... Через три года Анна Кретова уехала в Москву и поступила в институт бизнеса и дизайна. По окончании работала в рекламном агентстве, в одной из высоток, где два года подавала в кабинет слева чай, а в кабинет справа кофе. В остальные часы возила иностранных гостей по историческим местам столицы. Со временем эта часть работы стала не только самой любимой, но и весьма полезной.
Мама только раз навестила дочку, чтобы ответить-констатировать, что она бабушку не простила потому, что та бесится с жиру, и Анна поэтому может рассчитывать только на себя. С горечью девушка догадалась, что из всего фантастически богатого бабушкиного мира её матери достался необитаемый безумный остров, где после шторма по засыпанному мусором пляжу бродят рука об руку побелевшая ревность с зелёной завистью. Сделанное открытие тяжёлой горечью осело в девичьей душе.
Москва, известно, тётка неродная. За всё берёт втридорога. Выручили старшие Кретовы, разрешив жить в городской квартире, пока внучка не встанет на ноги. Дед регулярно переводил небольшие суммы от анонима. И немного перепадало из шабашек. Многие с курса практиковались на пленэре, вернее, на Старом Арбате.
В один из дней к ней подсел худой невзрачный человек. Пока девушка делала набросок, неловко сообщил, что вынужден скрываться. К тому времени она уже не боялась городских сумасшедших, в основном голодных и безобидных. Карандашный портрет Аня повесила в прихожей, где нашли пристанище образы неимущих оригиналов. Ей удалось схватить внутреннее напряжение модели.
Вскоре они случайно столкнулись в «Старбаксе». Теперь парень выглядел расслабленным, несмотря на приклеенную к голове бейсболку с длинным козырьком и тёмный прикид. На вежливый вопрос, всё ли в порядке, сдержанно кивнул, но от прилавка вернулся и попросил разрешения присесть. Назвался Гошей, и они перебросились парой незначительных фраз.
Увидев странного знакомого на той же неделе в супермаркете рядом с домом, Аня сначала опешила, и даже стала уговаривать себя, что это не более чем случайность (молодой человек расплачивался на кассе и вышел из магазина не оглядываясь), но не могла освободиться от нехорошего предчувствия. И верно, месяц спустя сердобольная самаритянка нашла у двери подъезда и чуть ли не на руках втащила в лифт бесчувственное тело. И прожила с наркоманом, делившем её в неравных долях с пристрастием к героину, около трёх лет. Пока тот не отдал концы от передоза на полу просторной кухни...
В ту пору Мария Эдуардовна мало внимания уделяла внучке, одни лишь дежурные звонки. Услышав то, что хотела слышать, мол, всё в порядке, возвращалась к своим баранам. Все душевные и оставшиеся физические силы отдавая племяннику.
Константин с тяжёлыми травмами лежал в искусственной коме, когда на воле хоронили его семью. Обвинив себя в случившемся, он замкнулся. С сердечной болью тётка наблюдала, как год самоистязания кардинально изменил племянника.
Он выписался к себе домой, почти не отвечал на звонки, не открывал дверь, отказался от помощницы, и часто передачи с едой и бельём оставались невостребованными. Нанятая соседка смущённо отводила глаза. Парень, наказывая себя, спивался и потихоньку сходил с ума, не отказываясь от инвалидного кресла, когда пошёл на поправку физически.
Однажды соседка, рискнув остаться без дотации, но с совестью, позвонила актрисе и сообщила, что к Костику пристали наркоманы. Тогда Мария Эдуардовна поставила вопрос ребром – или в диспансер, или к ним. Молодой человек не смог вытравить глубокую связь со стариками и, слившись с природой, уединился в мезонине. Тётку на первых порах это устраивало. Дядя по-прежнему доверял мудрому времени.
...И когда позвонила растерянная внучка, бабуля вначале ахнула, узнав, что довелось той пережить, но, быстро сообразив, воспользовалась связями. Ночью тело увезли из квартиры и жизни Нюры навсегда, а клининговая служба вернула обеим внешнее благополучие.
Чувствуя себя куклой с вырванной начинкой, девушка покинула Кутузовский и нашла комнату в доме «со зверями» на Тихих прудах. Со временем сняла там ещё одну и ещё, потом стала сдавать в аренду тем же иностранцам через «аирбнб», мечтая накопить на собственный мини-отель. Анна Кретова стала кем-то ещё и не узнала бы себя прежнюю при встрече.
