У меня разваливается контора. Сегодня я подсчитал, в какую сумму мне обойдется визит рабочей группы из пяти человек. Хоть на переводчике нам удастся сэкономить. Просто потому, что я за переводчика! И за координатора тоже. Институт, который предлагает курс повышения квалификации, пошел навстречу и предоставил иностранной группе скидку в 25 %. Мой внутренний немец мог бы отбивать чечетку – таких скидок в Германии просто не бывает. Но он смотрит на смету и рыдает. Я тоже грущу, но меньше – мне некогда, я гуглю гинекологов Берлина!
Я хочу, чтобы кто-то кроме меня объяснил этой идиотке, что такое контрацепция! Ну и все остальное, с этим связанное. Нормальная немецкая девочка ее лет уже знает все сама – у нее для этого были пару лет уроков по сексуальной грамотности и пара подружек, которые начали уже в двенадцать. Поэтому любая немецкая девочка дважды в год ходит к гинекологу, сдает все необходимые анализы и принимает противозачаточные просто потому, что никогда не знаешь, когда захочется тр@@ться. А эта же совсем другая, дикая, которая верит в брак, любовь и прочие глупости…
Когда я нахожу, то, что мне нужно, я беру отгул до конца рабочего дня и еду домой.
- У тебя теперь есть выбор, - заявляю я с порога, с раздражением глядя на телефон, в который она только что играла, а теперь безуспешно пытается спрятать под задницей: - Либо ты сейчас едешь со мной, честно отвечаешь на все вопросы, внимательно слушаешь все, что тебе говорят и делаешь, все, что от тебя требуют, - делаю паузу, потому что от моего предложения она, очевидно в восторг не пришла. – Либо ты возвращаешься к тому, с кем ты провела эту ночь и делаешь там все, что тебе заблагорассудится: плачешь, ведешь его в ЗАГС, в отделение милиции или куда вообще хочешь. Меня это больше не касается!
- А как же мой немецкий? - с надеждой спрашивает она.
Я даже не считаю нужным ничего ответить. Добавляю только:
- Без обследования и справок о состоянии здоровья ты до моего ребенка больше не дотронешься, - говорю я тихо и очень осторожно. Чтобы не дай бог не начать кричать и по стенам лупить.
До моего приезда в Берлин я даже не догадывался, как многочисленна и сплочена русская община Германии. Теперь на своем опыте я убедился, что в этой стране существует свое государство в государстве, которое нормально функционирует без немецкой бюрократии, проволочек и лишних вопросов. Были бы деньги! Откуда у русских мигрантов деньги – вопрос отдельный. Я рад, что в данный момент они у меня есть, и больше к этому вопросу возвращаться не хочу.
Через час мы выходим из частного кабинета. Она – неизвестно с какими чувствами, но я – с облегченными сердцем и кошельком. В дороге она молчит, только дома за ужином решается что-то сказать, но единственное, что я могу ей ответить это:
- Сегодня у меня больше нет на тебя сил. Оставь меня, пожалуйста, в покое. И таблетки, мать их, пить не забывай! – но женщины есть женщины. Она понимает мои слова как капитуляцию, и ее глаза вспыхивают, видимо, тараканы празднуют. Пусть так. Я ухожу спать.
По сравнению с новогодними праздниками, которые в этом году, кажется, проводились исключительно для того, чтобы загнать меня в гроб, остаток января не очень богат ни событиями, ни переживаниями.
Я хожу на работу, сын – в детский сад, Марианна – на курсы и за продуктами, Юрий со товарищи – в консульство, переделанные ударной группой проекты – на экспертизу. Все идет своим чередом.
В двадцатых числах января дает о себе знать неутомимая Ханна. Мы едем в Чехию. Это почти так же дешево как Польша, только чуть дальше и потому чуть романтичнее. Но от небольшой географической рокировки суть происходящего не меняется. Эта встреча кажется мне очень своевременной – других возможностей отдохнуть телом и душой у меня по-прежнему нет.
На обратном пути за руль садится она. Я могу немного расслабиться, понаблюдать за ней, спросить о чем-то. Но я, сам не знаю почему, предпочитаю молчать. На втором часу пути Ханна выдает задумчиво:
- Что до такой степени не в твоем вкусе?
- Почему? – удивляюсь я. Но она не отвечает на мой вопрос, она продолжает свою речь.
- Ты зовешь ее по ночам.
- Кого?
- Понятия не имею, но это очень бесит. У меня и так сейчас какая-то серая полоса в жизни, а тут еще и ты самооценку к нулю притягиваешь. Просто не могу вспомнить, чтобы мужчина в постели со мной звал другую женщину! Мы больше не встретимся, если ты не против.
