Продолжение (начало здесь)
***
Свой последний рабочий день в Доме культуры вспоминал со странным равнодушием, вернее, почти не вспоминал. Про Вышибайку ни думать, ни спрашивать у жены не было желания. Сейчас Андрей размышлял об Альберте Ивановиче. Много раз прокручивал ночной разговор. Что хотел сказать старый учитель? Не ругал. Не осуждал. Дал добро на отъезд? А как же всё бросить? А как же учеников оставить? А как же, а как же… В мозгу рождался и стучал по нервам безжалостный ответ: всего и всех осталась самая малость, самая капелька, можно сказать, почти ничего не осталось. А с его отъездом всё прахом развеется. И опять же: ведь незаменимых не бывает? Даже если кого-то пришлют? Какой он будет, новый руководитель? Может, такой, что и последние музыканты разбегутся. И от этих мыслей больно щипало в носу и хотелось снова зареветь. Папка покойный говорил, явно кого-то цитируя, мужчины не плачут, они огорчаются. А огорчён Андрей Терентьевич был крепко и очень давно, вот уже несколько лет. Потому что ребята заканчивали школу, уезжали поступать в институт и больше в Сокур не возвращались. При Штейнере было по-другому. Пришёл парнишка из армии, устроился на шахту работать, в оркестре продолжал играть, во взрослой группе. Их тогда было несколько групп: «деды», старшеклассники и совсем мелюзга. Так и страна была другая. И всё – другое.
Сейчас в оркестре осталась одна небольшая группа, разновозрастная, да и та вот-вот развалится. Всякий раз после очередного праздника дома на кухне кричал Любе: «Всё! Отыграем 9 Мая и ухожу! Лавочка закрывается! Некому играть! Выучишь, поставишь на крыло, а они – фьюить! и улетели!». Лиза однажды сказала: «Пап, ты как тот король, который короной бросался, в сказке «Золушка»: «Всё ухожу, ухожу в монастырь!». Так смешно изобразила. А он и чувствовал себя королем разваливающегося королевства. На каком-то очередном мероприятии чиновник из отдела культуры, вручая грамоту, назвал оркестрантов «Гусаровы птенцы». По аналогии с историей, как там, «птенцы гнезда Петрова». Пацаны смеялись, Перегудов-младший за словом в карман никогда не лез, тут же возразил: «Мы не птенцы, мы орлы!» Эх. Орлы мои, орлы. Оперились и улетели. А он гордился ими до слёз. Особенно теми, кто пошёл по музыкальной стезе. В комнате дочек карта мира на всю стену, обои такие, давно наклеили, нравилось девчонкам находить разные страны и города. Терентьевич иногда подолгу стоял у этой карты: Москва, Питер, Лондон, Алма-Ата, Новосибирск, Стамбул… Даже в Магадан занесло одного из пацанов, вернее, не в Магадан, а в крошечный городишко Сусуман, это где-то рядом, его даже и на карте нет. А он о нём и не слыхал никогда.
Девчонки, когда дошкольницами были, в большую пластиковую коробку из-под печенья собирали всякие девчачьи штучки. Старую блестящую брошку с отломанной застёжкой, медное колечко с голубым стеклянным камешком, стрекозу-заколку с переливающимися радужно-лиловыми крыльями и много ещё самых разных вещиц. На коробку сверху бумажку наклеили, на ней фломастером старательно вывели «Нашы драгацености». Носились со своими сокровищами как полоумные, иногда даже дрались, что-то не поделив.