Когда старые жильцы съезжали, а новые ещё не заселились, её не тяготило одиночество в старой пятикомнатной коммуналке. С высокими потолками, меняющими цвет побелки от белого к серому и грязно-жёлтому по углам... Схваченными намертво лаком плитками древнего паркета… Неожиданными поворотами и узкими ходами между шкафами и предметами быта, настолько вросшими в места, где были поставлены, что оставались незамеченными в фоне… Запахом копчёностей… С четырьмя кошками, обычно изображавшими чучел на полке высоченной вешалки, изредка оживающими и гибко плавающими на полу в шагах хозяйки.
Упорное стремление к уединению и захватившее девушку увлечение парашютным спортом только отдалённо напоминали прежнюю Нюру, исследовательницу-натуралистку. Погружение в свой мир вкупе с навязчивым желанием увеличить время затяжного прыжка перед раскрытием парашюта (каждое воскресенье на аэродроме Вихрево) всё больше напоминало манийку.
При том, что внешне милая девушка в тонкой роговой оправе очков, подчёркивающих красоту глаз и форму лица сердечком, интеллигентно погружённая в рефлексию и исторические московские мутные воды, выглядела мечтой романтика… Если бы не глубина взгляда, вызывающая знобящее, похожее на бриз чувство оттого, что ветер упрям и своеволен. Но кому это интересно?
Задаваясь порой подобным риторическим вопросом, горемычная проигрывала зову рода сразу на всех фронтах. При том, что в пенаты Кретовых Анну тянула неодолимая сила. Но, страшно скучая по дому и старикам, всего несколько раз за десять лет посетила дачу. Лишь в периоды принудительной Костиной реабилитации, исключающей их встречу. Так хотели все. Чаплин, Мария Эдуардовна, сёстры и сама Нюра.
Все, кроме Комитетчика. Тот единственный обыграл бы супругу в шахматы. И оттачивал мастерство сеанса одновременной игры с несведущими родственниками, готовясь к блестящему гамбиту с судьбой.
Сама хозяйка, несмотря на годы, по-прежнему была бодра. Снизив театральную активность в силу возраста, привычек не изменила. Придумала клуб актёров бывших – «КАБы». Кабыши устраивали не менее четырёх сезонных театральных фестов. В основу положили проведение традиционных праздников и национальную идею взаимовыручки.
Вначале в сцену превращали веранду. Желающие читали, пели и играли всё, что не посчастливилось успеть на профессиональной сцене. Рядом устраивали книжные и вещевые развалы. Пекли пироги и варили глинтвейн.
Коллеги по цеху, не занятые в ролях или вышедшие в тираж, сменяя друг друга, тянулись к дому. Кто за вдохновением, а кто за реальной помощью. Сюда стали приезжать отовсюду. Окружные власти, держа нос по ветру, заинтересованные в возможных инвестициях, вскоре помогали разбивать шапито на берегу реки и организовывали трафик до ближайшей гостиницы.
Здесь встречали Новый год, пекли блины и жгли Масленицу, водили хоровод, прыгали через костёр и пускали венки по речке на Ивана Купалу. В осеннюю распутицу устраивали посиделки с уроками прядения. Дегустировали травяные чаи и сорта мёда. Окрест разливался неповторимый аромат яблочного варенья с гвоздикой. Соревновались в конкурсе на лучшую самайную тыкву-ночник.
Мария Кретова на небольшом пятачке русской земли варила эликсир жизни. И у неё отменно выходило.
Муж молча, одобрительно шелестел страницами журнала, а на очередного Ивана Купалу сам пригласил знакомого с другом. Накануне праздника они беседовали и выпивали в библиотеке.
– И что, Иван, ты говоришь, это не похоже на органику? – в который раз спросил бывший сослуживец.
– Есть некоторые соображения, но я не специалист, потому и обратился за помощью. Пусть сапоги тачает сапожник, как у комитетчиков принято.
Мужчины посмеялись, и знакомый, согласно кивая, похлопал товарища по рукаву:
– Антон Николаевич – специалист в своём деле, заслуженный доктор...
