Между Полянкой и Ордынкой, в тихом благостном Замоскворечье, приютился Музей В.А. Тропинина и московских художников его времени. Музей – камерный, в четыре демонстрационных зала, тихий и уютный.
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
Он был открыт полвека назад – в феврале 1971 года. Ядро его собрания составила частная коллекция заслуженного работника культуры РСФСР Феликса Евгеньевича Вишневского, подарившего Москве около 400 произведений живописи, графики, декоративно-прикладного искусства XVIII–XIX веков. Потому его имя произносится в этих стенах с бесконечным уважением. Сейчас в фондах Музея В.А. Тропинина и московских художников его времени насчитывается 2865 единиц хранения. Сравнительно небольшое собрание, но, как говорится, мал золотник, да дорог: именно здесь находится одна из самых значительных коллекций произведений Василия Андреевича Тропинина. «Конечно, главным героем нашего музея является Василий Андреевич Тропинин, – говорит методист по научно-просветительской деятельности музея Александр Погодин. – Однако никогда его работы не занимали хотя бы половину всей экспозиции, ведь Феликс Вишневский изначально посвятил музей отечественному искусству XVIII–XIX веков. Всего у нас хранится 85 произведений Тропинина».
РОЖДЕННЫЙ В НЕВОЛЕ
В селе Карпово Новгородской губернии 19 (30) марта 1776 года родился Василий Андреевич Тропинин. Его родители были крепостными, отец служил управляющим в поместье графа Антона Сергеевича Миниха. За беспорочную службу граф дал управляющему вольную, но его жена и дети остались крепостными.
Вася рисовал с детства. Нередко вместо чистки хозяйской обуви изображал углем и ваксой портреты знакомых на стенах людской. Копировал для крестьян лубки и гравюры, придумывал эскизы вышивок для горничных. За это они позволяли ему срисовывать картины в комнатах господ, когда те уезжали. Вскоре повзрослевшего мальчика отправили в народное училище Новгорода, где Вася за четыре года получил начальное образование.
Новый этап в жизни подростка начался тогда, когда Наталья Антоновна, дочь Миниха, вышла замуж за графа Ираклия Ивановича Моркова. В приданое она получила Карпово и местных крепостных. После свадьбы молодожены перебрались в Москву, взяв с собой в числе других слуг и Василия. В начале 1790-х новый хозяин отправил юношу в Петербург – учиться кондитерскому делу у повара графа Петра Завадовского. Василий осваивал кулинарные секреты, а в свободное время бегал на уроки местного художника, имя которого нам неизвестно. Зато известно, что разгневанная жена кондитера часто посылала за Тропининым и устраивала ему трепку с наставлениями о том, что сладости прибыльнее рисования. Но это не могло остановить Василия.
В марте 1798 года в «Санкт-Петербургских ведомостях» было напечатано объявление о том, что Императорская Академия художеств разрешает «всякого звания и лет молодым людям пользоваться ежедневно по утру с 9-ти до 12-ти, а по полудни от 5-и до 7-ми часов преподаваемым в оной учением в рисовании...». Тропинин начал посещать академические уроки. Его копии профессорских работ «Кентавр с амуром» и «Аполлон Бельведерский» случайно увидел кузен Ираклия Ивановича, граф Алексей Морков. Он сумел уговорить двоюродного брата отдать талантливого крепостного учиться живописи. Курс обучения, начиная с Воспитательного училища при Академии художеств, а затем и в самой академии, составлял пятнадцать лет, и Василию предстояло нагнать упущенное. Скажем, его однокашник Орест Кипренский учился при академии с 5 лет, и его студенческие работы были гораздо лучше, чем у Тропинина. По уставу академии крепостных называли не студентами, а «посторонними», им не полагалось казенное содержание, жили они обычно у преподавателей, оставаясь подмастерьями. С 1799 года Тропинин стал «посторонним» в мастерской Степана Щукина – главного портретиста Павла I. Василий жил в академической квартире Щукина, грунтовал и натягивал на раму холсты, растирал в порошок сухие краски для мастера. Он также посещал занятия Григория Угрюмова, Иоганна Лампи Младшего и Габриэля Дуайена, учился в гипсовом и живописном классах. За рисунки с оригиналов Василий не раз отмечался медалями, однако получал их владелец крепостного.