Я молчу. Конечно, не против. Я собственно и не предлагал никогда нам встречаться. Если уж на то пошло. Но мне интересно другое:
- Кого я зову? Рене?
-Нет, какое-то другое имя, я не могу разобрать. Но женское, - она задумывается на мгновение и раздраженно фыркает: - Слава богу!
Я своих расспросов не продолжаю. Я боюсь, что зову Марианну. И что по каким-нибудь косвенным признакам Ханна поймет, на кого я ее «променял» - это открытие наверняка ее не порадует и станет последнем гвоздем в крышке моего гроба.
Она высаживает меня как обычно у дверей моего дома. Но там, дома, Марианна, а я устал. Я стою на крыльце и думаю, куда себя деть. Решение приходит спонтанно и становится для меня откровением – я не был ни в одном немецком театре. За все шесть лет я не нашел для этого времени. Как это могло получиться? Я всегда любил театр… Мне до сих пор жаль, что мы так редко бывали в театре в Москве. Нам тогда не хватало времени. А последние годы его и вовсе не было.
Рассуждая таким образом, я захожу в здание театра, беру билет. Все складывается удачно - мне остается только полчаса до начала, чтобы выпить чашечку кофе в соседнем кафе. Там многолюдно, все тоже ждут начала спектакля или чего-нибудь не менее культурного. Я с интересом смотрю по сторонам. В одиночестве сижу за столиком только я один, но и парочек, к счастью, тоже мало. Я думаю немного и заказываю себе еще и суп. Готов признать, что суп с капучино как-то дисгармонируют, но мне плевать – я хочу суп! Чечевичный, другого не было. Предсказуемый итог такого спонтанного решения – я опаздываю в театр. Бывает. Русские всегда везде опаздывают, я например…
Пьеса мне знакома. Это Ибсен. Дикая утка. Я смотрю на сцену как завороженный, но мне не нравится. Не так играют Ибсена, я это точно знаю! Разве старый фабрикант Верле – не мой дед?! А его дурной, все разрушающий сын – не Иван? А я? Я – маленькая подслеповатая дикая утка? Девочка застрелилась в конце. Я пока об этом только мечтаю.
Нет, не им рассказывать мне как ставить Ибсена! И не им орать со сцены так, что перепонки лопают! Разве они не знают, что настоящие трагедии происходят в тишине?! Я чувствую на своих губах прохладную ладонь. Она не кричала и не позволяла кричать мне.
Нет! Это я – блудный сын, Грегерс Верле. Беглец, которого дела фирмы возвращают на родину, после шести лет скитаний, который хочет восстановить справедливость, разрушает чужие семьи и убивает ребенка. Он горит таким же праведным гневом, как и я! Но делает только хуже. Да и что он может исправить?!
Я выхожу со спектакля в еще более растрепанных чувствах. Вместе с тем перспектива попасть домой меня больше не смущает – я переполнен собственными мыслями, сегодня ничто не сможет меня от них отвлечь.
Наступает февраль. Марианна делает успехи в немецком и упорно пьет таблетки. Демонстративно, я бы даже сказал, пьет. Она еще совсем ребенок, пусть даже и выглядит как секс-бомба. Иногда я смотрю на нее и спрашиваю себя: За что?! Почему именно меня угораздило вляпаться в эту историю? Снова! Рене была нормальной! Но я не смог с ней жить. Нужен мне этот бред?! Тогда почему я в нем остаюсь? Мне кажется, я знаю ответ, но не хочу его называть… Мои мысли гоняют по кругу, но в какой-то момент что-то важное перещелкивает и я снова с удивлением смотрю на Марианну и молчу.
Марианна понимает мое молчание иначе и в один из вечеров, скорее всего, 14 числа – куда же тут без романтики – она встречает меня с работы практически голая. Ну нет, не так, конечно, но то, что на ней сейчас одето, одеждой назвать тоже очень сложно. От увиденного у меня отваливается челюсть – с момента нашего последнего свидания с Ханной прошло уже три недели. Я позволяю усадить себя в кресло, она крутится рядом – накрывает на стол. Она хочет быть идеальной женой. Так, как она себе это представляет. А я не могу понять, почему мне не нравится тот образ, который она с таким большим трудом пытается создать. И я вспоминаю Гину – прислугу из Дикой утки, волею случая ставшую супругой ученого господина. Мне скучно с Марианной!
