Дневной урок – был закончен, статья написана. Теперь, я отнесу её в «Новый Петербургъ» - и, свободен. Мне нравиться гулять по Питеру, который уже склоняется к вечеру, сейчас – 17-00, в редакции мне надо быть до 18-00. Время у меня еще есть, тем более и идти то тут – всего ничего. Выходу на Сенную, проталкиваюсь к Садовой. Сколько же здесь было – всего. Пять лет я учился – ну совсем поблизости. Финэк. Это сейчас его «вход – выход» на Садовую все больше закрыт, а вот, когда я учился в нем, я пользовался в основном этим входом. Здесь… по Садовой, ходил 14 трамвай, он шел сюда, прямо от Пискаревки:
Я шел по Пискаревскому проспекту
В Часовню Благовещенского
Храма
И там принес свои молитвы Богу
И Лик Его
В киоте драгоценном
Свет тонких собирал свечей.
Там я увидел мельком
Свое лицо
В стекле иконы отраженным
И понял вдруг,
Что я еще не кончен.
Но только начато мое творенье
Богом…
От моей родной и всегда любимой Пискаревки, тут не было метро и прокладывать его сюда, его как будто бы, никто и не собирался. Однообразные и в общем-то скучные силуэты пятиэтажек. Вся Бестужевская улица, между Пискаревским и Энергетиков из этих пятиэтажек, как-то живописно, «неправильно» выставленных торцом на «красную линию», фасадами же, образуя дворы, зеленые, засаженные тополями, яблонями, березами. Необыкновенно тенистые и спокойные. Такие же – девятиэтажки, но эти уже, выстроились фасадами к Аннекову. Он долго был Анненковым, а потом, его – взяли и переименовали в проспект Блюхера. Я тогда был еще школьником младших классов. Нам рассказывали, что-то о жизни и подвигах, того самого – Блюхера. По жизни – Василия Константиновича Медведева. Похождения этого, несомненно, очень смелого и очень авантюрного человека на Дальнем Востоке, сошли бы, пожалуй, за приключения какого-нибудь испанского Писсаро или Кортеса, английского Родса и Ливингстона. Но, к тогда я интересовался ими не очень. Помню только, как к нам в школу, на какое-то собрание-линейку приходила, какая-то пожилая, нервная женщина. Эта ее нервность, даже психичность было первым что бросалось в глаза и оставляло просто глубочайший осадок. Женщина – оказалась дочерью маршала Блюхера, она сказала что Блюхер был одним из первых советских маршалов и самым первым кавалером ордена Красного Знамени, нам, конечно же, рассказывали, а вот то, что он оказался «врагом народа» и закончил свой жизнь очень тяжело. Это как-то опускалось. Вслед за «главой семьи», пострадали и все его домочадцы, ставшие в одночасье членами семьи изменника Родины – чсир. Отсюда, конечно же, первичность его дочери, которая сперва просто показалась мне странной, а потом – просто напугала. Да нет же, конечно, я не пытался ее объяснить. Она как будто охватила меня своим тяжелым обаянием и мне это – очень не понравилась, напрягло. Мне хотелось, чтобы эта линейка побыстрее кончилась. Наверное, этого же хотелось и другим. Поэтому эта встреча закончилась быстро. С тех пор – Анненков, стал Блюхера, хотя, девятиэтажки, выходившие на него, остались все теми же. Там продолжали жить некоторые мои школьные друзья и я иногда поднимался к ним на лифте, двигающимся с ужасным скрипом и грохотом. Девятиэтажен было четыре, парадных – больше 20, лифтов – тоже. Друзья – были разными и жили в разных парадных, но лифты были совершенно одинаковыми. Мне в них – не нравилось. Толи дело – моя пятиэтажка. Без лифта… и подниматься мне не выше третьего. Удивительно, но за все детство и юность я практически не поднимался выше третьего этажа. Потом, как-то поднялся на четвертый.