У Гусара за все годы образовалась своя «сокровищница». Бережно хранил в памяти все истории, эпизоды, пересказы об своих ребятах. Взять вот Алексея, старшего брата Борьки и Елисейки Перегудовых. Соколик улетел в столицу, в лётной академии выучился, пилотом стал. И занесло его потом очень далеко, на другой континент, в Америку, квалификацию свою лётную повышать или что там ещё. Город Орландо, штат Флорида. Во время курсов попали наши парни-лётчики на местную выставку: американцы самолёты свои показывали. И вышел у наших и местных небольшой спор, который мог перерасти в большой конфликт. «А вот на таких самолётах мы выиграли вторую мировую войну, не мы, конечно, наши деды!», – с гордостью указал американец Джек на одну старую модель. Ребята переглянулись. Постойте, господа, это мы выиграли войну! Да как это так, стоят америкосы, самодовольно ухмыляются! Кулаки невольно сжались, да скандалить вроде неудобно, в гостях как-никак. А на той выставке оркестр духовой играл. Лёша попросил у одного из музыкантов инструмент, «всего на пять минут». Быстро обтёр носовым платком мундштук, вскочил на крыло выставочного самолёта… «И как дал он им «День Победы», матушки мои, – с горящими глазами рассказывала Маша Перегудова, очень гордясь своим старшеньким, – сбежались янки, стоят-таращатся, головами качают. А он наяривает! «А пусть знают, кто войну выиграл! А то бьют себя в грудь, мол, это мы победители!».
С Ильёй Черновым ещё круче случай был. Сам он давно проживал в славном российском городе Вологда, играл в местном духовом. В Турцию на гастроли прибыл вместе с оркестром. Отыграв концерты, несколько парней решили отдохнуть немного. Благо, курортов предостаточно, выбирай любой вкус и кошелёк. К ребятам жёны с детьми подтянулись, в город Измир. Славный такой совместный отдых получился. Уж в каком отеле отдыхали, это сейчас не имеет значения. А вот то, что в этой гостинице было полно немцев, это важно. Потому как господа эти отрывались на отдыхе – мама не горюй! Хорошенько приняв на грудь, начинали громко орать, донимать соседей, кидаться мебелью. Как только семейные отдыхающие после всех купаний-загораний-гуляний детишек своих уложат, да сами тихонько на балконах устроятся за кружечкой пива или бокалом вина, так буйные немецкие выступления в это самое время и начинались. Весь отель ходуном ходил. Илюха, да и другие отдыхающие, жаловались администрации, пытались вежливо угомонить буянов – да всё без толку! Ну вы пытались перекричать морской прибой? Или шум камнепада в горах? Вот там было то же самое. Словесному убеждению пьяные гуляки поддаваться не желали. А немчики как на подбор: толстобрюхие и необъятные. Физически на таких воздействовать небезопасно. Илюхина жена терпела-терпела, вечер, другой, а на третий воскликнула в сердцах: «Ребята! Ну мужики вы или нет? Ну придумайте же что-нибудь! Дети третью ночь заснуть не могут!». И тут Илюху осенило. Вынул из футляра свою трубу, да как вжарил: «Вставай страна огромная!». Тут двое друзей- оркестрантов в свои номера за инструментами. И вот уже трио духовиков заиграло на полную мощь. Три трубы это куда веселее одной!
Тут же гульба за стеной притихла. Хулиганы затаились, а из соседних номеров, даже с другого этажа, народ начал подтягиваться: наши туристы, из бывших советских республик. Они потом все перезнакомились и подружились: Коля с Наташей из Минска, Валико и Костя из Тбилиси, Марина и Галя из Киева… А тогда, не сговариваясь, уселись в номере у Илюхи: на полу, на диванчике, на подоконнике. И запели! О как они тогда пели! Кто-то начинал, остальные подхватывали. «Бьётся в тесной печурке огонь», «Дорогая моя столица», «Десятый наш десантный батальон», «Выйду в поле с конём». Да много песен вспомнили! Вы когда-нибудь пели в сопровождении трубачей? Позже друг другу признавались: это было незабываемо, хором, родные песни, да в чужой стране, радостно ощущая всем сердцем дивное, небывалое единение, родство и братство – до спазма в горле. Лена немножко робела: «Ой, нас сейчас всех из отеля выгонят!». Как же! На следующий день дежурный администратор сам лично принес большую корзинку с фруктами и сладостями. И на ломаном русском благодарил: «Спасибо за прекрасный концерт и за то, что навели порядок!». А дебоширы больше не шумели. Тихонько так просачивались в свой номер, а встречаясь в коридоре или на пляже, робко, даже подобострастно кивали в знак приветствия. Вот она, великая сила коллективного искусства!
