Продолжение предыдущей статьи об Александре Шмореле — русском немце и патриоте России, организаторе подпольной антинацистской организации "Белая роза"...
Предвкушение
Как вы помните из предыдущей части, известие об отправке в Россию застало друзей-диссидентов из Мюнхенского университета в тот самый момент, когда они перешли к активным действиям по распространению антинацистских листовок. С высоты сегодняшних дней понятно, что эта поездка в какой-то мере уберегла их на некоторое время, потому что без нее Гестапо вышло бы на их след гораздо раньше. Ну а пока, готовясь к поездке, они свернули всю деятельность "Белой розы"...
По понятным причинам особый трепет в эти дни испытывал именно Александр Шморель. Если для всех остальных ребят будущая поездка воспринималась скорее как приключенческое путешествие в экзотическую страну, для Александра это было настоящим возвращением на Родину. При этом нельзя забывать, что Россия была для него страной грез, земным раем, которую он всю свою сознательную жизнь идеализировал и представлял исключительно по книгам Толстого, Достоевского, Гоголя, Пушкина и др. Его подруга по университету Лило Рамдор вспоминала после войны, что за день до отправки Александр явился к ней в военной форме и в крайне возбуждённом состоянии. Буквально с горящими глазами он сказал:
Я вновь увижу Россию!
Мы будем работать в полевых лазаретах — пока ещё не известно, как долго. Я думаю, что к зимнему семестру мы всё-таки вернёмся в Мюнхен...
Как понятно из сохранившихся писем и дневников остальных ребят, Шморель и их готовил к встрече с Россией очень основательно. По вечерам они читали и обсуждали русскую классику, он рассказывал о российских обычаях жизни (разумеется, дореволюционных) и даже пробовал давать уроки русского языка. Причем, они сами были откровенно заинтересованы русской культурой. Позже Вилли Граф, который, напомню, уже бывал на Восточном фронте, скажет, что именно благодаря Шморелю смог посмотреть на Россию совсем другими глазами.
Наконец, 23 июля 1942 г. в 11 утра друзья организованно погрузились в специальный армейский состав и отправились в долгожданный путь. Что символично, на Восточный фронт эшелон отходил с Восточного вокзала Мюнхена. Фотография прощания уже активных членов "Белой розы" (а дома оставались Кристоф Пробст и Софи Шолль), сделанная в то утро, после войны облетела весь мир, став культовой.
Ну а пока путь друзей лежал через Регенсбург, Цвикау, Дрезден, Гёрлиц, оккупированную Польшу — на восток, в Россию.
"Еду я на Родину"
Едва поезд пересек границу с Польшей, друзья с любопытством прильнули к окнам и стали воочию созерцать все то, о чем раньше только слышали от других.
26 июля 1942 г. эшелон на сутки остановился в Варшаве и они смогли вырваться и прогуляться по городу. Шок от увиденного отразился в дневниковых строчках Вилли Графа:
Отовсюду на нас смотрит беда. Мы отводим глаза...
Ганс Шолль писал домой:
Пребывание в Варшаве сделает меня больным, слава Богу, завтра едем дальше! Одни только руины могут ввести в депрессию… На тротуаре лежат умирающие от голода дети и просят хлеба, а с противоположной стороны улицы доносится раздражённый джаз. В то время, когда крестьяне целуют каменный пол в церкви, бессмысленное веселье пивных не знает границ. Повсюду царит пораженческое настроение, но несмотря на это, я верю в неисчерпаемую силу поляков. Они слишком горды, чтобы кому-нибудь удалось завязать с ними беседу. И везде, куда ни глянь, играют дети...
Судя по всему, увиденное лишь сильнее укрепило антинацистское мировозрение ребят и наглядно показало им, что они на правильном пути. А между тем, из-за технических причин (прежде всего, высокой партизанской активности) вместо прямой дороги на Вязьму, эшелон вынужденно отправился по объездному пути через Восточную Пруссию и Прибалтику. С опозданием в два дня он добрался, наконец, до старых советских границ и 30 июля 1942 г. пересек их. Ганс Шолль написал в своей записной книжке:
В России началась равнина, сначала мы пересекали мягкий моренный ландшафт: волнистые холмы, подобные застывшему морю. Над ними в голубом небе, покачиваясь, проплывают корабли облаков, сияющие ослепительной белизной в свете вечернего солнца. Все это навевает в душе мелодии молодёжного живого ритма. Я вспоминаю светлые церкви в стиле барокко, Моцарта. За границей началась широкая, бескрайняя равнина, где размывается любая линия, где всё твёрдое растворяется, как капля в море, где нет начала, нет середины и конца, где человек остаётся без Родины, и лишь печаль наполняет его сердце. Мысли подобны облакам, которые, так же бесконечно и непрерывно меняясь, уплывают прочь. Тоска, как ветер, несущий облака. Здесь все опоры, за которые судорожно цепляется человек — Родина, отчизна, профессия — вырваны разом. Почва уходит из-под ног, ты падаешь и падаешь, уже не зная куда… и неожиданно приземляешься мягко, словно на крыльях ангелов на русской земле — на равнине, принадлежащей лишь Богу да его ветру с облаками...
31 июля эшелон минул Витебск, Смоленск и остановился в Вязьме.
