11 июля 1844 года в Неаполе ушел из жизни поэт Евгений Баратынский. В память об одном из самых ярких литераторов XIX столетия публикуем главу из литературно-художественного альбома "Двенадцать друзей Пушкина", изданного ГМП в рамках выставочного проекта "Друзья Пушкина".
В полутьме пустого школьного зала главный герой фильма «Доживем до понедельника» задумчиво декламирует:
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
Сидящая тут же учительница, даром что литературы, строк этих не узнает: Некрасов? Тютчев? Фет? Ах, Баратынский?! Ну, знаете ли, никто не обязан помнить всех второстепенных авторов…
Эта хрестоматийная сцена – не только про высокомерную пустоту и интеллектуальную узость конкретного вымышленного киноперсонажа. Она еще и о реальной трагедии большого художника, уникального таланта, по роковому, до конца не объяснимому стечению обстоятельств, оставшегося в истории на вечных вторых ролях. «Поэт пушкинского круга», «поэт пушкинской эпохи», «поэт второго эшелона»… Эти литературоведческие штампы и по сей день заслоняют истинный масштаб поэтической личности Баратынского, которого сам Пушкин ставил не просто вровень с собой, но зачастую и без малейшей ревности – выше себя…
***
Восход его жизни – ясный, незамутненный, наполненный таинственными шорохами тамбовских лесов и ослепительным солнечным светом над плодородными южными полями. Имение Мара, выстроенное отцом, генерал-лейтенантом Абрамом Андреевичем Баратынским, – классический образец «дворянского гнезда», где звучит французская речь, а для Евгения наняли еще и итальянского «дядьку» Джьячинто Боргезе. Александра Федоровна, «смолянка» и фрейлина императрицы Марии Федоровны, – страстная мать, буквально врастающая в детей, корнями своими их об вивающая. В восемь лет Евгений уже учится в частном немецком пансионе в Петербурге, готовясь к поступлению в привилегированный Пажеский корпус, откуда одна прямая дорога – к чинам, орденам и наградам.
Но светлое будущее рухнуло, так и не наступив. Рухнуло глупо и обидно: в 1814-м Евгения оставляют на второй год за, мягко скажем, посредственные академические достижения, а в 1816-м и вовсе со скандалом исключают – за воровство! Вдохновленный шиллеровскими «Разбойниками», Евгений вступил в тайное школьное «Общество мстителей», которое вело «партизанскую войну» против учителей-поработителей. Поначалу дальше мелкого хулиганства не шло, но в один злосчастный день юный Баратынский вместе с товарищем то ли на спор, то ли из ухарского молодечества похитил у камергера Приклонского, отца своего однокашника (от него и ключ получил) золотую табакерку и пятьсот рублей, которые тут же были потрачены на большой шумный праздник. «Суд» был скор, приговор беспощаден: из корпуса исключить, на службу – ни гражданскую, ни военную – не принимать, если только в солдаты.
Два года провел он в «ссылке», в смоленском имении дяди – Богдана Андреевича Баратынского. К счастью, «не умер, не сошел с ума», а вот поэтом сделался: первые дошедшие до нас русские стихи Баратынского датируются 1817 годом. Что ни говори, а роль ссылки в истории развития отечественной литературы заслуживает отдельного серьезного осмысления…
Однако не станешь же до конца дней прятать голову в песок и жить в глуши анахоретом. Особенно если тебе всего девятнадцать! А потому одумавшийся молодой «сиделец» поступает рядовым в лейб-гвардии Егерский полк. И тут ему наконец-то улыбнулась удача. Он знакомится с выпускником Лицея, бароном Антоном Дельвигом. Барон-поэт не только отправляет стихи Баратынского в журнал «Благонамеренный» (по своей привычке – втайне от автора), но и предлагает снимать на двоих крошечную квартирку. (Все-таки быть рядовым из знатного шляхетского рода куда комфортнее, чем просто рядовым: можно не жить в казарме и в свободное от службы время носить фрак.) Замечательный был год, о котором друзья оставили красноречивый мемуар:
Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком,
Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили не много,
В лавочку были должны, дома обедали редко,
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком, в панталонах трикотовых тонких,
Руки спрятав в карман (перчаток они не имели!),
Шли и твердили, шутя: «Какое в россиянах чувство!»
Ну а где Дельвиг, там, само собой, и Пушкин! «Пушкин, Дельвиг, Баратынский – русской музы близнецы, — вспоминал десятилетие спустя князь Петр Андреевич Вяземский. — Это была забавная компания: высокий, нервный, склонный к меланхолии Баратынский, подвижный, невысокий Пушкин и толстый вальяжный Дельвиг». Со временем компания эта стала еще более многолюдной: среди друзей Баратынского – Жуковский, Гнедич, Кюхельбекер, Рылеев. Немногословный, не по годам сумрачный и тонко чувствующий поэт всех очаровывает.