Такая у Гусара была личная «шкатулка с драгоценностями» – вот эти истории. Андрей Тереньевич красиво писать не умел, да и не любил, ещё в школе сочинения по литературе были для него страшнейшей мукой. Но Любаша все эти рассказы кропотливо записывала, папку отдельную завела в компьютере. В её пересказе так складно получалось, с юмором. «Это ж история! История нашего оркестра!». Он и не возражал, часто перечитывал и просил: «А запиши-ка ещё про Артура». И про Кольку тоже. И про Фархата. Или вон тот случай, в 2012-м году, который произошёл на День Победы. Или это было на день Шахтёра?
***
На тумбочке завибрировал мобильник. Сообщение от Любаши. «Андрюша! – писала жена, – Алексей Ильич обещал совсем скоро тебя отпустить. Так что юбилей будем праздновать дома! Ура!». И куча сердечек с поцелуйчиками. Ё-мое! Юбилей! Вылетело напрочь! Да и не думал о нём вообще. Это в детстве ждал Дня рождения с нетерпением. Мамке в глаза заглядывал: «А что мне подарят? Полезное или развлекательное? Ну хоть намекни! А какого цвета?». Мама смеялась и отмахивалась: «Дрюня! Имей терпение!». Так что, выходит, полвека прошло? Ничего себе! Да, верно: в апреле семьдесят далёкого года исполнилось ему десять лет, и в том же году осенью он пришёл в оркестр.
…Последние денёчки каникул самые замечательные, но в то же время и грустные: летняя вольница завершается, начинается учёба. Август спешил раздаривать своё бархатное тепло. В палисадниках важно алели георгины, гордо возвышались торжественные гладиолусы – белые, розовые, малиновые, весело покачивали нарядными разноцветными головками циннии, которые бабушка называла «барыней». Андрюха перешёл в четвёртый класс. Всё лето целыми днями с друзьями – Радиком и Валеркой пропадал на степных котлованах.
С утра водица ещё ледяная, к обеду же нагревалась изрядно. Становилась почти горячей, но только сверху, а снизу-то жуть какая студёная, ноги не раз и не два прихватывало судорогой. В зарослях камышей и краснотала дикие утки живут. В синей вышине, гортанно перекликаясь, носятся шустрые чайки. Одна такая птица как-то нацелилась на белобрысого Андрюху, всё норовила клюнуть в голову. Немного испугался, давай нырять, а крикливая нахалка преследовала до тех пор, пока на берег не вылез. Дружки верные на песке лежали и хохотали как чокнутые. И порыбачить удавалось иногда, пескариков, домой приносили, на пожарить хватало.
Через много лет, будучи взрослым, как начинала душить тоска-печаль или неприятности какие валили косяком, укладывал в рюкзачок трубу, взбирался на велосипед и катил на котлованы. Сидел на большом камне у воды и минут по сорок играл без перерыва. Ласковые розовые облака гляделись в тихую водную рябь, птицы примолкали, степной ветер относил звуки трубы за несколько километров. Играл и чувствовал: тревога или злость отпускают и потихоньку тают, как эти облачка в вышине. Редкие рыбаки не ругались, мол, всю рыбу распугал, смеялись только: «Ты, знаешь, Андрюха, а ведь от твоей музыки клюёт лучше! Ты чаще сюда приезжай!».
В тот последний день августа мальчишки плескались на котлованах до посинения, до пупырышков на коже. Поваляются на песке, обсохнут и снова в воду! Как будто старались наплескаться на долгие осень, зиму, весну. Накупаться так, чтоб до следующего лета хватило! А уже почти к вечеру Радька вспомнил, что мать велела вернуться пораньше. Вскочили на велосипеды и рванули с ветерком, минут тридцать до дому по пыльной степной дороге. Дом культуры в Сокуре тогда ещё не построили. Но на краю посёлка стоял аккуратный белый домик с колоннами, с виду небольшой, однако внутри очень даже вместительный, шахтёрский клуб. Как едешь с котлованов, считай, первое здание на пути. Каждый день после купаний мимо ездили. Звуки музыки слышали издалека.