Летом 1804 года Тропинин впервые представил свою работу на академическую выставку, на которой также выставлялись полотна Ореста Кипренского, Сильвестра Щедрина, Владимира Боровиковского. Его картину «Мальчик, тоскующий об умершей своей птичке» похвалили посетившая выставку императрица Мария Федоровна и адъюнкт-ректор академии Иван Акимов. Критики назвали Тропинина «русским Грёзом», заметив сходство его работы с гравюрами модного французского сентименталиста.
Когда президент академии граф Александр Строганов узнал от Кипренского, что победитель академических конкурсов Тропинин является крепостным графа Моркова, то посетовал: «Жаль… Тропинин принадлежит упрямому человеку, а то можно было бы за него похлопотать». Но все же хлопотать собирались. Тогда Щукин уведомил Моркова о намерении высокопоставленных особ и посоветовал поскорее забрать крепостного. Почему учитель Тропинина поступил таким образом, неизвестно. Ходили слухи, что он завидовал таланту ученика. Как бы то ни было, в сентябре 1804 года граф отозвал Василия в свое новое имение, в Подолье. Проучившись всего пять лет в столице, Тропинин отправился на Украину.
ШКОЛА ЖИЗНИ
В 1913 году журнал «Искусство в Южной России» писал: «Возвращенный в дом графа Тропинин занял место среднее между поваром-кондитером и личным лакеем графа Моркова. И если бы Тропинин проявил хотя бы малейшее стремление к независимости своего положения и таланта, после того, когда талант получил правильное, хотя и незаконченное воспитание, то он рисковал бы потерять окончательно всякую возможность заниматься живописью». В селе Кукавка Тропинин исполнял прихоти своего барина: то он пастух, то кулинар, то архитектор и художник. Он скопировал для хозяина несколько картин Рембрандта, писал портреты, в 1806 году построил и расписал в Кукавке церковь Святого Дмитрия Солунского, которая сохранилась до наших дней. Любопытно, что впоследствии крепостной вспоминал о графе Моркове с благодарностью. «Тропинин говорил, что оригинальностью своего авторского почерка он обязан именно пребыванию в Кукавке, – замечает Александр Погодин. – В его манере появились такие черты, которых у его соучеников по Академии художеств не было. Тропинин – один из первых русских художников, кто всерьез стал писать портреты представителей низших слоев общества. Это, конечно, можно объяснить его происхождением. Самобытными чертами творчества Тропинина являются обращение к русской народной тематике и особенный, оригинальный колорит, не свойственный ни русским, ни европейским художникам того времени. Кроме того, он стал одним из основателей жанра домашнего портрета и его разновидности – «портрета халатного». В то время равного ему в этом жанре просто не было».
Здесь стоит напомнить о знаменитом «Портрете А.С. Пушкина», написанном Тропининым в Москве зимой 1827 года. Поэт на нем изображен в лиловом халате, наброшенном поверх белоснежной рубашки, и небрежно повязанном шелковом шарфе. Введением «халатного жанра» Тропинин подчеркнул значимость частной жизни, возросшую в эпоху романтизма. Герой изображается в домашней обстановке, естественно (так же был запечатлен и меланхоличный «Гитарист», и знаменитый трагик Василий Каратыгин. – Прим. авт.). С портрета Пушкина было сделано несколько копий, а сам оригинал на многие годы пропал из виду. В середине 1850-х в меняльной лавке его случайно купил директор Московского архива Министерства иностранных дел Михаил Андреевич Оболенский, детский портрет которого также писал Тропинин. Автор подтвердил подлинность полотна, слегка почистил, но подновить отказался, ибо «не смеет трогать черты, положенные с натуры и притом молодой рукой». В 1909 году портрет попал в собрание Третьяковской галереи, в 1937-м, в 100-летие гибели поэта, был передан в Ленинград – во Всесоюзный (ныне Всероссийский) музей А.С. Пушкина и находится в музее-квартире поэта на набережной Мойки...