Три лучших месяца в жизни
Первое, что бросилось в глаза "гостям", тотальная военная разруха, намного превосходящая таковую в Польше. Впечатленный Вилли Граф записал в дневнике:
Ужасно долгий марш к фронтовому сборному пункту, первое распределение, размещение на постой. Мы впятером плетёмся через весь город. Грязь. Разорение. Играет немецкий марш. На холме между домов и развалин стоит церковь. Под моросящим дождём мы ещё сидим на скамейке перед нашим жилищем и вспоминаем события последних дней...
2 августа прошло распределение и все они попали в 252-ю санитарную роту, которая базировалась в Гжатске. До отправления еще оставалось время и ребята прогулялись на местный рынок, который поразил своей оккупационной нищетой. Вилли Граф записал в дневнике:
Никогда ещё разруха не проявлялась так явственно. Хлеб бьёт все рекорды. Его ищут все...
Отъезд в Гжатск несколько затянулся и лишь под покровом темноты друзья наконец добрались до города, где им предстояло провести около трёх месяцев. Неутомимый летописец-Вилли писал в дневнике:
Около 10.00 прибыли в Гжатск. Опять бесконечный марш с багажом через весь город. Призрачно возвышаются в свете луны руины опустевших домов. Русская артиллерия обстреливает город, мы прячемся за углами зданий. Лёгкая паника. Мы спим фактически в дерьме...
А что чувствовал в это время Александр? Как он вопринимал свое "возвращение" на Родину в качестве военнослужащего оккупационной армии?
Ответить на эти вопросы трудно, но после своего ареста он скажет на одном из допросов:
Если бы мне довелось как солдату с оружием в руках бороться против большевиков, то перед исполнением этого приказа мне пришлось бы довести до сведения моих военачальников, что я не могу сделать этого. В качестве фельдфебеля санитарной службы я был избавлен от таких заявлений...
С учетом, что это опасное по тем временам заявление (за отказ от службы отправляли на гильотину) было сделано на допросе в Гестапо — можно смело сказать, что Александр не кривил душой. Да, он смог вернуться исключительно в качестве санитара и ни при каких обстоятельствах не смог бы поднять оружие на представителя своего народа. Даже если бы тот был обезличенным большевиком. Видимо, поэтому его совесть перед самим собой была чиста.
Началась медицинская служба друзей в Гжатске...
При этом все свое свободное время они проводили с местными жителями в общениях, танцах, песнопениях, на рыбалках и даже (что уж кривить душой) в попойках. Анализ их писем и дневников показывает, что это время стало одним из самых счастливых в их короткой жизни. Поразительно, но о войне они практически не упоминали. Например, Александр писал в восторге в одном из писем домой:
...Я часто и подолгу разговариваю с русским населением — с простым народом и интеллигенцией, особенно с врачами. У меня сложилось самое хорошее впечатление. Если сравнить современное русское население с современным немецким или французским, то можно прийти к поразительному выводу: насколько оно моложе, свежее и приятнее!
В другом письме университетской подруге Лило Рамдор Александр добавлял:
Прекрасная, великолепная Россия! Берёза — твоё дерево. Там, далеко-далеко, где земля соприкасается с небом, на краю бесконечно широкой долины, она стоит одиноко и тянется к небу. Ты, одинокая берёза, вечный степной ветер ласкает, треплет, ломает тебя. Ты — его вечная игрушка. Разве русский человек не похож на тебя? Разве он не такой же одинокий, разве его цвета — не твои цвета, такие же светлые, белые и нежно-зелёные, его мягкая душа — разве она не похожа на твой мягкий белый ствол, его слабая воля — разве не похожа она на твои упругие ветви, твою дрожащую листву? Разве он не такая же игрушка жизни, как ты — ветра? И разве он не так же прекрасен, как ты?
Знаешь, Лило, русский человек так устроен, что его можно либо очень сильно любить, либо с такой же силой ненавидеть. Его или понимаешь, или нет. И не существует «тёплого состояния» — только любовь или ненависть. Когда я впервые увидел эти лица, эти глаза, когда я впервые заговорил с ними — каким жизненным светом озарило меня! Нет, не напрасно они страдали эти двадцать лет, да и страдают до сих пор. Здесь, на востоке, в России находится будущее всего человечества. Мир должен стать другим — более русским. И если он не сможет или не захочет сделать это, то дни его сочтены — он превратится в пустой сосуд, без содержимого, где не будет людей… Лило, не верь тому, что тебе будут говорить или писать о тупости русских — никто из них ни капли не понимает русского человека! Как раз в сравнении с немцем можно было бы много чего сказать, очень много, да вот нельзя...
Не отставал и Ганс Шолль. Он писал своему университетскому учителю Курту Хуберу (тоже активному члену "Белой розы" позже арестованному и казненному вместе с ними):
...Невозможно передать, даже очень приблизительно, то, что обрушилось на меня с первого дня после пересечения границы России. Россия во всех отношениях безгранична, как безгранична и любовь её народа к Родине. Война шагает по стране, как грозовой дождь. Но после дождя вновь сияет солнце. Страдание целиком поглощает людей, очищает их, но потом они снова смеются...
