Смерть Юрия Домбровского стала одной из самых трагических загадок нашего времени. И сама она, вероятно, обязательно станет захватывающим литературным триллером. Жизнь и без того была немилосердно внимательна к нему, но он, как и всякий незаурядный человек, создавал при жизни канву, по которой легко потом было вышивать миф его биографам.
Первый раз его арестовали в двадцать три года, сослали в Казахстан. В дальнейшем арестовывали трижды, отбывал он сроки на Колыме и в Сибири. В тюрьмах, лагерях и ссылках провёл в общей сложности более двух десятков лет, едва ли ни полжизни. Отделить Домбровского реального от Домбровского мифического теперь не просто. Чего только стоит, например, история с неизвестным стихотворением Мандельштама «О, для чего ты погибала, Троя», которое тот якобы написал в лагере перед смертью. Этим собственноручно сочинённым стихотворением Домбровский однажды разыграл поэта Чухонцева, рассказав, что слышал эти стихи от самого Осипа Эмильевича на последнем этапе ссылки, который назывался Второй речкой. Чухонцев тогда раскусил Домбровского, однако мандельштамоведы до сих пор уверены, что это именно и есть последние стихи Мандельщтама.
Чтобы не слишком замечать непереносимое в жизни, он, Домбровский, довольно активно прибегал к алкоголю. Но и этот почти непременный фактор, сопутствующий подлинному даровитому человеку, он умел сделать чудесным и необходимым качеством собственной натуры. «Зная Юрия Осиповича как человека пьющего, пришёл к нему с бутылкой водки», — пишет один из друзей. Домбровский пил без продыха даже с собственными стукачами ещё в алма-атинские годы ссылки, притом больше, чем с друзьями: «Как я буду потом свой роман писать — про этих непорочных ангелов?» — оправдывался он. Так что характеристика «выдумщик и фантазер» стоит в одном ряду с характеристикой «выпивоха» и в таком контексте характеристика эта теряет всякий двусмысленный и зловредный смысл. «…Его теория античастиц, находящихся в организме, действие которых можно усмирить исключительно положительными алкочастицами, в полном разгаре стройности и проходит усиленную экспериментальную проверку — хоть премию давай за внедрение», — записал в дневнике опять же один из его друзей и знатоков его метода.
Уже после ГУЛАГа он написал роман «Обезьяна приходит за своим черепом» (1959), сборник новелл «Смуглая леди. Три новеллы о Шекспире» (1969), свои лучшие стихи и, наконец, во многом автобиографические романы «Хранитель древностей» (1964) и его продолжение — «Факультет ненужных вещей», впервые опубликованный в 1978 году во Франции.
Роман был признан тогда «Лучшей иностранной книгой года» и получил престижную премию. «В потоке литературы о сталинизме эта необыкновенная книга, тревожная и огромная, как грозовое небо над казахской степью, прочерченное блёстками молний, возможно, и есть тот шедевр, над которым не властно время», — так заключает своё «Слово из тьмы», послесловие к роману, его французский переводчик Ж. Катала.
За рубежом, опять же, явились многочисленные статьи и рецензии о романе — их было много. У нас же вышла только одна, но даже это стало чреватым для Домбровского окончательной бедой.
Именно этот роман — в особенности — КГБ не мог простить реабилитированному по всем статьям Домбровскому.
Неправильно было бы думать, что хрущевская оттепель окончательно растопила айсберги и ледовые поля архипелага ГУЛАГ. Когда опять подморозило, многие из прежних вольнодумов вновь поскользнулись на скользкой ледяной корке, которой схватилась оттаявшая было духовная жизнь страны. Так случилось в семидесятые годы прошлого века и с замечательным писателем, необычайно светлым и незащищённым человеком (некоторые сравнивали его с Дон Кихотом) Юрием Домбровским.
За писателем следили, ему угрожали по телефону, его избивали. Собственно, и убили его, жестоко избив, после выхода во Франции романа «Факультет ненужных вещей» — в мае 1978-го, ровно сорок (всего!) лет назад.
Угрозы и ночные звонки начались даже раньше ещё, с тех пор, как под романом была поставлена дата — 5 марта 1975 года.
Выходит, его убили за роман? Из всех мифов о Домбровском этот главный.
Собственно, сценарий собственной гибели Юрий Домбровский сам и написал. Наверное, такое предвидение составляет непременную часть всякого крупного дарования.