Заслуженный мягко перебил друга и обратился к хозяину:
– Иван э-э...? – Акиньшин кивком подтвердил, что можно без отчества. – Тогда и меня просто Антон. Я могу без препятствий встретиться с Вашим племянником?
– Да. Я ему уже плешь проел, поэтому с облегчением он сменит меня на тебя.
И уже серьёзно добавил:
– Не знаю, выйдет ли что-то стоящее. Слишком долго Константин убивал свою душу.
– Хорошо. Завтра мы побеседуем. Если даст согласие, то два раза в неделю будет приезжать ко мне в Москву.
Иван Савельевич внимательно и одобрительно посмотрел на доктора:
– Мы оплатим лечение.
– Гуд, – повеселел визитёр. Я сегодня искупаюсь и прыгну через костёр… и венок сплету. С детства мечтал.
С энтузиазмом звякнул хрусталь рюмок.
Вечером вокруг костра в хороводе завели «Во поле берёза стояла». Под стихающее пламя пели матвеевский «Мой дом», что-то из Бичевской и Долиной. Вскоре стало можно прыгать. Визжа и хохоча, люди отряхивали с одежды искры. Высоко, в неожиданно светлом небе, звёзды подмигивали земным чудакам.
Недалеко от крыльца, спрятавшись в тени липы, Костя в военный бинокль следил за «шабашом». Старые и молодые, казалось, совсем забыли, где они и кто они. На берегу белело мужское тело в тёмных трусах до колен.
«Ага, вот он, эскулап. Ну-ну, давай, посмотрим, как заверещишь сейчас», – зло прошептал мужчина.
До него донёсся громкий всплеск и довольный хохот. Доктор выбрался минут через десять. Взяв у помощницы Киры банное полотенце, не переодеваясь, подошёл к огню и долго смотрел на пламя. Скоро все спустились к реке, и Костя не видел, как поплыли по течению венки со свечами…
Прислонившись к шершавому стволу и закрыв глаза, мужчина вспоминал своё последнее счастливое лето. Заросшую тропу к реке, шуточную возню с Лёнчиком, тёплые горбыли моста, купание в одежде… Нюру… «Нет, только не это!» – сердце защемило, и в засеребрившейся щетине впалых щёк повисли солёные капли.
Вдруг так стало страшно, так стеснилось дыхание, что он зарычал.
«Я хочу увидеть эту девочку, хоть один раз, даже если это моя самая сумасшедшая идея!» – пришло озарение.
Когда костёр догорел, а домашние и гости потянулись ко двору, Константин, скрипя резиной на песке, поднялся по пандусу и скрылся в своей комнате. Сидя в темноте, до зари слушал гитарные переборы, перемежающиеся обрывками тихой беседы.
В семь в дверь постучала помощница. Костя уже не спал, в нетерпении ожидая встречи с московским мозгоправом.
– Познакомимся? (лёгкая, не обязывающая ни к чему улыбка, уютные, обнадёживающие лучи у глаз). Расскажи о себе…
Началась работа длиною в год и шесть месяцев. Индивидуальная терапия сменялась групповой. Массажист и ортопед, наверняка заключив друг с другом пари, вызывали попеременно то ненависть, то рвоту. Рубикон Костя перешёл, приняв участие в региональных соревнованиях по многоборью среди колясочников…
– Отпусти брусья, – тренер смотрел в сторону хлопнувшей входной двери. К ним направлялся директор комплекса. Что-то тихо проговорил, с участием посмотрев на Кретова. Внезапно побледневший, тот стоял, не касаясь опоры.
–Константин..., Костя, у Марии Эдуардовны, кхм… удар.
Остаток зимы до мая племянник провёл у постели тётки. Всю бытовую работу взяли на себя Божьи Коровы, сиделка и близкие подруги.
Племянник и Иван Савельевич создавали атмосферу. От примерки париков, крашения ногтей до представления дуэтом театральных миниатюр. «Сказка о царе Салтане», «Моя прекрасная леди», «Ревизор», «Злоумышленник». Разучивали, репетировали, переодеваясь, играли по нескольку ролей за раз…
Когда город то разбухал от апрельских дождей, то курился на горячем солнышке, к пригородной кассе подошла миловидная девушка в спортивном костюме с рюкзаком и переноской.
– Мне один до станции N.