Я вместе с тремя хорошими друзьями, которых Вы знаете, всё в той же роте. Особенно я дорожу моим русским другом. Очень стараюсь тоже выучить русский язык. По вечерам мы ходим к русским, вместе пьём водку и поём.
Русские войска к северу и югу отсюда наступают мощными силами, но ещё неизвестно, что из этого выйдет.
С большим приветом!
Ваш покорный Ганс Шоль
и Ваш Александр Шморель
и Ваш Вилли Граф
и Ваш Губерт Фуртвенглер
В другом письме Ганс Шолль в восторге рассказывал о случайной встрече с незнакомым местным крестьянином, который тут же легко и просто пригласил его в свой дом:
...Там мы выпили несколько стаканов водки и пели русские песни, как будто вокруг царили мир и покой...
Похожая история произошла и с Вилли Графом. Он рассказывал в дневнике:
В деревне, примыкающей к нашей, танцует молодёжь. Когда уже стемнело, я пошёл туда, в крестьянский дом — один немец среди русских. Первая реакция — удивление и скованность, но уже вскоре я оказался в гуще людей. Один из них неутомимо играет на гармошке, пары танцуют в тесноте. Поначалу я чувствую себя не очень уютно — объясниться ни с кем не могу, на меня никто не обращает внимания. Некоторые танцы хороши. Маленькая девочка танцует одна, прекрасно двигаясь. Подрастающее поколение уже не знает старых танцев. Они предпочитают танцевать вальс. Мне нравится, как молодёжь проявляет свою солидарность: дело в том, что встречаться по вечерам вне собственного дома запрещено, но на следующее утро все, кого бы я ни встретил, отрицают свое присутствие на вечеринке. Класс!
При этом стоит подчеркнуть, что Александр Шморель был посерьезнее своих праздных друзей. Он активно посещал местный православный приход и общался с верующими. Кроме того, он тайно помогал местным жителям с лекарствами и организовал для них что-то типа медкабинета для их приема. А в тех реалиях это было очень и очень смело. За такое им вполне могли заинтересоваться немецкие "компетентные органы".
Позже, работая в лазарете, Александр познакомился и сдружился с медсестрами Верой, Неллей и Зиной. По сути, они были коллаборационистами, работавшими в немецком лазарете. Александр будет помнить их до конца, а Нелле даже напишет письмо из камеры смертников (ниже будет полностью). Особенно запомнилась друзьям Вера. Он отлично играла на балалайке и после одного из выступлений Вилли Граф записал в дневнике:
Так хорошо! Ощущается сердце России, которое мы так любим...
Какие отношения связывали девушек с их немецкими друзьями? Трудно сказать, но я думаю, что, например, Александр относился к Нелле чисто платоническо-дружески. Вы сами увидите это из его письма.
В тот период счастливый Александр писал по-русски домой (его отец бережно сохранил все письма):
Дорогие мама и папа!
У меня все хорошо. Жив, здоров и сыт. Каждый второй день у меня выходной, и тогда я хожу гулять (окрестности здесь, как и повсюду в России, прекрасны), или иду в город, где у меня уже много знакомых. Таким образом, я провожу свободное время наилучшим образом. За двадцать лет большевизма русский народ не разучился петь и танцевать, и повсюду, куда ни пойдёшь, слышны русские песни. Поют и старые, и новые. При этом играют на гитаре или балалайке — так здорово! Завтра я иду с одним старым рыбаком на весь день рыбачить. Здесь есть и раки, сколько душе угодно. Несмотря на бедность, народ тут чрезвычайно гостеприимный. Как только приходишь в гости, самовар и всё, что найдётся в доме, сразу же ставится на стол. Я часто захожу к священнику, ещё довольно бодрому старику. Кроме добра я здесь ничего не видел и не слышал.
Привет всем! Целую. Ваш Шура
Нужно отметить, что немцев сильно потрясла литературная образованность русских крестьян. Дело в том, что Александр Шморель часто читал Гансу и Вилли вслух Достоевского, после чего друзья часами спорили о смыслах его произведений. И вот Вилли Граф с удивлением записывает в дневнике:
Интересно, что простейшие люди: крестьяне, рыбаки, ремесленники знакомы с Достоевским, осмысливали его не поверхностно, а довольно основательно, о Германии такого не скажешь. Ведь людей, по-настоящему знакомых с Гёте, не так уж и много. Здесь же, в этой стране поэты — воистину народные: их понимают, и так должно быть! Мне так жаль, что я не могу ещё лучше говорить по-русски. Со многими людьми это было бы просто великолепно! В этой стране надо бы побывать три месяца при других обстоятельствах…
Ему вторил Ганс Шолль:
У нас, немцев, нет ни Достоевского ни Гоголя. Ни Пушкина, ни Тургенева. «Но Гёте, Шиллер», — ответит кто-то. Кто? Интеллигент. «Когда ты в последний раз читал Гёте?» «Я уже не помню. В школе или где-то ещё».
Я спрашиваю русского: «Какие у вас есть поэты?» «О, — отвечает он, — все, у нас есть все, и кроме них ничего нет на свете». Кто этот русский? Крестьянин, прачка, почтальон...
