— Так зачем водку? — спросил мальчик отца, смотря на "пузырь", что торчал из пакета "С Новым Годом! С Новым Счастьем!"
— Ну надо же человека поздравить.
— Ты же сам говорил, что его закодировать нужно.
— Не мямли, Селя. Садись за стол.
У отцовского друга по прозвищу "Седой" сегодня была днюха. Правда она не отличалась от других праздников жизни алкоголиков СНТ Болотное-1. Красные морды и так с наступлением каждых выходных выбирались из пыльных уголков провинции, чтобы радостно запить горести. Седой же оттуда не выбирался.
Селя уже видел, как слово “праздник” в гостях у Седого теряло большую часть букв, превращаясь в “Ад”. Но он был послушным мальчиком. Поэтому, когда дело касалось походов в гости, это выходило ему боком. Разговор с отцом всегда был коротким:
— Селя, пойдешь с нами, — от этой фразы сердце Сели падало, а может даже превращалось в изюм, судя по тому, как сильно сбивалось его дыхание.
— Вы там опять бухать будете.
— Слушай, не ломайся как девка. С ребятами потусишь.
Селя не хотел быть девкой. Особенно в глазах отца. А значит должен был стать тряпкой и сказать “Да”. И не важно, что никто из "ребят" не придет.
— Если только на час, — с неохотой отвечал он, чувствуя на шее камень авторитета родителей, тянущего его в чернеющую от сигаретного дыма летнюю кухню.
И снова он оказывался за столом, затянутым полиэтиленом. Ряды бутылок с выпивкой вперемешку с соленьями и тарелками с колбасой стояли прямо на жучках, зажатых в ловушку между пленкой и деревом. На нормальную клеенку у хозяев денег не было. Им даже на еду едва хватало.
Взгляд Сели плавал по захламленной беседке. Одновременно там лежало все и ничего. Пустые бутылки. Полуготовая еда. Косметика с выцветшими этикетками. Такую продают в переходах. От всего этого веяло неприятной затхлостью, которая липко оседала в лёгких.
Отец Сели не особо уделял этому внимание. Он безостановочно выкуривал сигарету за сигаретой. Его рот, поражённый пародонтозом каждые несколько минуту кривился от раздражения. Тогда из него вырывалось едкое: "Золотой миллиард — не шутка…". Затем вновь вспыхивал огонь неоново-желтой зажигалки.
Селя держался плеча отца, прячась от лишних глаз. Но все равно сталкивался со взглядами других гостей. Он с трудом отличал одних мужчин от других: их отекшие небритые лица имели даже одинаковый красноватый цвет. Даже не было ясно, кто именно был Седым.
Из этого мужского общества выпадала только соседка “Татусик”. У неё была неприятная внешность: обвисшие щеки, фингал под глазом, отсутствовал передний зуб. Тот пал в бою с банкой пива. Из всех в компании она была самой раздражающей.
— Селя — хороший мальчик. Послушный, — хлопала она по макушке мальчика. Как же от нее несло портвейном. Какими же неприятно липкими были её руки.
В какой-то момент она исчезла за домом с кем-то из мужчин, оставив наконец-то Селю в покое.
Стаканы чокались. Опустевали. Чокались. Опустевали. С каждым разом Селя все больше вжимался в стул из-за того, что был вынужден снова и снова слышать звук, предвещающий очередной пьяный возглас.
До Сели доносились разговоры про Чувашков, Косых, Косматых и не совсем. Вновь и вновь эти персонажи проскальзывали в историях, будто бы они были кем-то важным. Селя не мог понять стоят ли вообще времени разговоры про жителей СНТ с кличками вместо имён. Но для компании мужчин, уже потерявших от самогона землю под ногами, подобные разговоры были важнее кислорода.
На деревянный пол проливалась водка. Капли под скрежет шансона затекали в щели меж досок. Тьма сгущалась. Внизу желудка Сели скапливалось отвращение. Он ел и не мог понять: это — слишком дешевая колбаса или кусок упаковки?
— Селя, ну прими участие в беседе, — пихнул его в бок отец.
Селя и так сидел буквой зю, а теперь зажался только сильнее.
— Можно я пойду? — едва слышимый шёпот Сели с трудом пробивался сквозь треск проигрывателя.
— Ну мы ещё немного…
— Я хочу отсюда уйти!
— Селя! Терпеть! — заикаясь, сказал отец и наложил ещё больше той отвратительной колбасы.
Надорванные голоса били по ушам. В банках с соленьями оставался только рассол. Помидоры с их этикеток улыбались, пока в их банке шарили грязные пальцы.
— Пап, дай ключи.
Из неоткуда появилась Татусик, ещё более помятая, чем прежде.
— Селя, ну, что ты такой колючий. Мы же отдыхаем, — говорила она с придыханием. Её смятая, измазанная землей футболка едва прикрывала грудь покрытую россыпью мелких синяков
— Селя, ну ты видишь звезды? — но наверху был только изъеденный ржавчиной профлист.
Селю душил перегар, а глаза закрывались сами. Какие тут звезды?
— В этом мире надо быть добрее. Ну, что ты такой злой? Так ты видишь звезды?
Селя чувствовал себя собакой на цепи, готовой сорваться в любой момент. “Ты в задницу засунь свои звезды!” — хотел он вопить, но из рта вырывался приглушенный скрип зубов.
Он лишь процедил:
— Не прикасайтесь ко мне. Мне неприятно.
Но она продолжала гладить его по голове жирными от колбасы пальцами.
— Да, все вы идите на...!
Села проревел эти слова с жуткой обыденностью. Словно спрашивал, что будет на ужин. На его глазах выступили слезы.
Шансон все не прекращался, но могло показаться, что стало тихо, как в склепе. И все смотрели на Селю. Глазами будто бы он появился из воздуха, а не сидел тут несколько часов.
— Уходи, — отрезал отец и сунул ему в руки ключ. Короткая фраза казалась ничего не значила, но в ушах Сели она звучала так: “Ты все испортил”.
В слезах Селя выскочил наружу. Он даже не заметил, как оказался по другую сторону разваливающейся калитки. Голова болела от соплей. Рукава толстовки уже были скользкими и только размазывали по лицу творящийся беспредел из слез.
На рассвете на дачах воздух становился ледяным, но прогретая на солнце июльская земля всё ещё отдавала тепло. Его ботинок утопал во влажной земле. Трава уже покрывалась утренней росой.
Селя повернулся к воротам. Потупил взгляд. Шмыгнул носом. И недолго думая, направился в сторону дома. Каждый раз. Каждый раз делая шаг, он все больше радовался, что ушел.
