходился. А по воскресеньям всей семьёй в кино отправлялись. В сороковом году Володя уехал в город, в институт поступил, на инженера выучиться решил. Саша и Петя жениться подумывали, с девушками уже встречались. Двойняшкам в мае пять лет исполнилось. Жизнь катилась своим чередом, в трудах и житейских заботах. Ну и праздники были, как же без них. И казалось тогда Альберту, что так будет всегда: трудная, но такая милая и привычная жизнь на берегу Волги-матушки. И всегда рядом – любимая жёнушка-хозяюшка, сыновья – плечистые весёлые красавцы. И две доченьки, крошечки белокурые.
Воскресное июньское утро чёрным жирным крестом навсегда перечеркнуло счастливую жизнь семейства Штейнеров. Да разве одного их семейства, всех односельчан! И всего советского народа. Лето и осень сорок первого вспоминались как жуткий сон. Все четверо в военкомат сразу ринулись, просились на фронт добровольцами. Однако было сказано: оставаться на местах до особого распоряжения. Указ вышел в конце августа: не на фронт, а в Сибирь да в Казахстан отправляла родина своих сыновей, в одночасье ставших для неё постылыми пасынками только потому, что имели одну национальность с напавшим на неё врагом.
В скотском вагоне отправились Штейнеры в далёкий Казахстан. А далее дружная семья распалась. Альберта с сыновьями забрали в трудовую армию. Мадлена с малышками попала на спецпоселение. Альберт с сыном был определён на одну из сибирских шахт, где и протрубил до сорок седьмого года. Однажды случился завал в дальнем забое, откапывать который пришлось целых три дня и три ночи. Работали углекопы без остановки, надеясь, что из двадцати оставшихся под завалом шахтёров достанут хоть кого-то живого. Достали. Живых ни одного. Среди них и Сашка. Старшенький. Петра тоже под землю определили, но в другое место, на рудник, только недолго он там пробыл. Арестовали. Не стерпел однажды, дал мастеру смены по морде за то, что обозвал его фашистом. Закатали среднего сына – куда неизвестно. Альберт пытался узнавать, писал запросы, однако без толку. Так и сгинул Петенька. Младший, двадцатилетний Володя, отбывал трудовую повинность в леспромхозе. Зимой 45-го сильно простудился. Сгорел от воспаления лёгких. Об этом Альберту написал бывший односельчанин. Уже потом, через много лет Альберт смотрел по телевизору фильм «Судьба человека». И в том самом моменте, когда главный герой в конце войны узнаёт о смерти своего сына, всегда не мог сдержаться, рыдал отчаянно. Отцовские чувства человека, который потерял сына почти перед Победой, были очень ему близки и понятны. А если эта потеря произошла трижды? И горе тогда в три раза сильнее.
В сорок седьмом, как только Альберту было разрешено покинуть шахту, он стал искать остатки своей семьи. Нашёл Мадлену в Казахстане, в одном из совхозов Кустанайской области. «Родная, прости, я не уберёг наших мальчиков!» «Алик. Я не уберегла наших девочек!»
В ту секунду, как увиделись, так и сказали в унисон эти горькие слава. А потом, припав к друг другу, муж и жена долго плакали о своём неизбывном горе, которое ни отрыдать, ни утешить ничем невозможно. По прибытии в Казахстан Лену с дочурками поселили в крохотную комнатушку при телятнике. Летом как-то ещё ничего, а зимой в лютые морозы не спасала и самодельная печурка, которую беспрерывно топили кизяком. Зарывались в сено, ложась прямо между телятами, чтобы согреться. И еды почти никакой. Так и бедствовала женщина. А люди вокруг были разные. Кто-то милосердный кусок лепёшки сунет, а кто-то и камень кинет, да детишек «фашистскими выродками» обзовёт. Не уберегла. Истаяли девчоночки одна за другой. Саму же Мадлену Фридриховну, теперь, по документам Елену Фёдоровну, измученную, ослабевшую от постоянного голода и холода, спасла одна сельская жительница – молоденькая девушка Зина Анисимова, которая носила «немчуре проклятой» то молока, то хлеба. Всё это Лена рассказала мужу, захлёбываясь слезами. Остались супруги как две былиночки одни на целом свете. Родственников – и близких, и дальних – раскидали по всему свету война да репрессии.