Однако вернемся в Подолье. В Кукавке не только развился талант художника. Здесь устроилась и его личная жизнь: в 1807 году Тропинин обвенчался с местной селянкой Анной Катиной. Художник написал несколько ее портретов, которые подсказывают, что супруги жили душа в душу. В 1809 году у пары родился сын Арсентий – его портрет, написанный отцом в 1818 году, известен по многочисленным публикациям: задумчивый златокудрый мальчик с большими карими глазами. Сын пошел по стопам отца, однако большим художником не стал. Этому в 1829 году помешала тяжелая болезнь, навсегда изменившая жизнь 20-летнего Арсентия. Анна Ивановна трудно переживала беду единственного ребенка – перемены, происшедшие в ее внешности, отображает «Портрет матери». Сын оставался на попечении родителей вплоть до их кончины, своей семьи у него не было. До конца дней он «жил совсем пустынником» в маленьком домике на Полянке. И раздаривал картины Тропинина гостям в благодарность за их память об отце, перед которым он благоговел…
ЭПОХА ПЕРЕМЕН
Отечественная война 1812 года прервала спокойную жизнь поместья графа Моркова. «В тот момент Ираклию Моркову было почти 60 лет, – рассказывает Александр Погодин, – уже четырнадцать лет он находился в отставке и жил в Подолье. Но тут его назначили командовать народным ополчением Московской губернии. Вообще, Моркову не повезло: до сих пор его воспринимают прежде всего как крепостника, долго не отпускавшего на свободу великого художника. И при этом забывают, что он участвовал почти во всех войнах, которые вела при его жизни Россия. Особо он отличился при штурме Измаила в 1790 году, после которого Александр Суворов охарактеризовал Моркова так: «Самый храбрый и непобедимый офицер». Назначение его на мобилизацию ополчения вполне логично. После войны Морков был награжден орденом Святого Александра Невского и до конца дней носил мундир ополченца».
Вместе с графом Тропинин приехал в Москву. «Он не только работал как крепостной художник, но и занимался устройством семейных дел Моркова, был одним из наиболее доверенных лиц графа, – рассказывает научный сотрудник музея Екатерина Архипова. – Морков поручил Тропинину увезти обоз со своим имуществом из Москвы. Получив сообщение, что город взят французами, Тропинин от Тулы двинулся в Симбирскую губернию, в Репеевку – деревню Моркова. Там местные крестьяне чуть на вилы его не подняли, думая, что он шпион. Тропинин с трудом доказал, что он такой же крепостной графа, как и они. Когда Москву отбили у врага, художник повез имущество обратно. Но особняк графа на Большой Дмитровке сгорел в московском пожаре, там, видимо, погибло и много ранних картин Тропинина… Вообще, тема 1812 года прошла сквозь все его дальнейшее творчество. Он писал портреты русских воинов, но многие из них сохранились лишь в набросках, об иных остались упоминания в каталогах. У нас в музее хранятся два портрета героев 1812 года кисти Тропинина – это братья Тучковы, Алексей Алексеевич и Павел Алексеевич. Старший, Алексей, возглавил в 1812 году Звенигородское ополчение, а также занимался обеспечением Русской армии продуктами и фуражом. А вот Павел Алексеевич – в парадном военном мундире. Он был ранен, взят в плен, беседовал с Наполеоном и отказался помочь ему в написании письма императору Александру I. Вернулся в Россию только после 1814 года».
Почему эти портреты не оказались в знаменитой Военной галерее 1812 года в Эрмитаже? «Джордж Доу получил заказ на создание портретов для Галереи в 1818 году, – объясняет Екатерина Архипова. – Объем работы был огромен, ему постоянно помогали художники Василий Голике и Александр Поляков. Многих героев приходилось писать с портретов других мастеров. Сами герои либо слишком далеко жили, либо не могли в силу возраста и ран приехать и позировать. Некоторые к тому времени уже скончались. Вполне вероятно, что ряд портретов, например Николая Чичерина и Александра Талызина, Доу писал с портретов Тропинина. В XIX веке спорили, кто кому подражал: Тропинин Доу или наоборот? Но у этих художников совершенно разная манера письма. В портретах Доу часто какая-либо черта характера преувеличивалась в ущерб проникновенности портретного образа. Тропинин же стремился выявить нравственное совершенство человека. Поэтому-то патриотически настроенная часть русской общественности в штыки приняла Доу. Ее шокировал явно предпринимательский характер деятельности англичанина, пугала опасность бездумного подражания Доу, которой поддались некоторые русские мастера. Тропинин к ним не принадлежал. Напротив, в журнальной полемике, развернувшейся вокруг Доу, Тропинин, наряду с Кипренским и Варнеком, противопоставлялся англичанину как представитель национальной русской школы».