А вот именно в тот день как будто кто-то взял твёрдо так за плечо и велел Андрюхе остановиться. Притормозил в аккурат возле открытого окошка. Замер: мелодия завораживала. «Дрюха, ты чо, поехали!», – позвал Радька. Махнул другу рукой: езжай! Радька и уехал. А они с Валеркой остались. Велики тихонько на землю положили, робко заглянули внутрь: посреди комнаты стоял пожилой мужчина в смешном синем берете, в такую-то жару! Андрей видел его вместе с оркестром на всех праздниках, сейчас даже вспомнил, что зовут его Альбертом Ивановичем.
Музыкант был один и играл одну мелодию за другой. Минут двадцать или полчаса играл, а мальчишкам показалось, что три минуты прошло, не больше. Альберт Иванович закончил игру и наконец взглянул в окно, пацаны смутились, но прятаться уже было поздно. А он улыбнулся и подошёл к окошку: «Вам понравилось?». Дети молча кивнули. «Хотели бы научиться играть?». Андрей осмелел и кивнул на инструмент: «А можно попробовать?». Музыкант протянул ему трубу. Мальчишка робко провёл пальцами по сверкающей металлической глади. И, осмелев, приложив к губам, изо всех сил дунул в трубу, которая издала глуховатый клёкот. Альберт Иванович рассмеялся: «Как тебя зовут?», «Гусар! Ой, то есть Андрей!», «Что ж, Гусар, приходи на репетицию. По вторникам и четвергам, к шести часам. И ты приходи! – обратился уже к Валерке. – Нам люди нужны. Пока посмотрите, а там начнёте учиться потихоньку». «А что за песню вы сейчас играли?», – осмелел Валера. Альберт Иванович снова засмеялся: «Это не песня, а вальс. Называется «На голубом Дунае».
Еле дождался Андрюха вторника, прибежал в клуб почти первым, сел в уголке. Весело переговариваясь, собирались ребята, некоторые были ему знакомы. «Что, Дрюня, тоже играть хочешь?», – подмигнул Васька Стрельников, сосед.
Сперва разыгрывались, да настраивались. А теперь «Славянка!», – сказал Альберт Иванович. И взмыла под потолок поселкового клуба мелодия, строгая и торжественная. Абсолютно незнакомое чувство охватило пацана: хотелось плакать и смеяться одновременно, а ещё взлететь вместе с этой восторженной мелодией вверх. И ни о чём не думать, а только горячо любить всех людей на свете, и родной посёлок, и эту степь с котлованами, и эти облака в густой синеве. И вообще, весь мир любить.
С того дня прошло полвека, а кажется Андрею Терентьевичу, она была в его жизни всегда, с самого рождения. Музыка, ставшая судьбой. И духовой оркестр. «А может быть, я в прошлой жизни тоже музицировал? В каком-нибудь военном полковом оркестре?», – иногда такая мысль приходила в голову. Почему именно в полковом, сам объяснить не мог. Но так чувствовал, так хотелось думать.
***
После восьмого класса Андрей, посоветовавшись с Альбертом Ивановичем, подался в город, в музыкальное училище. Отец только спросил для порядка: «А может, в «фазанку», а потом к нам на шахту?». «Фазанка» – это профтехучилище, обучавшее молодёжь разным шахтёрским специальностям, по-старому ФЗУ.
Четыре года промелькнули – не заметил. Каждую субботу приезжал домой и бегом на репетицию. А как окончил, тут и армия подоспела. Отдавай долг родине, будь любезен! В музроту не попал, уж так получилось, хотя многие пацаны из посёлка, надев солдатские сапоги, проходили службу, не расставаясь с духовым инструментом. Гусару же довелось служить на границе, в Таджикистане.
Скучать не приходилось, времена пошли неспокойные. В памяти осталось изнурительное жарево беспощадного южного солнца, скрежет песка на зубах да ночной вой шакалов в густых кустарниках, что окружали военную часть.
В письмах к родителям, Любаше обязательные приветы для Штейнера передавал. К праздникам же Альберту Ивановичу коротенькие поздравления слал непременно и спрашивал всякий раз, как там поживаете, что репетируете. Умудрялся влепить в небольшую открытку кучу вопросов мелким почерком. Скучал. А старик отвечал всегда длинными письмами. Про дела в оркестре рассказывал подробнейшим образом, а однажды так и написал: «Возвращайся скорей, Андрюша! Очень тебя не хватает».