По делу, а вот на пятый взошел – уже только когда мне было за «30». Почему то меня никогда не интересовало то, что происходит в моем доме, было каким-то несерьёзным, легковесным, неинтересным. Одна – двенадцатиэтажка, что приткнулась «доминаннтным фасадом» на Пискаревский проспект, обрамленная с двух сторон девятиэтажками, которые все называли «кооперативными».
В них – мои друзья, почему-то не жили. Туда – я не ходил. Были у нас еще и штук пять или шест – шестнадцатиэтажных башен. Были – три детских сада… в один из которых я ходил, будучи маленьким. Наша необыкновенная школа. Школа с самолетом. Школа имени Циолковского Константина Эдуардовича. Перед школой стоял самый настоящий – МИГ-17. Круглый, стремительный, он лежал на невзрачных полукольцах-кильблоках и был поднят на паралепипед-постамент сложенный из кирпича домик, с дверцей. За этой дверцей, как я узнал много позже, хранился садово-парковый инвентарь, но тогда: Боевой, блестящий круглыми алюминиевыми боками и необыкновенно притягивающий вороненой сталью пушек, под брюхом и на крыльях, блестящий фонарь кабины, представлялся пристанищем небожителя, к которому нет доступа простым смертным. Но, однажды, как только мы приступили к учебе всех 7 летних первоклашек, повели на экскурсию в самолет. У паралепипеда-постамента стояла приставная лестница и мы – по очереди поднимались к самолету. Малышей оберегали старшеклассники, они же, помогали нам разместиться в кабине и даже на миг – закрывали блистер кабины. Потом подсказывали, как держаться «за ручку», показывали, как «ходит» киль и рули высоты от наших движений, которые делали маленькие ручки, обхватившие тяжелую на вид рукоятку. Но, все двигалось, как по мановению Волшебной палочки:
- Надо же, - задумался…, - вдруг спохватился я, притормаживая на Фонтанке, у Училища Правоведенья. Сейчас мне надо повернуть на оружейника Федорова. еще метров 60 – 80 и вот она – Гагаринская. Вот он – «Новый Петербургъ». Рабочий день заканчивался, но понять это непосвященному было бы трудно. Сейчас, за 20 минут до конца работы еще все вертеться, кипит, и все заняты. Я забегаю в комнатку редактора.
Алексей понимает на меня усталый взгляд. А
– это ты…?
- Да, - я отвечаю односложно и кладу на стол дискету. - Статья тут.
- Какая? – Алексей устал… тупит.
- Как какая? – я недоволен
- Ну как же можно забыть, добавляю:
- Гиперборейская.
- Даааа…, - Алексей удивлен.
- Вообще-то я думал, ты после нашей выпивки так быстро не успеешь. Он с интересом загоняет дискету в сидюк. Открывает. Приступает к чтению. Он явно заинтересован:
- Ну – я пошел, - говорю я…, поняв, что с текстом все нормально.
- Да, - говорит мне вдогонку Алексей. - В этот четверг выходит.
Я откликаюсь и лезу в карман, достаю из него фотографии, которые взял у Сергея. Отлично – почти не помялись.
- Иллюстрации, - добавляю я и кладу фотографии Оракула перед Алексеем.
- Здорово, - Алексей доволен. - Закинь на верстку.
Я забираю фото Оракула. Верстка – дальше по коридору, совсем рядом с Алевтиной, конечно же, вперед захожу к Але. Толкаю дверь. Аля, сидит за компьютером, она сосредоточена и деловита. Секунда. Аля порывисто вскакивает и идет ко мне:
- Ну как же ты долго? – фраза у нее выходит томная, многообещающая. Она легко касается своими губами моих губ, еще миг и она целует меня. Так, как будто бы хочет, чтобы я выпил её до дна. Я понимаю – сегодня мы снова будем «в башне», сегодня – мы снова будем купаться в Песке Времени…