Аня вошла в дом очень тихо. Приложив палец к губам округлившей глаза Кире, направилась в сторону гостиной, откуда доносились голоса. На обеденном столе, в круглой фаянсовой вазе, стояли подснежники, щедро источая аромат жизни, и чёрный театральный цилиндр.
Изумлённо обернувшись, в нелепых позах застыли двое – полная дама в корсете и полосатом платье с кружевным платком на шее. На голове плоская соломенная шляпа, украшенная фиалками и широкими лентами. Вид слегка портили очки и седые усы а-ля шеврон. Рядом – высокий хлыщ в английском клетчатом костюме канареечного цвета, с бриджами и в гетрах. Преклонив перед «дамой» колено, он, по-видимому, как раз, просил руки.
Мария Эдуардовна прошелестела – Верю, – легонько похлопав по одеялу. Её глаза сияли.
Что тут началось! «Хлестаков», «цветочница Элиза», взявшись за руки, скакали по комнате в польке, высоко подбрасывая ноги. Прибежали Божьи коровы и, перебивая друг друга затараторили: «Пресвятая Дева Мария, радуйся», «Чу-удо!!!», «Хосспади бласлави-иии!».
Московская гостья чуть не переломилась от хохота.
Когда приступ безумного веселья прошёл, Аня сообщила, что развозит по друзьям своих питомцев. «Тебе, бабуля, я привезла самую ласковую Клеопатру на свете, она умеет лечить».
Из переноски была извлечена испуганная гвалтом полосатая гладкошёрстная красавица. Кошка метнулась под диван и вышла только к вечеру. Актриса тихо позвала: «Клёпа» и «дворянка»-таки разрешила перебирать шёрстку, развалившись под рукой новой хозяйки.
За ужином Иван Савельевич выпытывал, что в планах у внучки. Та рассказала:
– В воскресенье еду в Вихрево. Первый самостоятельный прыжок.
Она успокаивающе кивнула бабушке, не сдержав предательски задрожавших губ.
–А в начале недели улетаю в Лимож.
– Куда?! – воззвал поражённый новостью хор.
– Зачем?! – неожиданно резко спросил Комитетчик.
– Некий господин Марк* сделал мне предложение посетить его дом, и возможно, принять руку и сердце. Он снимал у меня комнату, а я сейчас в отпуске, – Нюра, подумав, решила внести ясность.
«Как будто этого достаточно, чтобы понять, что такое этот Марк и почему их бросают???» – молча взорвался хор.
Комитетчик повернулся к Чаплину и тихо попросил: «Чтобы не забыть, распутай этот чёртов пассаж, пожалуйста, а то меня Лина Матюшанская съест».
– Не «пассаж», Иван, а корсаж, – Божья Корова Первая продемонстрировала отличный слух.
– Надо же! Я оговорился. Мерси, – Комитетчик поблагодарил соседку слева.
Костя ему кивнул.
Анечка отчего-то покраснела: «Встреть его на улице, не узнала бы. Такой…взрослый без маски».
«Её не узнать – совершенная красавица!» –в изболевшей душе мужчины запела струна...
– Готовность три минуты!.. Начинаю отсчёт. Девять, восемь… – с интервалами командовал искажённый динамиком голос пилота.
Тренер привычно скользнул руками по экипировке, – Всё помнишь? Пошла!
Анна выпала за борт и через несколько мгновений уже парила, вращаясь в воздушном потоке. Неподалёку распускались яркие купола – белые, зелёные, оранжевые.
Внизу в изношенном ситце облаков мелькали увеличивающиеся фрагменты топографической карты. Машинально отсчитывая секунды, заметила под собой тандем. «Ещё чуть-чуть и всё станет абсолютно неважным», – гарью от потухшей свечки пахнула летучая мысль.
Поравнявшись с девушкой, тандем-мастер неожиданно перехватил Анино запястье. Та забилась, пытаясь вырваться, и разом затихла, увидев второго. Ей улыбался Чаплин.
«Мой сон», – девичье сердце ухнуло. И в то же мгновение их падение остановило распустившееся над головами чистое голубое небо.
Марк — отмеченный предел.
ссылка на начало: https://zen.yandex.ru/media/id/62b5f7dfc428755fcc68394f/o-chem-ne-uznal-kuznechik-62d40af66a8de461fa1adc3e?&