В начале 1820-го он произведен в унтер-офицеры и переведен в Финляндию. Суровые северные пейзажи музе Баратынского к лицу. В этом «краю гранитном», где «своенравные громады», «синея всходят до небес», поэт создаст свои знаменитые поэмы «Эда» и «Пиры». Пушкин поджидает «Эду» в михайловском заточении со свойственным ему пылким нетерпением. «Что ж чухонка Баратынского? Я жду», – пишет он брату Льву в ноябре 1824-го. Вслед этому письму летит еще одно: «Торопи Дельвига, присылай мне чухонку Баратынского, не то прокляну тебя». И снова Льву: «Пришли же мне "Эду" Баратынскую. Ах он чухонец! Да если она милее моей Черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду». Долгожданный экземпляр поэмы прибыл в Михайловское лишь в феврале 1826-го. Восторгу Пушкина нет предела: «Что за прелесть эта "Эда"! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт, всякий говорит по-своему. А описания лифляндской природы! а утро после первой ночи! а сцена с отцом! – чудо!»
Так искренне восхищаться друг другом способны только большие художники, знающие цену безупречной строке – и своей, и чужой. Баратынский, по словам Пушкина, «наш первый элегический поэт», «он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко». Или вот еще: «Никто более Баратынского не имеет чувства в своих мыслях и вкуса в своих чувствах». Пушкин был настолько влюблен в поэзию друга, что, как пишет П. В. Анненков, «почти нельзя было сделать при нем ни малейшего замечания о стихах Баратынского».
Баратынский, в свою очередь, в восторге от «Бориса Годунова», от «Полтавы», умирает от смеха («ржет и бьется»), читая «Повести Белкина». С «Онегиным» сложнее. Поначалу он называет роман «рисовкой Рафаэля», «живой и непринужденной кистью живописца из живописцев», но после критикует. Хотя, по мнению некоторых литературоведов, его собственная поэма «Бал», опубликованная под одной обложкой с пушкинским «Графом Нулиным», испытала на себе сильнейшее влияние «Онегина».
***
В январе 1826-го Баратынский, до того произведенный в прапорщики, наконец-то выходит в отставку. И, едва вернувшись на «большую землю», женится в Москве на Анастасии Львовне Энгельгардт, родственнице Дениса Давыдова. Остались в прошлом страсти «юности мятежной» (среди них – пылкое чувство к «Медной Венере» Аграфене Закревской, адресату самой жгучей его любовной лирики). Отныне он – примерный семьянин, со временем – отец девятерых детей, некоторое время – коллежский регистратор в Межевой канцелярии, помещик в подмосковном имении Мураново, доставшемся ему в приданое за Анастасией Львовной. Меланхолия его между тем становится с годами все глубже, все темнее. В свет они с женой практически не выезжают, ведут жизнь тихую, затворническую: «встают в семь часов утра во всякое время года, обедают в полдень, отходят ко сну в девять часов вечера и никогда не выступают из этой рамки».
В январе 1831-го Баратынский мучительно переживает смерть Дельвига: «…потеря Дельвига нам показала, что такое невозвратно прошедшее, что такое опустелый мир, про который мы говорили, не зная полного значения наших выражений». (Игра случая или знак судьбы: вдова Дельвига, Софья Михайловна, через полгода после смерти барона выйдет замуж за младшего брата Баратынского, Сергея Абрамовича.) В 1837-м погибает Пушкин: «Не могу выразить, что я чувствую; знаю только, что я потрясен глубоко и со слезами, ропотом, недоумением беспрестанно себя спрашиваю: зачем это так, а не иначе?»
Уже после ухода друзей Баратынский издаст «Сумерки»: свой последний поэтический сборник и первую «книгу стихов» в русской литературе – композиционно выстроенный авторский цикл, где одно произведение словно бы вытекает из другого, дополняя его и мысленно продолжая. По такому принципу будут строить свои книги поэты XX века. До Баратынского так не поступал никогда и никто. Современная критика приняла «Сумерки» холодно, а «неистовый» Виссарион Белинский и вовсе разнес в пух и прах. По-видимому, «для всем чужого и никому не близкого» Баратынского это стало последней каплей. В июле 1844 года во время путешествия по Европе он скоропостижно скончался в Неаполе. Кипарисовый гроб с его телом был доставлен в Россию и похоронен в Александро-Невском монастыре Санкт-Петербурга лишь через год – в августе 1845-го.
***
Так откуда же все-таки это уничижительное «второстепенный»? Эта «непрочитанность», что тянется уже почти два века? На этот вопрос, как водится, лучше всех ответил Пушкин: «...беспечность о судьбе своих произведений, сие неизменное равнодушие к успеху и похвалам… очень замечательны. Никогда не старался он малодушно угождать… он шел своею дорогой один и независим».
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном...
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.
А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»
Выставка "Друзья Пушкина" открыта в Московском Доме Поэта на Пречистенке, 12/2 до начала сентября. Приобрести литературно-художественный альбом "Двенадцать друзей Пушкина" можно в книжном магазине музея.
Автор: Анна Хрусталева
#пушкин #музей #баратынский #литература #поэзия