Так день за днём незаметно пролетели три месяца их жизни. Заканчивался октябрь 1942 г. и друзьям пришло время возвращаться в Германию. Тогда они еще не знали, что эта поездка, ставшая для них чуть-ли не отдыхом в пионерлагере, навсегда останется для них лучшим и самым запоминающимся временем в их короткой жизни.
1 ноября 1942 г. их погрузили в эшелон и отправили в Брест. Там во время очередного простоя они вскладчину купили настоящий русский самовар (как сувенир на память) и попытались передать сигареты в соседний эшелон с советскими военнопленными, из-за чего попали в крепкую словесную перепалку с конвоирами (которые так и не приняли "дары").
Наконец, 4 ноября 1942 г. эшелон с друзьями тронулся в путь, пересек Буг и навсегда покинул российские земли. Начался отсчёт последних трех месяцев их вольной (и земной) жизни...
Возвращение и активизация "Белой розы"
Вернувшись из "командировки" друзья лишь сильнее укрепились в своем антинацистском мировозрении и сразу же принялись за дело. Стоит отметить, что гораздо тяжелее других возвращение далось Александру Шморелю. По приезду в Германию он погрузился в депрессию и еще достаточно долго приходил в себя. В одном из писем гжатской подруге Вале он писал:
...Необычным и чуждым показалось мне всё здесь теперь, после того, как я побывал в России. Никогда больше не смогу я свыкнуться с местной европейской «культивированной» жизнью, никогда! Целыми днями я думаю только о вас и о России, по ночам мне снитесь вы и Россия, потому что моя душа, моё сердце, мои мысли — всё осталось на Родине. Здесь я тоже целиком и полностью живу в русском окружении: самовар и русский чай, балалайка, русские книги и иконы. Даже моя одежда — русская: рубаха, мои русские сапоги — одним словом, всё — русское. Мои знакомые тоже русские. Но пока я должен оставаться в Германии. Я смогу много тебе рассказать, когда мы увидимся вновь. Пока же ещё рано об этом говорить...
Позже письма Александра Шмореля дадут повод исследователям его жизни выдвинуть версию о том, что он серьезно планировал побег в СССР. Что ж, вполне возможно. По крайней мере, это действительно читается между строк. Особенно из письма, отправленного в Гжатск накануне каталического Рождества, где он фактически прямо говорит об этом:
...Несмотря на присутствие моего отца, которого я очень люблю, я не ощущаю себя здесь как дома. Меня тянет на Родину. Только там, в России, я смогу почувствовать себя дома. Единственное, что утешает меня — это то, что я знаю: это последнее Рождество, которое я праздную в чужой для меня стране, в одиночестве...
Причем учтите, что писал он все эти письма в условиях работы военной цензуры. Где-то из-за нее Александру таки приходилось идти на компромисс. Например, вышеуказанное письмо русской подруге он нарочито глупо закончил выражением: "В одном я уверен: теперь, после всех событий последних месяцев, как никогда стало совершенно ясно, что победа будет за Германией". И это притом, что все письмо было пропитано лютой ненавистью к немецкому фатерланду и желанием сбежать в Россию. Александр откровенно троллил цензоров.
Отметив Старый Новый год 1943 г. он писал Нелле в Гжатск:
...Вся русская молодёжь собралась у одного знакомого — русского художника. Горела ёлка, было уютно — простая, непринуждённая атмосфера. Мы пели много русских песен. Завтра мы — вся местная русская молодёжь — будем встречать Новый году у меня. Будем пить шампанское, вино и водку. И каждый бокал я буду пить за твоё здоровье — до дна!
Можно привести много таких выдержек из писем Александра, но думаю суть его мыслей вы уже уловили.
Между тем ребята из "Белой розы" снова погрузились в двойную жизнь. Днем они посещали университет и были добропорядочными немецкими студентами-отличниками, а по ночам выходили на охоту. Улицы Мюнхена вновь затопил вал листовок и антигосударственных надписей, внаглую сделанных краской прямо на фасадах домов и даже нацистских госучреждений. Причем однажды Шморель и Ганс Шолль обнаглели до того, что посреди ночи с трафаретом-макетом надписи "Долой Гитлера!" (а также с краской и кисточками) бегали в центре Мюнхена от одного дома к другому и умудрились так измазать этим лозунгом десятки домов. На следующее утро весь город гремел и обсуждал произошедшее.
А потом случился Сталинград...
Даже для членов "Белой розы" гибель сотен тысяч немцев-соотечественников стала неподдельной трагедией. Но не для Алксандра. Он был единственным из них, кто тогда откровенно этому радовался.
А вскоре под впечатлением от произошедшего друзья собрались и написали свою последнюю листовку. Позже ее так и назовут "Сталинградской". Забегая вперед, скажу, что она попадет в руки союзников и будет разбрасываться английской авиацией над городами Германии в миллионных экземплярах. Но, к сожалению, уже после ареста и казни ребят. Она стала вершиной деятельности "Белой розы". Ввиду всего этого приведу ее полный текст на этом месте.
6-я листовка "Белой розы" (полный текст)
Студенты! Студентки!
Наш народ потрясён гибелью воинов под Сталинградом. Гениальная стратегия ефрейтора мировых войн бессмысленно и безответственно погнала 330 тысяч немцев на гибель. Спасибо, фюрер!
