Утром я первый узнаю, что ушла Марианна.
Этого следовало ожидать. Все же не стоило вчера так кричать… С другой стороны, так лучше. Можно спать, не запирая дверей! И не прикидывая про себя постоянно, сколько дает немецкий суд за совращение несовершеннолетней жительницы третьей страны, незаконно находящейся на территории Федеральной Республики Германия…
Сына я порадую новогодним подарком. На обед будет исключительно новогоднее меню. И завтра тоже. Последние праздничные дни мы продержимся. А с третьего числа надо начинать искать новую няню. По возможности постарше. Лучше даже немку…
Юрий звонит мне, чтобы поздравить с праздником. Я звоню Ханне, чтобы узнать телефоны нянь. Она не может удержаться от шпильки:
- Что сверхурочные не потянул?
- Не то слово! Возраст уже не тот, старость, - я смеюсь, она только прищелкивает языком:
- У меня по этому пункту претензий не было, имей ввиду!
- Ты, слава богу, и старше на полжизни!
- Вот видишь, во всем есть свои плюсы и свои минусы. Лиззи! – кричит она явно не мне. – Все мне пора. Телефоны вышлю.
Но звонить по ним не хочется. Несмотря на то, что сегодня уже второе число. Еще не хочется есть, да и двигаться тоже. Но надо подумать о том, в чем завтра пойдет в детский сад мой сын, да и в чем собственно я сам завтра пойду работать.
Я не очень щепетилен в вопросах внешнего вида. Мне просто хочется выглядеть прилично и я готов допустить, что кому-то мой стиль одежды может показаться неинтересным, скучным. Меня это не сильно удивит и уж совсем не расстроит. Больше этого я боюсь выглядеть нелепо, смешно, как Рене в легинсах.
Лара, наоборот, всегда очень приятно одевалась. Без этой извечной славянской перегруженной феминности, платьев до пола или декольте до талии. Она, например, запросто могла надеть брюки, но на ней они смотрелись как маленькое черное платье Шанель. Даже в то первое лето в деревне она не казалась мне грубой или неопрятной. И я никогда не видел на ней легинсов. Платья она тоже любила, я помню какое-то, которое ей очень шло…
Тогда, в Турции, она ходила в парео. И все турки были от нее в восторге. Там какая-то дурацкая традиция – мужчина никогда не обращается к женщине напрямую, он всегда говорит через посредника. И меня замучили просьбами познакомить с сестрой.
- Сколько ты весишь, - спросил я ее тогда.
- Тебе зачем? – удивилась она и, предвосхищая мой ответ, поспешно добавила: - На диету я не сяду – имей в виду!
- Мне за тебя предлагают столько золота, сколько ты весишь. Я оцениваю коммерческую привлекательность этого предложения.
- Я бы на твоем месте в первую очередь оценила его реалистичность – мы же не в Саудовской Аравии.
- Это вопрос географии, до Эмиратов тут тоже недалеко, ну спросит меня не турок, а шейх какой-нибудь, а я даже не знаю, есть ли смысл начинать переговоры.
- Много ли мало, это все равно как минимум полцентнера золота – тебе хватит.
Было очевидно, что этот краткий курс по ведению международной торговли преследовал только одну корыстную цель. Я улыбнулся и поднял ее на руки, подержал немного в воздухе, потом так же легко опустил на землю:
- Ты совершенно не думаешь о нашем благосостоянии! Тебе нужно больше есть! – она была немного испугана, больше обескуражена моей силой, но сохранила привычный тон:
- И ты как раз знаешь один хороший ресторан…
- Ну да! И есть как раз хочу как собака…
Что мы тогда заказали? Да ладно! Мне было пятнадцать – я постоянно хотел есть. В этом смысле ходить есть с Ларой было очень удобно – можно было доесть и ее порцию. Она обыкновенно не ругалась, но с другой стороны, из моей тарелки она тоже воровала. Просто из любопытства, так что мы были квиты.
А теперь есть совсем не хочется. Какая-то непонятная тоска. Раньше я мечтал, что смерть деда принесет мне свободу. Но вот он умер – и на меня навалилось столько дел. Тех дел, которые он раньше держал на своих плечах как дряхлый атлант.
Мне снится Марианна, это она проходит обнаженная по тому критскому пляжу. Я говорю об этом дремлющей Ларе, а она отвечает, что устала от своей дистанции и мне не следует на нее смотреть.
- Вот там хорошая немецкая девочка! – но в той стороне, куда она кивает, стою я сам. Обнаженный и юный. Именно к нему идет Марианна и я невольно отвожу взгляд…
Утром третьего числа в дверь скребутся. Когда-то, еще до рождения сына, Рене пробовала завести кошку – ничего хорошего из этого, конечно, не вышло. Более того, та история громче всего кричала о том, что и ребенка ни ей, ни мне заводить не стоит. Но ребенок не кошка, он случился однажды, и надо было терпеливо ждать его появления. Так вот скреблось несчастное животное примерно также. Первый мой порыв – сделать вид, что я ничего не слышу. Но практическая польза такой тактики кажется мне сомнительной. Поэтому я открываю дверь. На пороге Марианна. Она молчит и не проходит в дом.