«Ручка, ножка, огуречик», последний рассказ Юрия Домбровского, дает полное представление о напряженной обстановке его жизни того времени. Рассказ стал провидческим.
Вот что произошло с Юрием Осиповичем только за два тогдашних года:
— ударили в автобусе, раздробили руку железным прутом;
— выбросили из автобуса;
— избили в Доме литераторов.
Юрий Осипович давно туда не ходил, но тут пошёл поделиться радостью: показать экземпляры вышедшего «Факультета…».
Жена его Клара Турумова первой сказала то, что внесло в осмысление последних дней Юрия Домбровского неразрешимую тайну. Писателей, чью жизнь венчает тайна, у нас не так уж много. Тайна такая всегда значительнее и ярче надгробных речей и цветов: Я была у мамы в Алма-Ате и ещё не знала, что роман вышел. Вернулась через две недели, а его словно подменили. Кончился запас жизненных сил. Все восемнадцать лет, что знала, почти не менялся, шутили, что, мол, вот она, особая “лагерная порода”. Мне он ничего о происшествии в ЦДЛ не стал говорить. Только через год жена Льва Славина, Софья Наумовна, рассказала мне об этом последнем избиении.
В фойе ресторана она увидела, что какие-то громилы бьют в живот рухнувшего навзничь человека. Кинулась и вдруг узнала: «Это же Юра! Юрочка Домбровский!». Громилы-нелюди — “их было очень много!” — разбежались.
Он умер через полтора месяца после этого.
В последний год писатель усох, ссутулился, резко похудел, лицо его стало каким-то маленьким, а под глазами легли тёмные круги, а «кое-кто даже принял его за старуху».
Есть фильм, снятый по последнему рассказу Ольгой Козновой, в конце которого раздаётся выстрел. Писателя убили?
Так что же в итоге погубило Домбровского?
«Даже если это были не они (КГБ. — Е.Г), <…> все равно это они! Потому что это они создали атмосферу…», — пишет один из близких друзей писателя. Об атмосфере, сгубившей писателя Юрия Домбровского, Я и попытался тут рассказать. Почему об этом до сих пор не снято хорошего кино?
У меня история была. Дело было в прекрасном городе Алма-Ата. Я был совсем молодой, только в "вечёрку" поступил под начало легендарного Василия Бернадского, царство ему небесное. Как-то он пригласил меня, сопляка совсем, к себе на холостяцкую квартиру покушать водки. Я тогда только приобщался к этому делу, По моему, Бернадский и есть мой крестный отец в этом деле. Третьим был Юрий Домбровский. Я молчал, а два матёрых зэка говорили бесконечно. Я тогда не знал, кем станет Домбровский через десяток лет и ничего не запомнил. Вот жалость-то, придётся, когда стану писать воспоминания, чего-нибудь придумывать. Так все делают. Впрочем, одна история запомнилась. Домбровский рассказывал о первых днях на свободе, сразу после зоны он примчался в Алма-Ату. У него было одно только желание — посмотреть в глаза тому, кто сделал донос на него. Он готовился к этому решительно, тренировал взгляд, чтобы сделать его твёрдым и пронзительным, как финка. Он полагал, что такого взгляда будет достаточно, чтобы доносчик всё осознал, и оставшаяся жизнь стала ему в наказание. Доносчика он нашёл. Позвонил в дверь. Тот, конечно, смутился несколько, но быстро определил единственно верную линию поведения. Он побежал в магазин и купил две бутылки "Московской". Селёдки, конечно, и хлеба. Короче, тренированный жестокий взгляд Домбровскому не пригодился. Через час они, доносчик и жертва доноса, вели задушевную беседу о жизни, которая изобилует совершенно непредсказуемыми сюжетами. И эти-то сюжеты только и важны бывают в конце концов...
А мораль из жизни его и из фильма об этой жизни надо нам вынести прекрасную и вечную. Если он писал свою главную книгу со столь великим упорством, испытывая при том самую подлую нужду, зная точно, что книга не имеет малейшего хотя бы шанса увидеть свет, значит, он был гранитно твёрд в том, что книга его необходима людям. Собственно, он именно потому и исполнил свою работу до последней упорной точки. Нет и никогда не было значительного художника без этого всепобеждающего чувства собственной правоты несмотря ни на что. «Рукописи не горят, когда они напечатаны» — так назвал своё послесловие к «совписовскому» изданию «Факультета ненужных вещей» Фазиль Искандер.