В немецком народе зреет вопрос: будем ли мы и впредь доверять дилетанту наши армии? Принесём ли мы остаток нашей молодёжи в жертву властным инстинктам партийной клики? Никогда!
Час расплаты настал, расплаты нашей немецкой молодежи с омерзительнейшими тиранами, которых когда-либо терпел наш народ. От имени всей немецкой молодёжи мы требуем от государства Адольфа Гитлера вернуть нам свободу личности — самое ценное, что есть у немцев и чего нас лишили самым подлым способом.
Мы выросли в государстве, которое беспощадно подавляет любое свободное выражение мысли. Гитлерюгенд, штурмовики, СС пытались облечь нас в униформу, революционизировать, наркотизировать в самые плодотворные годы нашего становления. «Мировоззренческое обучение» — так назывался достойный презрения метод удушения наклёвывающегося самосознания и самооценки. Отбор, который производит фюрер — а более тупого и дьявольского отбора невозможно представить — превращает будущих партийных бонз в безбожных, бесстыдных и бессовестных эксплуататоров, в палачей, способных лишь на слепое и ограниченное служение фюреру. Именно мы, «работники мысли», смогли бы вставить палки в колеса этой новой прослойке властителей. Студенческие руководители и аспиранты-гауляйтеры грубо одёргивают фронтовиков как школьников, гауляйтеры оскорбляют студенток похотливыми шутками. Немецкие студентки мюнхенской высшей школы дали достойный отпор тем, кто замарал их честь, немецкие студенты вступились за своих сокурсниц и устояли. Это — начало борьбы за наше свободное самоопределение, без которого невозможно создание духовных ценностей. Мы благодарны отважным товарищам и подругам, которые пошли впереди с ярким примером!
У нас есть только один девиз: борьба с партией! Долой из партийных подразделений, в которых нас и дальше хотят держать с заткнутым ртом! Вон из аудиторий, где господствуют СС, унтер- и оберфюреры, прочие партийные прихвостни! Мы говорим об истинной науке и подлинной свободе духа! Никакие угрозы, вплоть до закрытия наших вузов, не отпугнут нас. Ценится борьба каждого из нас за наше будущее, нашу свободу и честь в государственной системе, осознающей свою моральную ответственность.
Свобода и честь! Десять долгих лет Гитлер и его единомышленники выжимали, выворачивали эти два прекрасных немецких слова до омерзения, как способны только дилетанты, бросающие высшие ценности нации под ноги свиньям. За десять лет разрушения всяческой материальной и духовной свободы, всех моральных понятий немецкого народа они достаточно показали, что значат для них свобода и честь. Кровавая бойня, которую они устроили в Европе и продолжают изо дня в день под лозунгом свободы и чести, открыла глаза даже самым глупым немцам. Имя немцев навсегда останется опозоренным, если немецкая молодёжь в конце концов не встанет, не начнёт мстить и карать одновременно, не разнесёт своих мучителей, пока она не поднимет на ноги новую, одухотворённую Европу.
Студентки! Студенты!
На нас смотрит немецкий народ! Он ждёт от нас в 1943 году так же, как в 1813 г., когда был разбит Наполеон, разгрома национал-социалистического террора силой духа.
Березина и Сталинград вспыхнули на востоке. Павшие под Сталинградом взывают к нам!
«Обновись, мой народ, огненные знаки дымятся!»
Наш народ готов к походу против порабощения Европы национал-социализмом в новом чистом порыве свободы и чести!
«Обновись, мой народ, огненные знаки дымятся!» — своего рода перефраз из тогдашней речи Геббельса о тотальной войне, произнесенной сразу же после объявления катастрофы под Сталинградом. Войдя в раж, министр пропаганды кричал тогда с трибуны, призывая отдать все силы войне: "Воспрянь народ и пусть грянет буря!"
Свою последнюю листовку ребята размножили до трех тысяч экземпляров и приготовились ее распространять. Но не успели. Вернее, почти не успели.
Провал, арест и первые казни
Крах, как это часто бывает в таких историях, случился неожиданно и буквально на ровном месте. Однажды Ганс и Софи Шолли решили прямо средь бела дня отправиться в свой университет и во время лекций тайно разложить листовки с воззванием по всему зданию. Те самые — "сталинградские листовки". При этом они не стали говорить об этом никому из членов "розы".
Утром 18 февраля 1943 г. они набили чемоданчик листовками и отправились в путь. Фактически — в последний. Дождавшись занятий, они начали ходить по пустым коридорам университета и раскладывать пачки с листовками буквально везде: у дверей аудиторий, на лестницах, в туалете. Расчет был на то. что после звонка на перемену хлынувшая толпа наткнется на них и волей-неволей прочтет. Когда дело было почти сделано, брат и сестра совершили чудовищную ошибку. Взяв последнюю охапку листовок, Софи беспечно швырнула из вниз прямо в холл. Как раз в это время там как назло проходил университетский смотритель. Увидев, что сделали Шолли, он поднял шум. Ребята даже не стали пытаться убежать, так как отлично знали этого смотрителя. Уже через 20 минут за ними приехали из Гестапо. Через час их уже допрашивали...