- Ты ведь помнишь, что я женат? – говорю я за ужином. – Мне потребуется еще как минимум год, чтобы развестись. Или больше…
- Почему ты теперь говоришь об этом? – она делает невинные глаза.
- Наверное, потому что ты теперь так оделась.
- Тебе не нравится? – она обиженно поджимает губки. – Ну и пусть! Мне так удобно. Ты тоже по дому как бомж ходишь!
Это правда. Лара всегда меня за это ругала. Обноски, засаленные и вытянутые во все стороны, были для меня всего милее. «Ты же художник!» - взывала она. «Где твое чувство прекрасного?!»
- Во мне прекрасны тело, душа и мысли, на одежду красоты уже не осталось! – парировал я нагло.
- Да и по другим пунктам у меня есть ряд замечаний… Но, с другой стороны, это твое дело. Пока ты ходишь по дому одетый, у меня нет к тебе претензий.
Это она намекала на времена моего протестного нудизма. Мне тогда тоже примерно столько же было сколько Марианне теперь. И тогда мне, как и ей казалось, что протест можно выразить телом. Я шлялся по дому в одних трусах, а она ругалась.
Я молчу. Мне почему-то вспомнился Пьер Абеляр и та история, которая повторяется, на самом деле, в биографиях многих людей духовного звания. Я улыбаюсь этой идеи и хочу проверить ее на себе.
- Ходи как считаешь нужным, главное – язык учить не забывай.
Она улыбается. И как маленький попугайчик рассказывает о том, как ее зовут и сколько ей лет. Пойдет для первого месяца занятий. Сколько их еще впереди я боюсь даже подумать.
Ну вот она уже на моих коленях! Абеляр пролежал рядом с обнаженной дамой камушком всю ночь. Хватит ли меня хотя бы на час. Или полчаса. Я смотрю на часы и понимаю, что даже теперь имею полное право захотеть спать. Она воркует дальше.
Сам виноват, ругаю я себя. Были же претендентки в летах – я побоялся, что они будут слишком строги к моему сыну, не дадут вкусить ему легкость бытия. Вот теперь сиди ровно и вкушай сам! Ну ладно не полчаса, но хотя бы десять минут! Чтобы она сама все поняла! Чтобы оставила меня в покое…
Она все понимает. Но совсем не так как я хотел. Я с досадой вынимаю ее руку из своих джинс. Прижимаю ее к себе. Она плачет:
-Ты дурак! А люблю тебя…
- Я знаю. Ты меня любишь. Может быть… А может быть, тебе просто хорошо от того, что в доме спокойно, тут нет ни шальных баб, которые орут и бьют посуду, ни вечно пьяных мужиков, которые пристают. Это потому что в доме дети – ты и еще один детсадовского возраста. И потому что это мой дом, а я хочу, чтобы было так. Ты вырастешь, пойдешь работать и у тебя тоже будет такой дом. Понимаешь? У тебя, а не у твоего хахаля, который даже с женой развестись не может. Не может найти себе подругу по возрасту и по статусу. Потому что такие на него не смотрят – он ведь и сам здесь чужой, к тому же со скромной зарплатой и ребенком. И женой… Понимаешь ты меня?
Она плачет дальше.
- Конечно, ты мне нравишься, - продолжаю я. – Ты всем нравишься. И мне тоже. И я с удовольствием проведу с тобой ночь. И не одну. Но ты сломаешь мою жизнь. А самое главное, ты сломаешь свою жизнь! И поймешь это слишком поздно.
- И что мне теперь делать?
- Учиться.
- Это долго и трудно. Я устала.
- А мелкого пасти ты не устала? Он здорово тебе надоел! И все они такие. И я буду не лучше! Наверное, даже хуже…
Она выдает свой вердикт:
- Нет, ты меня совсем не любишь!
- А по твоему для того чтобы любить, надо все крушить на своем пути? Почему нельзя строить во имя любви?
- Что ты строишь?
- Тебя, дура! Я даю тебе возможность получить образование. Стать кем-то, а не домработницей с широкими полномочиями.
- И это потому что ты меня любишь? – я на мгновение задумываюсь. Потом качаю головой:
- Нет. Это потому, что я должен одному человеку.
- И ты не хочешь отдавать ему деньги? Или не можешь? – она заинтересовалась.
- Это не деньги. Это силы. Много сил, которые один человек вложил в меня, когда я никому не был нужен. Тогда я тоже ругался. А теперь очень благодарен. Так, наверняка, будет и с тобой, если ты выберешь этот путь. В данном вопросе ты можешь положиться на мое мнение.
Я ухожу спать, оставляя Марианну в самых разнообразных мыслях и подозрениях.