На второй день после возвращения из армии побежал к Альберту Ивановичу, прямо домой. Заметил сразу, как старик сдал всего-то за два года. А тот, поймав Андрюхин встревоженный взгляд, усмехнулся: «Болею, Андрюша, и давно. На покой пора. Восемьдесят лет, как-никак». И всё чаще теперь просил то Андрея, то Виктора Волгина проводить репетиции. Они заканчивали заниматься и знали: старый музыкант уже сидит возле дома на скамеечке под берёзами и ждёт их с нетерпением. Подробно расспросит, как позанимались, да что повторяли. И план следующего занятия для них кропотливо распишет.
К Штейнерам Андрюха ходил давно, считай, почти с самого начала знакомства. Его жена, худенькая, совершенно седая, чуточку сгорбленная женщина, часто угощала его тёплыми булочками с корицей. Очень нравился их аккуратный домик, окруженный сиренью и вишнями. В палисаднике – цветы красоты необыкновенной, таких Андрей не видел ни у кого из знакомых или друзей. А ещё вдоль ограды в рядок росли клён, рябина, ёлка и две берёзки. Тёть Лена чуть ли не через день поливала их, иногда рыхлила землю. Андрей как-то увидел тёть Лену со шлангом, удивился: в посёлке такие деревья никто не поливал. Ну понятно, яблоня или вишня, но те, которые плодов не дают, зачем? А старушка ответила: «А это, сынок, не простые деревья! Это детки наши. «Вот, – она ласково погладила ствол рябины, – это Сашенька, а это, - прикоснулась к еловой лапе, – Петенька». Потом ласково потрепала ветку клёна: «Володюшка». И подошла к берёзкам: «А это Ритуся и Мартуся». Понятное дело, малец он тогда ещё был, однако детским умом что-то такое понял об этой ёлке с рябиной, клёном и берёзками, носящими человеческие имена. Даже не понял, а почувствовал, но расспрашивать даже в голову не пришло. Молча головой кивал и всё.
А лет через пять Альберт Иванович показал фотографию своих детей. Нужно было срочно найти фото с какого-то смотра или конкурса – то ли для стенгазеты, то ли для отчёта перед областной комиссией. «Андрей, помоги!». Вытащил большой альбом, обтянутый потёртым вельветом. Сегодня таких уже и не продают, разве только в магазине старых вещей. Да и сами альбомы постепенно исчезли из семейных архивов. И фотографии теперь хранят по-другому. Но это сейчас, а тогда, в конце семидесятых они, эти хранители семейной памяти, были в каждом доме. Семейные фотографии Штейнеров уместились на двух страничках. Несколько выцветших карточек, аккуратно вставленные в альбомные прорези. Вот молодой и бравый Альберт Иванович с женой стоят на берегу реки, оба счастливо смеются, глядя в глаза друг другу. Тёть Лена в белом платье с цветами в руках. И у Альберта Ивановича цветок в петлице. Наверное, это их свадьба. А вот супруги сидят плечом к плечу, держа на коленях двух маленьких белокурых девчушек. А позади стоят три высоких парня с очень серьёзными лицами. Один из них – юная копия Альберта Ивановича, двое других больше похожи на маму. Андрей замер над фотографией и долго разглядывал незнакомых ему детей. Альберт Иванович наклонился над альбомом: «Это мы перед самой войной снялись». Больше ничего не сказал, только мальчик заметил, как задрожали руки старика и яркие синие глаза затуманились на несколько секунд.
Домик Штейнеров – с виду самый обыкновенный. Но было в нём что-то такое, чего не было ни в доме Андрюхиных родителей, и ни у кого из знакомых. А чего именно особенного, объяснить не мог. Уют какой-то нездешний, что ли. В углу большой комнаты стояла огромная кадка с домашней розой, которая цвела чуть ли не круглый год, у окошка ещё одна: с настоящим лимоном.