Надо сказать, что вели себя ребята мужественно. Кждый из них старался перетянуть вину на себя, чтобы оградить другого. Не вышло.
Но самое страшное было в том, что при Гансе обнаружился черновик одной из листовок с инициалами Кристофа Пробста. Эта маленькая деталь стоила тому жизни...
Кристоф стал единственным из них, кто пытался после ареста попросить о пощаде. К тому времени у него была молодая жена и трое детей в возрасте от 3 лет до 4-х недель. При этом он никого не топил и не рассказал о своем друге Александре Шмореле. На Александра и Вилли Графа вышли благодаря все тому же смотрителю университета, который заявил, что часто видел их с Шоллями. Вилли арестовали все в тот же злополучный день — 18 февраля.
Уже 22 февраля 1943 г. Ганс, Софи и Кристоф предстали перед "Народным судом", где печально знаменитым Роландом Фрейслером были приговорены к смертной казни через гильотину.
В тот же день в 17:00 обезглавили Софи Шолль, в 17:02 — Ганса, а в 17:05 — Кристофа Пробста. Их так и похоронили рядом около Штадельхаймской тюрьмы в Мюнхене.
Дело Вилли Графа выделили в отдельное производство и суд над ним отложили до поимки Александра Шмореля — единственного из компании, кто избежал ареста в тот день...
Как Александру Шморелю удалось ускользнуть в тот день?
Помог случай: услышав от друзей на улице о громких арестах в университете, он не стал возвращаться домой и отправился к подруге Лило Рамдор. Уже после ареста он скроет этот факт на допросе и тем самым спасет ей жизнь.
Переночевав у Лило, он покинул Мюнхен и неделю блуждал по окрестным деревням. Пытался осесть у друзей в глубинке, но вскоре вести об его розыске добрались и туда. В главной нацистской газете "Фелькишер Беобахтер" вышла ориентировка на него с большой фотографией.
В поисках Александра Гестапо заявилось даже к его дяде Рудольфу Гофману — высокопоставленному нацисту, награжденному лично Гитлером золотым партийным значком. Он участвовал еще в Пивном путче и входил в "почетную" первую сотню тысяч вступивших в НСДАП (он был родным братом мачехи Александра, я забыл рассказать о нем в первой статье). К слову, он весьма любил племянника и очень переживал из-за всего этого.
По иронии судьбы Александра арестовали 24 февраля 1943 г. — в день похорон Шоллей и Пробста. От безысходности он вернулся в Мюнхен и во время блужданий по городу попал под союзную бомбардировку. Забежав в первое попавшееся убежище, он случайно встретил свою бывшую девушку. Та, испугавшись, что на нее могут свалить дружбу с розыскиваемым государственным преступником, незаметно отошла и вызвала полицию...
После войны эта тварь напишет письмо отцу Александра Гуго Шморелю и попросит прощения. Она будет оправдываться беременностью и страхом Гестапо, ссылаясь на то, что его все равно рано или поздно схватили бы. Как отреагировали Шморели на ее письмо мне не известно.
Александра доставили в мюнхенское управление Гестапо и сразу же начали допрашивать. Его биограф пишет, что на все вопросы он отвечал очень осторожно и не назвал на допросе ни одного имени (кроме тех, о ком уже знали). При этом не стал он и отпираться, односложно отвечая: "Да, знали! Стремились к свержению власти… Осознавали возможные последствия… Хотели прекратить эту войну…" — и т. д. и т. п. Собственно, одним этим Александр и подписал себе смертный приговор. Но были в его показаниях и очень интересные моменты...
В протоколе одного из допросов читаем:
...На вопрос, к какому политическому направлению я принадлежу и как отношусь к национал-социализму, я однозначно признаю, что не считаю себя национал-социалистом, потому что меня в большей степени интересует Россия. В любви к России я сознаюсь безусловно. В то же время я отрицательно отношусь к большевизму. Моя мама была русской, я родился там — как мне не симпатизировать этой стране? Я открыто заявляю, что я монархист, но это относится не к Германии, а к России. Если я и говорю о России, то вовсе не хочу прославлять большевизм или причислять себя к его приверженцам, я говорю лишь о русском народе и о России как таковой...
На другом допросе он бесстрашно говорил следователю:
...Когда началась война, я почувствовал, что немецкое правительство занялось насильственным увеличением своих территориальных владений. Это ни в коей мере не соответствует моему идеалу. Наверное, народ имеет право встать во главе других народов и возглавить это движение ко всеобщему породнению всех наций — однако ни в коем случае не насильно! — лишь тогда, когда он познает освобождающее слово, когда он произнесёт его и ему последуют добровольно все народы, постигшие истину и уверовавшие в неё. Я уверен, что этим путём в конце концов произойдёт породнение всей Европы и мира — путем братства и добровольного следования.
Вы можете представить себе, как больно мне было, когда началась война с Россией — моей Родиной. Конечно, там царит большевизм, но, тем не менее, она остаётся моей Родиной, русские остаются моими братьями. Ничего не желал бы большего, чем если большевизм исчез бы, но, конечно, не за счёт потерь таких важных областей, какие Германия завоевала до сих пор, которые, по сути, охватывают почти весь центр России. Я думаю, что как немцы, вы не думали бы иначе, если, предположим, Россия захватила бы такую же большую часть Германии, как Германия сделала это на востоке! Это же совершенно естественное чувство — преступно было бы испытывать какие-то другие чувства по отношению к своей собственной Родине. Это доказало бы лишь, что вы — человек без рода, без племени, какой-то интернациональный пловец, который стремится лишь туда, где ему лучше...
