В трёхкомнатной квартире молодых специалистов жило четыре человека: Саша Крюковский, Володя Кузнецов, по прозвищу Грек (через год он уехал), Сергей Коршунов и Шура Пиндик. Слава, Сергей и Шура вместе учились, вместе приехали в Нелидово, а потом и в Воркуту подались. Мы были как одна семья. Они приходили к нам запросто. А мы со Славой, помнится, отмечали у них Новый год. Познакомились там с девушкой Саши Крюковского, Светланой.
Она работала медсестрой в мужском психоневрологическом интернате. В этом заведении содержались люди, психически больные и умственно отсталые с 18 лет и до конца. Света мне и рассказала, что в интернате освободилось место культработника
Это она переходила в медсестры, а до этого заведовала библиотекой и другой культурной частью. Целый месяц мы с ней передавали библиотеку из рук в руки по одной книжке.
Света была симпатичная, стройная девушка, моложе меня. У нее был сын Дениска. Она поведала мне все интернатские тайны и новости. Все подавалось в весёлом ключе, все рассказанное было смешно и забавно. Мне было даже грустно, когда передача материальных ценностей закончилась. Моя предшественница приходилась дальней родственницей директору интерната Ивану Николаевичу, солидному пожилому мужчине, неравнодушному к женскому полу. Так что я поступила на работу по протекции этой Светланы. Пока мы жили в Нелидово, были с ней если не подругами, то очень хорошими приятельницами. Она частенько бывала у товарищей Славы. Ее весёлый характер очень подходил для праздников, которые мы встречали вместе.
Моя работа заключалась в выдаче книг обеспечиваемым, проверке почты, проведении политинформаций, организации посещения кинотеатра, приема гастролирующих артистов, проведения дней рождений и т.д. Я носила связку ключей от библиотеки с читальным залом, актового зала, кинобудки, артистической и от почтового ящика.
Рабочий день начинался с планерки у директора, потом я открывала почтовый ящик и вынимала все письма, вскрывала, прочитывала, заклеивала и клала назад в почтовый ящик. Это было необходимо, потому что наши жильцы могли писать жуткий бред и рассылать по всем инстанциям. Один товарищ Пузин считал себя генеральным секретарем компартии мира, другой требовал гонорары за изобретение Катюши. А один деятель рассказывал матери интимные подробности общения с умственно отсталой санитаркой и сравнивал ее с этой мамой. Каждый день я изымала такие эпистолярные шедевры и рвала их на мелкие кусочки.
У меня под отчётом были баян и аккордеон. Баянист Анатолий Васильевич с удовольствием по моей просьбе играл "Скажите, девушки, подружке вашей", "Брызги шампанского". Он был такой вежливый, улыбчивый, в неизменной ветхой кепочке, с которой не расставался никогда. Даже не верилось, что у него шизофрения. Но, когда он начинал рассказывать, что он летал на могилки своих родных, сомнения рассеивались. Аккордеонист Валя Парамонов был красивый молодой мужик. Играл просто потрясающе, но я его боялась. Играя, начинал трястись всем телом. Я давала ему сигареты (это была моя валюта) и провожала из читального зала. Все обеспечиваемые смертельно боялись укола аминазина. Только стоило намекнуть и сразу становились тише воды, ниже травы. Главврач Бражников однажды не выписал вовремя психотропные средства и у одного больного начался приступ агрессии. Его схватили и затолкали в КПЗ, так называли изолятор. А однорукий завхоз Жора, оказывается, сложил туда ломаные стулья. Как зайти и сделать укол? Тот, кто внутри, вооружился обломками. Директор Иван Николаевич приказал Бражникову и Жоре идти к взбесившемуся и успокоить его, раз они допустили эту ситуацию. Бражников получил по руке ножкой стула. Успокоить не получилось. Тогда один находчивый обеспечиваемый залез и вынул стекло из окошка над дверью, прыгнул сверху на буяна с одеялом, накрыл его, а медсестры сделали больному укол. И не было дня, чтобы в этом заведении не происходило какое-то ЧП.
Два раза в неделю по плану я проводила политинформации, сидя на сцене с газетами, а публика занималась, кто чем хотел. Слушали от силы два человека. Раз в месяц проводились чаепития в честь именинников. Накрывали стол: конфеты, печенье, пряники, пирог с повидлом. Приходил приглашенный Иван Николаевич, поздравлял виновников торжества и в заключении говорил потрясающие слова: "Ну, а теперь пейте чай, пока пар из голенищ не повалит!" Детская радость на лицах обеспечиваемых умиляла до слёз. Мои помощницы Люба и Галя, санитарочки, пели именнинникам песни, плясали свой любимый танец "Яблочко", для чего переодевались в брюки и рубашки с самодельными матросскими воротниками.
Приезжали к нам и настоящие артисты. Я обязана была их встретить, показать где, что есть, собрать в зал обеспечиваемых, выгнать из курилки всех до одного. И ведь не боялась, что треснет кто-нибудь по голове. Публика была ещё та.
Интернат находился в лесу за городом. Надо было идти километра два с половиной мимо вокзала, мельницы, немного полем, а потом долго лесом. Автобусы к нам не ходили. Но молодые ноги не чувствовали усталости. Пока идёшь, любуешься на ёлки в белоснежных шубах, на берёзки в пушистом инее.
Иду я, однажды утром, на работу. Снег скрипит под каблучками новых сапожек. Сапожки красивые, модные, муж привез из Москвы. Как сумел угадать? Не трут, не жмут, кожа мягкая. Каблуков просто не чувствую. Навстречу идёт парень в короткой военной куртке и серой шапке. Невзрачный такой. Лицо узкое. Мы разминулись, и вдруг я почувствовала, что кто-то, зажимая мне рукой рот, заваливает меня назад. Я, как в замедленной съёмке, падаю на спину, а из руки у меня вырывают сумку. И опять мое горло меня выручило. Я закричала так, что у самой волосы дыбом встали, а с веток деревьев вспорхнули вороны, роняя снег. Парень швырнул сумку и бросился наутёк. А я с размазанной помадой по всему лицу, вся в слезах явилась на всеобщее обозрение. Все случилось в ста шагах от интерната. В читальном зале сняла и развесила по стульям всю одежду, моментально промокшую от проливного пота. Одела синий рабочий халат, напилась воды, стёрла помаду. И тут за мной пришли. Зовут к директору.
Ивану Николаевичу уже доложили, что с библиотекаршей что-то стряслось. Я рассказала о нападении. Он велел мне одеться и идти с ним. Оказывается, у завхоза Жоры в этот день пришел из тюрьмы пасынок. Мы шли его опознавать. За занавеской на квартире Жоры спал на кровати парнишка. Он открыл удивленные глаза. Лицо у проснувшегося было круглым, детским каким-то
- Нет, это не он, - твердо сказала я.
- Посмотри получше, - посоветовал директор.
- Я же говорю, не он! Тот совсем другой был. Узкомордый такой.
Мы ушли, оставив парня досматривать свой первый сон на свободе. Это был второй и последний случай нападения на меня. И опять выручил голос, невесть откуда взявшившийся.