Рядом – деревянное кресло-качалка, аккуратно обернутое сереньким пледом ручной вязки. Посередине комнаты покрытый вышитой скатертью круглый стол с причудливыми резными ножками, а над ним – желтый абажур с кистями. В доме пахло ванилью, какими-то сухими цветами, и в эти приятные ароматы настойчиво вклинивался запах стариковских лекарств – змеиной мази и валокордина. А между больших окон, высоко на стене, висели удивительной красоты часы с кукушкой. Сестра Оля, которую иногда брал с собой, всё спрашивала тёть Лену: «А она живая, кукушка ваша? А чем вы её кормите?», – а старушка в ответ, необидно, по-доброму смеялась: «Конечно живая, Олюшка!». Маленькая тогда ещё была, сестрёнка. Через много лет, перед своим отъездом, призналась: «Андрюшка, знаешь, в точно таком доме, наверное, жили Герда и Кай, вместе с бабушкой! Вот мне в детстве всегда казалось, что именно так вот: тепло, тихо, уютно было дома у всех сказочных героев». Фантазёрка Олька…
Восемьдесят пятый год запомнился особенно чётко. К управлению огромной страной пришёл шустрый говорливый тип. И пока никто не догадывался, во всяком случае, простые смертные, такие, как Андрей, все его родные и знакомые, что скоро той страны не станет. Могучей, незыблемой, непотопляемой, любимой страны. Жили и жили своей тихой спокойной жизнью и казалось, так будет всегда. Лиза родилась в тот восемьдесят пятый год.
Альберт Иванович всё дряхлел, из дома почти не выходил. Старик собирался ложиться в больницу: изношенное сердце болело нещадно, скорую вызывали чуть ли не каждый день, бывало, и по два раза. Андрей забежал как-то после репетиции. Тёть Лена сказала: «Андрюшенька, мне надо в магазин, ты посиди у нас, дождись меня, хорошо? А пока пейте чай». Как только за женой закрылась дверь, старик внимательно посмотрел на своего ученика и тихо попросил: «Андрюша, ты уж без меня не оставляй Мадлену». Удивился очень, переспросил, думал, что не расслышал или старик оговорился. Мадлену? Тогда Альберт рассказал, что Елену Фёдоровну с рождения звали Мадлена Фридриховна. Еленой Федоровной стала во время войны. «Документы поменяла. Нельзя было иначе». Андрей поспешил заверить: «Альберт Иванович! Вы не беспокойтесь! Пока Вы в больнице, я буду заходить к тёть Лене!». Старый музыкант грустно улыбнулся: «Ты не понял, сынок! Когда я умру. Не оставляй её. Нет у нас никого на этом свете». Андрей хотел было горячо заверить, что всё будет хорошо, вы поправитесь, да вас подлечат, но посмотрел в печальные глаза старика, только и сумел кивнуть, мол, Альберт Иванович, не волнуйтесь. А тот пристально взглянул ему в глаза и продолжил: «И оркестр на тебе, Андреюшка!». Только бабушка его так называла, когда был совсем крохой. Андрей только рот открыл, чтобы возразить: что вы, я не справлюсь, играть буду, но руководить – увольте, давайте найдём другого кандидата. Однако снова поглядел в глаза Альберту и почувствовал: именно сейчас спорить никак нельзя. Ни в коем случае. Не тот момент.
Старики ушли друг за другом. Первым – Альберт Иванович. Все оркестранты собрались – от школьников до взрослых мужиков.
А если посчитать жён, детишек, родителей, так можно сказать, весь посёлок пришёл проститься со старым музыкантом. Пока шли по улице, траурные мелодии играли. А перед тем, как опускать гроб, грянули «Прощание славянки», да так, что мурашки по коже. Никогда так не играли – ни на репетициях, ни на концертах. Очень любил Альберт Иванович «Славянку». Порывистый ветер за много километров разносил звонкую мелодию по степи – последний привет учителю. Верная Любаша поддерживала Елену Фёдоровну. Сам же Гусар неистово дул в свою трубу, не вытирая слёз, и не мог оторвать глаз от Альберта Ивановича и отделаться от ощущения, что в гробу лежит кто-то другой, не он, а сам старик стоит рядом с ним и чутко внимает бодрому торжествующему маршу.
Автор Елена Карчевская
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Все фото из открытых источников
Искренне рада всем, кто читает, и признательна тем, кто ПОДПИШЕТСЯ на канал «Мои таракашки»