Как только было разрешено свободно селиться по республике, Альберт с Еленой уехали на строительство новой шахты в посёлок Сокур. Тяжеловато начинать новую жизнь на её закате. Но живьём в землю не ляжешь. От тоски лютой спасала музыка. В лихое время не до этого и было. Хотя нет, неправда. Альберт ухитрялся и на шахте играть, в минуты коротких перерывов. Смастерил деревянную свирель, которую постоянно носил в кармане телогрейки.
И когда сидел возле погибшего Сашки, которого только-только откопали из-под завала, и когда получил известие о смерти Володи, и когда арестовали Петю, доставал самодельный свой инструмент и играл незамысловатые песенки, те самые, которые слышали его мальчики от него ещё в самом младенчестве. «И мой сурок со мною», – выводила свирель, а почерневший от горя отец слышал в этой нежной мелодии свои слова: «И мой сынок со мною». И всякий раз он как будто умирал с каждым из своих мальчиков.
Шахтёры – народ бывалый, всякое видели, в войну каждый своё горе горькое мыкал, иногда сами просили: «А сыграй, Иваныч, чего-нибудь душевное». Играл, не отказывался. И светлели загрубевшие от въевшегося угля лица, сверкали слезинки на глазах.
Пока обживались-обустраивались в посёлке Сокур, пришла пора на пенсию выходить. Небольшой домик, который им выделил поселковый совет, Альберт Иванович с Еленой Фёдоровной перестроили по-своему. Теперь он походил на тот, их родной приволжский дом, который они потеряли. В память о детях посадили деревья, точно тех же пород, как и в своей старой усадьбе. Клен, рябина, ель и две берёзки… Александр, Пётр, Владимир, Маргарита и Марта. Теперь Альберт играл часто. В сорок первом году, в начале зимы, когда их заталкивали в вагоны, все музыкальные инструменты отобрали. Тогда много чего отобрали. Семейный альбом с фотографиями вырвали из рук, бросили в грязь. Мадлена и успела только несколько фотографий спрятать за пазуху. Из трудовой армии приехал к жене с одной деревянной свирелью. Когда поселились в Сокуре, стал потихоньку инструменты покупать, в память о сыновьях, трубу, кларнет, тромбон. И на каждом из них играл по очереди. Все те мелодии, что с мальчишками своими разучивал до войны. Соседи подходили к калитке, слушали музыку. «Хорошо играете, Альберт Иванович!» Некоторые даже благодарили. А он для себя играл и для Лены. Однажды к ним зашёл директор поселкового клуба. «Альберт Иванович! А не создать ли нам в посёлке свой духовой оркестр?». Раздумывал недолго. И жена поддержала: «Что ж, будем сидеть и тихо ждать смерти? Иди, Алик!».
«…Много испытаний пришлось вынести в жизни. Только ближе к старости понял я простую вещь: музыка всегда спасала меня. Выручала. Утешала. Не дала пропасть. Музыка, она везде. И будет со мной до конца жизни».
Вот такими словами заканчивались воспоминания Альберта Ивановича. Закрыв тетрадку, Андрей долго молчал. Молчала и Любаша, только слёзы вытирала. А потом сказала: «Слушай, сколько лет живём, а ведь ничего не знали о том страшном времени. Ну слышали, краем уха. Но не задумывались. А тут целая семейная трагедия на фоне трагедии целого народа».