У Тропинина была «своя» галерея героев 1812 года: следящий за боем Багратион, юный гусар Артемий Лазарев, безымянный ополченец со знаменем, гусар Василий Мосолов. В 1825 году он пишет старого ветерана, сподвижника Суворова, доживающего свой век в Москве, Леонтия Яковлевича Неклюдова…
В 1821 году Тропинин, проживший до того три года в Кукавке, вернулся в Москву. Журнал «Отечественные записки» сообщил читателям: «Тропинин <…> имеет счастливое дарование и склонность к живописи. Колорит его похож на Тицианов». Но превосходный копиист Тропинин умел работать по-разному. Если хотел показать глубину внутреннего мира и сильный характер человека, то обращался к опыту Рембрандта – мастера психологического портрета в темных тонах. А вот собственная тропининская палитра – светлая, жизнеутверждающая, богатая оттенками и полутонами.
АКАДЕМИК БЕЗ АКАДЕМИИ
С начала 1820-х почитатели творчества Тропинина требовали у Моркова дать художнику вольную. Друг живописца, поэт и переводчик Михаил Дмитриев даже предлагал простить графу крупный карточный долг в счет этой вольной. Морков отказался. «Тропинин был не просто крепостным, – говорит Александр Погодин. – Он был личным художником помещика, который обеспечивал Тропинина красками, кистями, холстами. Долгое время у живописца не было другого источника дохода, кроме написания портретов. Оплата зависела от конкретного заказчика: кто-то платил больше, кто-то меньше. Средняя ставка составляла 50–55 рублей, редко цена доходила до 100 рублей. И это была не самая высокая цена за портреты такого уровня. Часть гонорара Тропинин отдавал графу в качестве оброка».
Наконец на Пасху 1823 года граф все-таки даровал 47-летнему художнику вольную (отметим, оба автопортрета Тропинин написал, только став свободным, – в 1824 и 1846 годах. – Прим. авт.). Но семья Тропинина осталась в крепостных, освободили их только через пять лет, после смерти графа.
В сентябре 1823 года живописец представляет в Академию художеств картины «Кружевница», «Старик нищий», «Портрет художника Скотникова» и получает статус «назначенного в академики». Два первых полотна купил писатель и журналист, создатель первого в России собрания отечественного искусства «Русский музеум» Павел Свиньин. Увы, музей просуществовал недолго, владелец разорился и в 1834 году распродал коллекцию, которая была опубликована в первом в российской истории печатном каталоге, зафиксировавшем ряд тропининских работ. О «Кружевнице» в каталоге было написано так: «И знатоки и не знатоки приходят в восхищение при взгляде на сию картину, соединяющую поистине все красоты живописного искусства...»
Осенью следующего года Тропинин написал портрет работника Санкт-Петербургского монетного двора Карла Леберехта, получил за него звание академика, но от места преподавателя в Академии художеств отказался. Прожив в столице несколько месяцев, художник вернулся в Москву. Здесь Морков хотел устроить своего бывшего крепостного преподавать живопись, но услышал в ответ: «Я хочу теперь спокойной жизни, ваше сиятельство, и никакой официальной обязанности на себя не приму».
В Москве в 1820-х годах с Тропининым произошел забавный случай: некая московская барыня пригласила Тропинина писать портрет, а когда он пришел, указала ему на дверь. Оказалось, она приглашала итальянца – «Тропини»… Но уже в 1830–1840-е годы художник считался главным портретистом Первопрестольной. В числе его заказчиков были представители московской и провинциальной знати. Не отставали и купцы, в том числе старообрядцы. Тропинину заказывали целые портретные галереи: профессоров и совет Московского университета, членов Общества сельского хозяйства и Скакового общества. Его кисти принадлежат портреты писателей Николая Карамзина, Ивана Дмитриева, Александра Сухово-Кобылина, славянофила Самарина, художников Егора Скотникова и Николая Майкова, скульптора Ивана Витали, композитора и дирижера Александра Алябьева и многих других.
