В один из тёплых августовских дней далёкого 2015 года мы с Димоном решили тряхнуть стариной да прокатиться на велосипедах по местам нашей юности. Так, вырулив с «Адмиралтейца» на Белую дорогу, мы отправились по ней в сторону «горы». Позади осталось Третье болото вместе с примыкающей к нему свалкой, после чего дорога превратилась в узкую тропинку.
Двадцать лет назад, в 2002 году, она была ещё проезжей — помню как мы пробирались по ней на древнем «Запорожце» одного моего знакомого за дровами. Та машина заводилась только «с толкача», у неё все время выбивало передачу, мотор глох и, кроме всего прочего, не работали тормоза и задний ход. Однако это ничуть не мешало нам ездить на ней в лес, магазин, к колодцу за водой и просто кататься по соседним садоводствам.
На «горе» в двух шагах от того самого карьера, о котором я рассказывал вам чуть выше, вплоть до начала 2000-х годов находился секретный узел связи охранявшей подступы к Санкт-Петербургу системы ПВО. Его довольно компактная территория была огорожена двумя рядами бетонных столбов с натянутой между ними колючей проволокой. На открытой площадке за оградой стояли какие-то военные грузовики и внушительного размера антенны и локаторы, которые мы, каждый раз проходя мимо, с интересом рассматривали. Сердцем узла связи был бетонный бункер, врытый, как нам казалось, прямо в гору, из которого регулярно доносилось какое-то громкое шипение, похожее на радиопомехи. Перед бункером, чуть в стороне, косилась пара хлипких деревянных сараев.
К концу 1990-х годов военная часть начала заметно хиреть. Сначала исчезли грузовики, год спустя — антенны с локаторами. Году, наверное, в 2000, узел связи выглядел уже совершенно заброшенным — вся техника с его территории была вывезена, колючая проволока со столбов — в большинстве своём срезана, а всегда закрытые до этого ворота — приветливо распахнуты.
Бункер, правда, продолжал издавать оглушающее шипение. Но нас, пацанов четырнадцати и пятнадцати лет, это почему-то совершенно не смутило, когда в один из дней, мы, будучи уверенными что военные окончательно покинули свой объект, решили залезть внутрь. Попереминавшись с ноги на ногу около зловеще шипящего бункера, мы собрались для начала исследовать стоящий неподалёку от него сарай. То что он был заперт на замок, нас не остановило. Запирающий сарай массивный засов крепился к стене парой хилых гвоздей, так что через пару минут мы уже были внутри. Сарай оказался военным складом, до крыши забитым каким-то военным оборудованием. Не обнаружив для себя ничего интересного, мы собрались было уже наведаться и в бункер, но ровно в тот момент из него на перекур вышло двое солдат с автоматами наперевес. Мы замерли.
К счастью, забравшись в сарай, мы догадались прикрыть за собой дверь, и вышедшие покурить военные так и не заметили коварного вторжения на свою территорию. Так что очень скоро, выкурив по паре сигарет, они снова скрылись в шипящем мраке своего бункера. Всё это время мы, затаив дыхание, простояли у двери сарая, прильнув к щели над ней, и, лишь только опасность миновала, со всех ног, оставляя клочья одежды на обрывках колючей проволоки, ломанулись в лес.
На следующий год бункер был уже пуст. Спустя ещё несколько лет, территория узла связи была превращена в карьер по добыче каменно-песчаной смеси. Хорошо помню, что первые осваивавшие его «предприниматели» вывозили камень с песком на старом КрАЗе 1960-х годов, загружая его буквально вручную. Сначала они срыли до основания окружавший бункер холм, а после выкопали на месте, где раньше стояла военная техника, небольшой карьер, который вскоре заполнился водой.
Так выяснилось, что бункер был построен вовсе не в горе, как мы думали до этого, а просто засыпан в целях конспирации землёй по самую макушку. Ну а тот самый карьер, в котором мы купались в детстве, скорее всего появился при его строительстве.