Я тоже молчу и не предлагаю ей войти.
- Когда он начинается, этот твой немецкий? – выдавливает она из себя наконец.
- Сегодня в час первая организационная встреча, - только после того, как я вижу ее кивок, я освобождаю ей дверной проем, она как зверек проскальзывает внутрь. – Подготовься, - кричу ей вдогонку. – Тебе есть что надеть? – продолжаю я тише, когда вхожу в кухню. Она уже помыла руки и начинает готовить завтрак. На ее склоненной шее то ли синяк, то ли засос. Я обрываю себя на полуслове.
Вот прямо сейчас взять за руку, вывести из дома и сказать, чтобы раз и на всегда забыла сюда дорогу…
Я поругался с Ларой! Это случилось внезапно. Я не помню повода. Но это было в январе сразу после нашего возвращения из Турции, а значит, сразу после смерти Ивана, поэтому есть ли смысл вспоминать повод. Скорее всего, я просто не мог больше молчать. Мне было страшно, и я кричал об этом так, что соседи слышали.
- Почему ты мне указываешь? Кто дал тебе право мне указывать? В моем доме! В моей жизни! Ты - жена Ивана! Не моя жена! Не моя мать! Ты – самозванка!
Она стояла в дверном проеме и молчала. Не плакала и не кричала мне в ответ. Дождавшись пока я проорусь, она сказала тихо, внятно:
- Здесь будет так, как я сказала до тех пор, пока я несу ответственность за этот дом. Чей бы он ни был. Потом будешь решать ты. Это я тебе обещаю. Не факт, что я останусь - в конце концов, я уже привыкла решать для себя сама, но указывать тебе больше не буду. Хорошо?
- Уходи, - так же тихо и внятно, белея от ужаса, ответил я. – Сейчас уходи. Я уже в состоянии отвечать за свою жизнь. Я всегда был в состоянии. Еще до того, как ты появилась! Ты была нужна только ему! Он притащил тебя в этот дом! Но теперь его нет и дом мой. Уходи!
Последние слова я кричал в пустоту. Она ушла к себе. И закрыла дверь – я не знал, что она делает. И боялся узнать! Я позорно сбежал с поля боя, на котором, кажется, одерживал победу. Я накинул куртку и крикнул в сторону закрытой двери:
- Я ухожу! А когда вернусь, чтобы духу твоего тут не было!
Это было так брутально, так по-мужски. И первые пару часов эти слова грели мне душу. Я смогу заставить меня уважать. Меня и мое мнение. Я – личность. Сильная, смелая, вольная. Это она просидела всю жизнь дома, в ожидании мужа, которому никогда не была нужна. Я смело пойду на встречу своей судьбе, приключениям, жизни.
Ну или как-то так.
Часа через два я уже трусливо прятался в кустах рядом с домом, чтобы проверить послушалась ли она меня. И она послушалась! Ее машины под окнами не оказалось.
Счастливый, окрыленный победой я полетел домой. Но лифт шел так долго, что в нем я смог подумать о том, что сейчас я войду в дом, в котором все будет по-моему, только потому, что он пуст. И мертв. Он похож на гроб. Для одного. Для меня.
Я открыл дверь своим ключом и увидел, что все именно так, как я себе и представлял. Дом полон света – все двери открыты. Но это холодный свет. И эхо вторит моим шагам. Дом стал лабиринтом, а я заточенным в нем Минотавром. Которому страшно! Который боится сам себя…
Она вернулась. Вечером. Не очень поздно. Наверное, и двух часов не прошло с тех пор, как за мной закрылась дверь моей добровольной тюрьмы. Но я сидел на кухне без сил. Их не хватило даже для того, чтобы встать и выйти в коридор, когда услышал поворот ключа. Даже на то, чтобы поднять голову, когда она вошла в кухню.
Она некоторое время смотрела на меня. Вероятно, то, что она увидела, было для нее неожиданным, удивило, напугало. Потом поставила свою большую, но теперь еще и тяжелую, сумку на пол. Подошла ко мне, опустила свою руку мне на голову, очень осторожно дотронулась до моих волос. Чтобы казалось, что она поправляет растепленные пряди, а не гладит меня по голове. Сказала только…
Черт! Я не помню, что она тогда сказала!
Наверняка, ничего особенного. Да это и не важно! Она не оставила меня одного. Тогда. Когда я больше всего в ней нуждался.
Марианна ловит мой взгляд и все понимает. Молчит.
И я молчу. Какое-то время. Но долго молчать я не могу. Меня ждет работа. Сына – детский сад. Я с трудом разлепляю губы:
- До вечера, - и ухожу. Не позавтракав. Даже кофе не выпив.