Если говорить об авторских трактовках образа, то надо признать, что Тропинину не чужда была ирония. Например, на акварельном портрете Павла Мочалова он написал: «Карл Степанович Мочалов» – знаменитый актер изображен в роли Карла Моора из «Разбойников» Шиллера. Молодого Карла Брюллова, триумфально вернувшегося в 1835 году из Рима на родину с полотном «Гибель Помпеи», он изобразил на фоне дымящегося вулкана. Брюллов говорил о Тропинине: «Если бы он был за границей, то был бы первым портретистом!» В одном из писем Василию Андреевичу Брюллов писал: «Целую вашу душу, которая по чистоте своей способна все понять вполне… кто, кроме вас, поймет меня…» Писал Тропинину и Александр Иванов, работавший в Риме над грандиозным «Явлением Христа народу». Однако Тропинин говорил, что ему легче написать десять портретов, чем одно письмо.
В экспозиции музея привлекает внимание один из портретов кисти Тропинина – «Девушка с горшком роз». «Трудно найти здесь подпись автора, – говорит заведующий экскурсионно-просветительским отделом Федор Шапкин. – Поначалу это затрудняло атрибуцию. Подпись отыскалась на горшке с розами, то есть является частью картины, что очень интересно! Вероятно, Тропинин писал эту картину для себя».
УЧИТЕЛЬ-БЕССРЕБРЕНИК
Несмотря на небольшие доходы, Тропинин отказывался от частных уроков. «Я люблю живопись и всегда охотно помогу и словами и делом тому, кто искренне желает изучить ее. Возмездия я за это не возьму ни с кого – это святотатство», – говорил он и бесплатно помогал молодым художникам. В начале 1830-х друг Тропинина, представитель семьи известных крепостных художников Яков Аргунов, привел к мастеру свою ученицу, крепостную девочку Татьяну Астракову, которая позже вспоминала: «Из маленькой комнаты вышел в гостиную Василий Андреевич <…> передо мною стоял пожилой человек (так мне тогда казалось), среднего роста, с умною, открытою физиономией, в очках, с добродушной улыбкой, в халате, с палитрой в руке… «Вы меня извините, барышня, что я в халате, но я усвоил это платье: в нем свободнее работать, да уж и принимаю свою братию, художников…» Мы вошли в маленькую комнату с одним окном, где по стенам стояло и висело множество начатых и оконченных портретов».
А художник Петр Боклевский как-то, «гуляя в Сокольниках, увидел в окне маленького домика халатника-мальчика, писавшего масляными красками турку с литографии Ястребилова, и тут же у окна встретил старика очень почтенной наружности, который обратился к мальчику со словами: «Зачем ты все флейсом пишешь? Постой, я тебе покажу!» С этими словами старик вошел в домик, где писал мальчик, и, сев на его место, как будто не по доброй воле, а по необходимости, взял маленькие колонковые кисточки, подмалевал лицо пятнисто, как бы мозаично, – и голова турка вдруг ожила». Боклевский обратился к старику: «Позвольте узнать вашу фамилию?» «Тропинин», – ответил тот…
Московская школа живописи обретала основание и смыслы в беседах художников об искусстве и о более прогрессивной, чем в академии, системе обучения. Центром встреч живописцев стал дом одного из основателей Московского училища живописи, ваяния и зодчества, Егора Ивановича Маковского, на набережной Москвы-реки, где бывали не только служители муз, но и аристократы. Гости рисовали, рассуждали об искусстве, слушали музыку – бухгалтер Малого театра Павел Васильев играл на гитаре, жена Маковского, преподаватель Консерватории Любовь Корниловна и художник Иван Дурнов пели романсы. Эти беседы не прошли даром: для развития народных талантов и обучения искусству неимущих 1 июля 1833 года в Москве начал действовать публичный художественный класс. Василий Андреевич, конечно, не мог остаться в стороне. В 1843 году за то, что Тропинин «без всякой обязанности, из особого усердия постоянно посещал класс и содействовал своими советами в его успехах», мастера избрали в почетные члены Московского художественного общества. Тропинин согласился преподавать и дальше, но поставил условие: чтобы за казенную квартиру не пришлось платить более 200 рублей в год, «тогда буду заниматься с учениками, и из класса меня не выгоните!». Но руководство прислушалось к опасениям преподавателей, которых Тропинин, ежедневно преподавая бесплатно, корил: «Ученики-то вот в классах одни, а вы, получая здесь жалованье, разъезжаете по городу на посторонние уроки!» Перспектива постоянных упреков учителям не нравилась, и мастеру ответили, что его условия неприемлемы…