Оголённые железобетонные стены, подкопанные со всех сторон, не выдержали собственного веса и местами обвалились.
С самого бункера, ещё до того как узел связи был переоборудован в карьер, было вывезено всё ценное, охотники за металлоломом даже все провода из стен повыковыривали.
На том месте где в годы нашего детства стройными рядами стояли военные грузовики с локаторами, теперь плещется небольшое захламлённое бытовым мусором озерцо. На дне виднеются выброшенные старые аккумуляторы, куски какой-то арматуры и прочий не представляющий никакой ценности хлам.
Когда мы приехали к бункеру, на поверхности озерца в окружении радужных масляных плёнок плавало выброшенное кем-то одинокое кресло.
Я в шутку предложил Димону: залезай на него, прикольное фото сделаем! Мой простодушный друг неожиданно на эту авантюру согласился.
От бывшего узла связи в сторону соседней деревни Ириновка ведёт старая мощёная булыжниками дорога.
Здесь на склоне Ириновской возвышенности, где ещё десять лет назад шумело травой голое поле, строится очередной коттеджный посёлок.
На его краю, рядом с заготовкой фундамента под очередной дом, растут три сосны. Как у Пушкина — «одна поодаль, две другие друг к дружке близко».
В детстве мы это место так и называли — «Три сосны», и ходили к ним белыми июньскими ночами пить пиво и жарить на костре сосиски.
— Димон, а слабо по дну рва на велосипеде проехать?
— Димон, а прокатишься по противоположному краю котлована?
От «Трёх сосен» — уже рукой подать и до Ириновки. Этой деревне — как минимум четыре с половиной века. Под названием «Wiringsland» она отмечена ещё на шведской карте Карельского перешейка 1580 года.
На окраине деревни растёт старый дуб. Жители Ириновки рассказывают, что ему недавно исполнилось 250 лет. Ещё говорят, что вокруг этого дуба очень любил гулять генерал-фельдмаршал Михаил Кутузов. Правда, специалисты уверяют, что дуб несколько моложе — датой его посадки является 1829 год. А умер великий русский полководец в 1813, так что если он и гулял когда-то в этих краях под каким-то дубом — то уж явно не под этим.
В конце XIX века Ириновкой владел Павел Леопольдович Корф, занимавший в 1878–1881 годах должность городского головы Санкт-Петербурга. Именно по его инициативе было создано «Ириновско-Шлиссельбургское промышленное общество», основавшее посёлки Торфяное (ныне — Рахья), где была начата добыча торфа и построен завод торфяных брикетов, и Борисова Грива, где было запущено стекольное производство, а так же инициировавшее строительство железной дороги из Санкт-Петербурга сначала до Ириновки, а потом и до Борисовой Гривы.
В 1892 году в Ириновке была возведена баронская усадьба в стиле модерн, облицованная новомодным английским жёлтым глазурованным кирпичом. Разорённое после революции её здание уже в 1921 году было передано местной больнице, которая занимает его и поныне.
На выезде из Ириновки в сторону Рахьи расположен большой песчаный карьер — Каменка. В 1996 году, когда нам было по десять лет, мы однажды приехали сюда купаться, просто поймав попутную машину в Борисовой Гриве. Это был первый и последний опыт автостопа в моей жизни.
А в середине нулевых, когда зимы под Санкт-Петербургом были не в пример суровее нынешних, на Каменке в январе-феврале расчищалась ледовая кольцевая трасса. И я даже как-то ездил по ней, если не ошибаюсь, в 2007 году.
Из Рахьи на север уходит старая насыпь от узкоколейной дороги. Точно помню, что ещё в середине девяностых по ней ходили составы. Узкоколейка пересекала общедоступную железнодорожную ветку точно под прямым углом, и, проезжая через Рахью с бабушкой на электричке, я всегда внимательно глядел в окно в надежде встретить маленький, словно игрушечный, поезд торфоразработчиков. Видел я его за всё время — один или два раза.