Тогда они убрали тетрадку подальше. Однако в мыслях оба не раз возвращались к истории Штейнера. Вот и сейчас, размышляя на больничной койке и о себе, и об ушедшем тридцать пять лет назад Альберте Ивановиче, подумал: «Мне хреново. Мне сейчас очень тяжело. А каково было ему? Надо попросить Любу, чтобы принесла тетрадку. Перечитаю, пока лежу здесь». И с этими мыслями, вдруг успокоившись, он крепко уснул.
***
Синичка-солистка по своему обычаю коротко и весело оповестила о приходе нового дня.
Гусар открыл глаза. Вчера заходил Алексей Ильич, долго сидел в палате, без конца прикладывал стетоскоп к груди Андрея, озабоченно выслушивал сердцебиение, наконец сказал: «В общем, всё неплохо. Дней через пять пойдёшь домой. И пока никаких репетиций-выступлений! И уж точно – никакой борьбы за правду! Отдых и покой! Покой и отдых! Понял?». Понял. Отчего ж не понять. Вчера чувствовал себя сносно. Вроде бы. Однако сегодня проснулся от тянущей боли: всю левую сторону ломило. Надо бы кого-то позвать. Да может, само пройдет. Надо встать, маленько расходиться. Опустил ноги на пол, придвинул к себе стул и, опираясь на него, потихоньку встал. А потом этот же самый стул подтащил к окошку, всего один метр, чего там тащить, однако с трудом дался ему этот метр. Уф! Наконец уселся и стал глядеть, как робкие золотистые лучи нежно касаются верхушки старой акации, как трепещут под весенним ветерком нежные, только вчера проклюнувшиеся листочки, как поднимаются из-за горизонта розовые облачка.
И так захотелось туда, за окно, на волю, да на велосипед и рвануть в степь! Играть, играть до изнеможения! Больше никаких желаний не было. Однако боль усиливалась и упорно вонзалась уже не только в левую часть, а заполняла, казалось, все тело: от макушки до пят. Андрей, опираясь на подоконник, попытался встать со стула. Не получается. Ладно, посижу ещё немного, надо медсестру кликнуть, что ли…
На мгновение в его глазах потемнело. Боль была острой и нестерпимой, а потом почему-то резко исчезла. Стало как-то необыкновенно легко. И вдруг совсем рядом зазвучал духовой оркестр. Наш, поселковый, родной, не спутать ни с кем. Глянул на улицу: все, все его орлы стояли под окном. В тёмно-синей праздничной форме, в которой выступали на концертах. Они вдохновенно исполняли старинный вальс «Ожидание». Щемящая, проникновенная мелодия – надежда, обещание счастья, утешение в печали. Никому и никогда не признавался, как горячо и трепетно обожает этот прекрасный вальс, хотя сам порой смеялся и говорил мальчишкам: «Вальсы, они красивые, но это музыка больше для дам и барышень». Лукавил. А сейчас, в этот момент душа его жаждала только одного: чтобы волшебное звучание милой сердцу мелодии не заканчивалось никогда.
Потешно надувал щёки маленький Максут. Сурово сдвинув брови, дул в мундштук Борис, вдохновенно трубил Илья, сосредоточенно и чётко вел свою партию Вали. Колыхался в такт музыке золотистый вихор Королевича Елисея. Кто-то ещё и ещё… Дорогие сердцу мальчишки, парни, мужчины – все духовые музыканты посёлка Сокур. А вот и Любаша с Тимошкой в сторонке, радостно машет ему, рядом с ней – дочки с зятьями
А впереди оркестрантов, но почему-то спиной к ним, а лицом к Гусару, стоял Альберт Иванович. Высоко подняв подбородок и энергично размахивая руками, весело глядел прямо в глаза Андрею: «Музыка, она везде. Музыка спасёт!». И улыбался очень бодро и радостно, как много лет назад. А лохматый помпон на его вечном берете радостно покачивался в лучах утреннего солнца и казался золотым.
Автор Елена Карчевская
Все фото из открытых источников
Искренне рада всем, кто читает, и признательна тем, кто ПОДПИШЕТСЯ на канал «Мои таракашки»