До конца своих дней Тропинин продолжал следить за успехами учеников. Один из них, Иван Тучнин, вспоминал: «Какой прекрасный человек, отец милосердный к ученикам <…> ясно мы видели, что он ученика почитал за будущего художника-действователя. <…> Василий Андреевич Тропинин часто приходил и говорил на ученическую работу ученику: хорошо, хорошо у вас – в особенности вот это место, и укажет где, – а потом ласковым голосом скажет: а вот тут поправьте немножко, вот таким колером, – и показывал на палитре колер, – иногда брал у ученика кисточку, велит держать палитру и составляет колер и тронет работу, говоря: вот так продолжайте; в другой раз приду – у вас лучше будет...»
Следующим шагом создателей публичного класса стало учреждение Московского училища живописи и ваяния. В протоколах совета училища имя Тропинина не значится, но в программе отражены как его идеи демократического и реалистического искусства, так и его метод преподавания с тщательным изучением натуры. В училище было мало подлинников, и оригиналы Тропинина на долгие годы стали учебным материалом для копирования. Среди учеников мастера – братья Константин и Владимир Маковские, будущий передвижник Василий Перов.
ДОРОГОЕ ДЕЛО
В 1850-е годы первенствовал николаевский ампир с его вычурностью и аллегориями. Как-то на выставке Астракова встретила Тропинина: «Все блестит, все кидается в глаза, точно вывеска парадная. Жаль, очень жаль, а ничего не поделаешь. Нас, стариков, не слушают: все на эффектах нынче помешаны. <…> немного остается нас, преданных истинному искусству. Все и везде эффект, во всем и во всех ложь! – Он улыбнулся и добавил: – Авось мы не доживем до полного падения нам дорогого дела!»
В последний год жизни в собственном домике в Замоскворечье художник с грустью вспоминал свой прежний дом на Ленивке, где двери квартиры были исписаны именами художников и друзей, не заставших хозяина дома. Причиной переезда стал гробовщик, разместивший свою лавочку в нижнем этаже дома на Ленивке, чего овдовевший в 1855 году художник перенести не мог. В Замоскворечье Тропинин жил с сыном Арсентием. Их окружало множество «цветов и деревьев, в клетках чирикали и пели птички, поскакивая с жердочки на жердочку; в просторных и уютных комнатах, украшенных сверху донизу произведениями кисти славного художника, все имели спокойный, веселый вид». За три дня до смерти Василий Андреевич вымыл кисти, очистил палитру и приготовил свежий холст...
Мастер умер 3 мая 1857 года и был похоронен на Ваганьковском кладбище рядом с Анной Ивановной. Провожавшие Василия Андреевича в последний путь обещали поставить бюст мастера в Московском училище живописи и ваяния, но обещания не сдержали.
В 1876 году Иван Крамской в письме Павлу Третьякову признал Тропинина первым русским реалистом. Позже Илья Остроухов назвал художника «родоначальником нашей московской школы с ее независимостью, покоем и искренностью».
...После смерти в 1885 году Арсентия Васильевича прямых потомков Тропинина не осталось. Большая часть произведений из его дома была куплена московским городским головой Гучковым и коллекционером Бахрушиным. Картины Тропинина побывали в частных коллекциях Прянишникова и Кокорева, Цветкова и Третьякова. Из царских покоев они перекочевали в Русский музей Петербурга и Румянцевский музей в Москве. Сегодня все крупные музеи нашей страны и музеи искусства в бывших союзных республиках имеют работы великого русского мастера.