А между тем Гестапо арестовало брата и отца Александра...
Его мачеха бросилась к своему родному брату Рудольфу Гофману — тому самому высокопоставленному нацисту, награжденному самим Гитлером золотым партийным значком. Он быстро добился освобождения Гуго и Эриха Шморелей, но по поводу Александра ходатайствовать не стал. Да, он любил племянника, но его "слава" предателя уже разнеслась по всему Рейху, поэтому делать это было небезопасно для партийной карьеры Гофмана. Лишь неподдельное горе страдающей родной сестры придало ему мужества и заставило написать аккуратное письмо Гиммлеру. В нем он просил рейхсфюрера СС войти в положение и пощадить чувства сестры, сохранив жизнь непутевого племянника.
Прошение обладателя золотого партийного значка было вне очереди высочайше рассмотрено. Но ответа долго не было. Это стало дурным предзнаменованием. Наконец, месяц спустя ответ таки пришел...
Рейхсфюрер СС и шеф германской полиции Имперского министерства внутренних дел
Б.№ 1/523/43 Аде. Ск/Фе.
Берлин СВ 11, 11 апреля 1943 г.
Принц-Альбрехт-штрассе, 8
в наст, время полевой командный пункт
Все почтовые отправления без исключения направлять по берлинскому адресу
УВАЖАЕМЫЙ ПАРТАЙГЕНОССЕ ГОФМАН!
Я получил подписанное Вами и обоими Вашими братьями прошение о помиловании студента Александра Шмореля от 17.03.1943 г.
Я нахожу, что Вы поступаете весьма порядочно, вступаясь за Вашу сестру и Вашего шурина. В то же время мне чрезвычайно жаль, но я вынужден сообщить Вам, что не могу содействовать помилованию. Я охотно предоставлю Вам возможность ознакомиться с документами следствия, чтобы Вы сами убедились в том, что недостойное деяние Александра Шмореля, которое безо всякого сомнения в большей степени обусловлено присутствием в нем русской крови, заслуживает справедливого наказания.
В то время, когда тысячи замечательных немецких граждан отдают свои жизни за Родину, было бы безответственно отменить в данном случае исполнение смертной казни. В любой семье может оказаться недостойный человек, но его просто необходимо исключить из общества!
Хайль Гитлер!
Ваш
Г. Гиммлер
Так еще до судебного процесса стало понятно чем он закончится...
Судилище состоялось 19 апреля 1943 г.
Всего перед ним предстало 14 ранее схваченных обвиняемых, в том числе Вилли Граф и университетский учитель ребят из "Белой розы" Курт Хубер. Как и прежде "судья" Роланд Фрейслер, которого Гитлер однажды в шутку назвал "нашим Вышинским", кричал, перебивал и демонстративно не давал говорить подсудимым. Кроме того, на процессе разыграли комедию.
Сразу после его открытия государственный адвокат Хубера неожиданно встал и сказал, что под тяжестью вскрытых преступлений против Германии отказывается защищать своего клиента. После этого с высоко поднятой головой он наигранно-чинно вышел из зала. В этот момент ребята переглянулись и рассмеялись, чем вызвали новую волну гнева Фрейслера. Наконец, вечером того же дня им объявили приговор...
Как и ожидалось, Александр Шморель, Вилли Граф и Курт Хубер получили высшую меру через гильотину, остальные — тюремные сроки.
В тот же день всех троих перевезли в исполнительную тюрьму Штадельхайм. Потянулись бесконечно длинные дни ожидания...
Последний путь Героя
Время между приговором и его исполнением стало самым черным в истории семьи Шморелей. Эрих позже вспоминал, что родители буквально почернели от горя. Иногда они получали от Александра письма...
Ничего нового написать не могу. Один день похож на другой. Время летит быстро. Вот ещё две недели прошли! Я не могу понять, как быстро они мелькают. Не успеешь оглянуться, а уже опять воскресенье!
При этом он всегда подчеркивал, что не боится смерти и всячески пытался приободрить родных...
Дорогой папа, дорогая мама!
Если мне придётся умереть, если прошение будет отклонено, знайте: я не боюсь смерти, нет! Поэтому не мучайте себя! Я знаю, что нас ожидает другая, более прекрасная жизнь, и мы ещё обязательно встретимся. Поймите, смерть не означает завершения жизни. Наоборот, это — рождение, переход к новой жизни, великолепной и вечной! Страшна не смерть. Страшно расставание. Помните о встрече здесь, на земле, или там, в вечности. Господь направляет ход вещей на своё усмотрение, но на наше благо. Потому мы должны довериться ему и отдать себя в его руки, и тогда он никогда не оставит нас, поможет нам и утешит нас...
Родители Александра пошли на отчаянный шаг и написали письмо самому Гитлеру! Это привело Гуго и Эриха к новому аресту, который, впрочем, так же быстро удалось отменить.