Узкоколейная дорога, насколько мне известна, была разобрана на металлолом в 1998 году. Теперь её насыпь ведёт в новые расположенные на месте бывших торфоразработок садоводства.
Между насыпью узкоколейной дороги и рабочим посёлком №13, единственным официально сохранившимся населённым пунктом времён активного развития Ириновского торфопредприятия, расположено несколько карьеров. Всё это — тоже бывшие торфоразработки.
Однажды, не помню уже в каком году, но нам было лет по двенадцать, мы нашли на пожарном водоёме в одном из садоводств Борисовой Гривы плот. Он состоял из нескольких связанных между собой досок, к которым, уже не помню как, были прикреплены пустые пластиковые бутылки из под лимонада. Не долго думая, мы с друзьями решили его утащить, чтобы опробовать на «большой воде» — карьерах около бывшего рабочего посёлка №11 (ныне это — часть Борисовой Гривы). Плот был очень тяжёлым, а тащить нам его предстояло километра четыре. На это ушёл целый день.
Закончилось всё прозаично: плавсредство тупо развалилось сразу после спуска на воду, а мы, вернувшись домой, получили от наших бабушек хорошие такие нагоняи за то что в очередной раз пропустили время обеда, да ещё и вымазались по уши в торфянистом иле.
И вот, проезжая теперь с Димоном мимо тех самых карьеров, мы неожиданно заметили пришвартованный к берегу одного из них деревянный плот, точно такой же как в нашем детстве. Только в отличие от того, этот оказался достаточно прочным, так что мы вдоволь наплавались на нём, враз закрыв один из навязчивых детских гештальтов.
Торфяные карьеры — крайне живописны. Если не знать историю их появления — так точь-в-точь естественные торфяные болота.
Среди прибрежного мха растёт морошка.
А от самого берега начинается полный грибов болотистый лес.
В который лишь зайдёшь — сразу страшное напоминание о Второй мировой войне: братская могила рабочих Ириновского торфопредприятия, погибших при заготовке топлива для блокадного Ленинграда. Да, единственная действовавшая в осаждённом городе ТЭЦ №5, благодаря которой в конце марта 1942 года в Ленинграде возобновилось движение трамваев, топилась как раз ириновским торфом.
Чуть в стороне от рабочего посёлка №13 находится старинная деревня Лепсари. Раньше в ней жили ингерманландские финны, занимавшиеся метёлочным промыслом. В числе прочих здесь жила известная рунопевица Анни Каннинен. До 1937 года Лепсари была приписана к токсовскому лютеранскому приходу. В 1942 году большинство жителей деревни были репрессированы.
Неподалёку от Лепсари расположена одноимённая свалка, всего за несколько лет выросшая на высоту девятиэтажного дома.
За ней тянутся бескрайние луга, в прошлом — такие же торфоразработки, ныне — пастбища, на которых неожиданно пасутся бычки породы Абердин Ангус.
На фото — мост через реку Морье. Спиленные ныне на металлолом перила ещё лет десять назад были на месте.
На дальнем берегу реки Морье производится заготовка сена.
Свёрнутые из него кипы, разбросанные по полю от края до края, — один из типичных пейзажей, ассоциирующихся у меня с петербургским летом. В моём детстве, кстати, таких полей под Санкт-Петербургом ещё не было, они начали появляться здесь всего лет десять назад.
Я называю такие кипы сена «колобашками» («колоба» на Русском Севере — смёрзшиеся в ком стога).
Что может быть лучше, чем расположиться на нагретой солнцем колобашке и, вдыхая запах высушенного сена, ожидать заката?..
Тот не заставит себя ждать и прибудет точно по расписанию — в 20:52, окатив облака на небе алым колером.
На смену тёплому августовскому солнцу придёт холодная луна. Быстро стемнеет, но мы к этому времени будем уже дома, в родном «Адмиралтейце».
Не переключайтесь!