2 июля 1943 г. Александр писал сестре Наташе:
Ты, наверное, удивишься, что я изо дня в день становлюсь всё спокойнее, даже радостнее, что моё настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе!
А потом пришло роковое 13 июля 1943 г.
Утром Александру и Курту Хуберу объявили о том, что их казнь состоится в 17:00. Трудно сказать, что они чувствовали в этот момент, но Александр отослал родителям собранное и очень спокойное письмо. Последнее в жизни. Оно стало его завещанием...
Мои дорогие папа и мама!
Ничего не поделаешь. Сегодня по Божьей воле мне суждено завершить земную жизнь, чтобы перейти в другую, которая никогда не закончится и в которой мы все снова встретимся. Пусть эта встреча будет вашим утешением и вашей надеждой. К сожалению, для вас этот удар тяжелее, чем для меня, потому что я ухожу с сознанием, что служил моим искренним убеждениям и правому делу. Это позволяет мне со спокойной совестью ожидать смертного часа.
Помните о миллионах молодых людей, расстающихся с жизнью там, на поле битвы. Их судьба — моя судьба. Огромный сердечный привет всем моим дорогим! В особенности, Наташе, Эриху, няне, тёте Тоне, Марии, Алёнушке и Андрею.
Через несколько часов я окажусь в ином, лучшем мире, у мамы. Я не забуду вас и буду молить Господа об утешении и покое для вас.
Я буду вас ждать!
Об одном прошу Вас: не забывайте Бога!
Ваш Шурик.
Со мной идёт проф. Хубер, от которого передаю вам сердечный привет!
В полдень к нему в камеру пустили священника местной православной церкви. Александр тайно передал ему письмо для Нелли из Гжатска, написанное на дореформенном русском. К сожалению, родители не смогли отослать его и судьба этой девушки осталась невыясненной. С учетом, что она общалась с военнослужащими вермахта — ей вполне могло не поздоровиться от СМЕРШа.
В этом письме Александр писал ей:
Милая Нелли!
Раньше, чемъ мы всѣ думали, мнѣ было суждено бросить земную жизнь. Мы съ Ваній и другими работали противъ немецкаго правительства, насъ поймали и приговорили къ смерти. Пишу тебѣ изъ тюрмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатскъ! И почему я тогда не остался въ Россіи?! Но все это воля Божія. Въ загробной вечной жизни мы опять встретимся!
Прощай, милая Нелли! И помолись за меня!
Твой Саша.
Все за Россію!!!
Наконец, в 17:00 с разницей в 2 минуты головы Александра и Курта упали...
На казни присутствовали их адвокаты, которые рассказали, что ребята вели себя абсолютно спокойно и буднично. За 5 минут до исполнения приговора в тюрьму неожиданно приехали высокопоставленные чины Гестапо, имевшие предписание проследить за ходом "процесса".
Тем же вечером в дом Шморелей пришло извещение...
Дирекция отдела захоронений
Господину
Д-ру Гуго Шморелю
13.07.43
Приговор Александра Шмореля приведен в исполнение. Похороны 14 июля 1943 г. в 18:15 на кладбище Ам Перлахер Форет. Стоимость около 100 рейхсмарок. Предварительная явка в отдел захоронений обязательна.
Так буднично закончилась история жизни Александра.
Земной жизни...
Ибо вечная только, только начиналась.
Жизнь в вечности
Уже в 1943 г. о подвиге "Белой розы" узнал весь мир. Листовки ребят из Мюнхенского университета стали разбрасываться союзной авиацией над немецкими городами. О них постоянно упоминало вражеское радио, работавшее на Германию.
После крушения Третьего рейха немцы начали мучительные поиски Героев, которые могли бы показать миру, что и они тоже сопротивлялись Гитлеру. И вот здесь моментально вспомнили о "Белой розе". Буквально за считанные годы подвиг ребят вознесли на небывалую высоту и сделали из них едва ли не немецких святых. Можно смело сказать, что их превознесли повыше Штауффенберга и Ко ( в подвиге которых все-таки были червоточинки с нацистско-имперским душком).
Но, как мне показалось, Александра и здесь оставили немножко в стороне. По крайней мере, при упоминании "Белой розы" в первую очередь вспоминаются брат и сестра Шолли. Бюст Софи даже установили в знаменитой немецкой Вальхалле. Но не Александра — главного организатора и лидера "Розы".
Почему так?
Я не знаю, но мне почему-то кажется, что его чрезмерная "русскость" сыграла во всем этом не последнюю роль. Разумеется, негласно (хотя у меня нет на это доказательств). При этом, конечно, именем Александра в Германии названы улицы и памятная табличка с его инициалами и описанием подвига висит около университета. Поэтому в этом месте я могу быть и необъективным...
Достаточно долго не вспоминали Александра и на Родине. Лишь после крушения СССР в 90-х гг. его пожилые брат Эрих и сестра Наталья посетили Оренбург, где набрали земли для могилы Александра в Германии. Насколько я знаю, их лично принял губернатор области и по-моему именем Александра назвали одну из улиц.
Наконец, в 2012 году Русская православная церковь причислила Александра Шмореля к Лику Святых как новомученника Александра Мюнхенского. Так что в наши дни ему можно помолиться и попросить о помощи.