Эсхатология, если кто не в курсе, то это всего лишь наука о Конце Света. Многие считают эсхатологию псевдонаукой или даже квазинаукой, но подобные суждения всего лишь безродная утопическая цыганщина и пафосная эклектика унылого урбанизма.
Впрочем, большевики много наук объявляли лженаучными и очень ретиво этим занимались. Генетику с кибернетикой, к примеру. Из-за несоответствия классовым призракам. Таковы большевистские традиции. Вот и эсхатология под этот набор угодила - а потому что всем не угодишь. Хотя, конечно, странно: есть Вселенная, есть Свет (пусть даже по мини муму Старый и тем более Новый), всему этому когда-то придет Конец - это несомненно. Конец придет, а науки будто бы нет.
Тем не менее, в державе Конец Света никогда не оспаривался, в Конец Света верили и верят. Инакомыслие считают богохульством. Оно и понятно - иначе всяким безобразиям и бардаку конца и края не будет, будет только беспредел.
Но нет смысла погружаться в эсхатологию, так как это огромнейший пласт всемирной культуры (в том числе и русской), остановимся лишь на праздничной древней традиции - покосе. Стоит напомнить, что покос в прежние времена всегда начинался в Петров день, когда трава в угодьях достигала своего максимума и время на заготовку ее, просушку сена и укладку в стога вполне хватало. День кормил год, а из года в год складывалась жизнь человеческая.
Оттого и немудрено, что эпичность сенокоса, когда сочные веселые и цветастые луговые травы поникали на родную землю, легко и естественно встраивалось в понимание эсхатологии. Именно косарь как никто другой понимал бренность этого мира, поэтому вынужден был всемерно заботиться о сохранности окружающей среды. Труд косаря к этому располагал. Оттого не напрасно в русских легендах утверждалось, что косари помогают апостолу Петру и охраняют путь в Рай.
Традиции косьбы и правила покоса были залогом выживания крестьянской общины. Нужно ли напоминать, что большевики, захватив власть в державе, первым делом занялись уничтожением именно общины и общинного уклада, в котором вполне справедливо видели неприязнь выморочных классовых теорий. Попутно под корень люто выкашивалось и крестьянство как образ жизни на родной земле.
В покосах развивался добрый народный коллективизм. Тот самый, которого всем нутром жаждали большевики и по факту не сумели достичь. Чтоб не быть голословным считаю уместным процитировать Павла Бажова, создателя большевистских уральских сказов и бесспорного большевика. При всей своей конъюнктурщине Бажов не мог скрыть здоровую социальную природу традиций покоса и косьбы.
"Покосные участки в Сысертских заводах, как уже упоминалось вначале, были чуть ли не главной основой заводской кабалы.
Рабочий, имевший клочок покосной земли, старался использовать его для ведения хозяйства, в котором большинство рабочих видело единственную возможность стать независимыми от заводского начальства.
- Сам себе хозяин. Не кланяйся.
- Хоть и прогонят, так есть за что держаться.
- Да вон Гусак росчисть себе загоил, дак ему теперь чорт не брат.
- То-то и есть! Вот бы еще пахоты маленько.
- Костыльком с возу пахать будешь?
- Да уж нашли бы чем. Земли бы только дали!
Такие речи о преимуществах крестьянского хозяйства и мечты о своей пашне приходилось слышать нередко. Положение "сельских работников", которых земельная теснота загоняла в заводские рудники или заставляла всю зиму "робить на лошадях", как-то не замечалось. Видели одно - над крестьянином не могло измываться без конца разное заводское начальство, - и этому завидовали.
Такое отношение заводского населения к крестьянскому хозяйству побуждало большую часть рабочих стремиться к развитию этого хозяйства у себя. Чуть не у каждого рабочего имелась корова; многие держали лошадей, на которых кто-нибудь из семейных возил в течение большей части года разную заводскую "кладь".
Пахоты около заводских селений не было, но покосные участки имелись везде. Размер их был неодинаковый. В Сысерти это были небольшие клочки, на которых при хорошей траве ставилось копен двадцать-тридцать (сто - сто пятьдесят пудов) сена.
В Полевском и Северском покосные угодья были много обширнее. Там каждому домовладельцу отводилось по два покоса: ближний - верст за пять десять и дальний - верст за пятнадцать - тридцать - тридцать пять. Ближние покосы были очень невелики. На них ставилось сена лишь на "первосенок", до санного пути. Дальние были довольно значительного размера. Сено там ставилось сотнями пудов.
Кроме того, у заводского населения была почти неограниченная возможность ставить сено по "чаще" и "росчистям". По "чаще" значило - по лесным лужайкам, которых можно было много найти в лесу. "Росчистями" назывались тоже лесные поляны, но такие, где уже издавна литовка и топор не давали разрастаться лесной поросли.
Иногда на этих "росчистях" "подчерчивались" (подрубались со всех сторон) отдельные деревья, и "росчисть" постепенно доводилась до размеров очень большого покоса.
Заводское начальство, видимо, прекрасно понимало кабальное значение покосов и всегда "шло навстречу" населению, освобождая его от работы, когда оно "делало свой годовой запас". Тем более, что такая отзывчивость ровно ничего не стоила, а иногда даже вызывалась необходимостью частичного ремонта предприятия.
Ежегодно среди лета - на месяц, иногда на полтора - работа на фабриках прекращалась. Замолкал гудок, затихал обычный шум и лязг фабрики, и только доменные печи продолжали дышать огнем и искрами. Непривычно тихо становилось в заводе. Казалось, что завод умер. И вечерами тянуло взглянуть на дыхание доменной печи. чтобы убедиться, что жизнь в фабричном городке все-таки есть.
Отец, помню, терял от этой тишины сон и старался скорее уехать на покос.
Привычка к фабричным работам сказывалась и во время покоса. Рабочие редко вели дело в одиночку, в большинстве объединялись в группы, чтобы легче и скорее покончить с покосом. Группы составлялись с приблизительным учетом рабочей силы семьи; иногда в целях уравновешивания вводилась оценка работы рублем. Дело шло дружно, быстро и весело.
Случалось, конечно, что траву, скошенную с одного луга, удавалось убрать "без одной дожжинки", а другая попадала "под сеногной". В таком случае артель старалась поправить дело правильной дележкой сена с того и другого участка. И я не помню, чтобы на этой почве выходили недоразумения.
Радость коллективной работы как-то особенно выпукло выступала в это время. Вечером любой покосный стан представлял собою картину дружной рабочей семьи, веселой без кабацкого зелья.
Наработавшись за день, похлебав поземины или вяленухи ( Позем, поземина -вяленая пластинами (без костей) рыба; вяленуха - вяленое мясо. (Прим. автора.)) , люди подолгу не расходились от костров. Часто старики зачинали проголосную, а молодежь занималась играми, пока не свалится с ног.
Утром, чуть свет, все уже на работе, бодрые и веселые.
Эта дружная работа кончалась обыкновенно быстро. Только разойдутся, а уж покосов-то и не осталось. Начиналась страда в одиночку - по лесным полянкам. Здесь уж объединяться было нельзя, да и работу эту вели лишь те, у кого были в хозяйстве лошади. Работа, надо сказать, была неблагодарная. Приходилось переезжать с места на место в поисках подходящих полянок. Сочная, густая лесная трава долго не сохла и попадала под дождь. В результате тяжелой работы получалось плохое сено.
Попутно нужно отметить, что если в Сысерти единоличная работа на покосах была редкостью, то в Полевском и Северском, где заводское население имело большие участки, она составляла обычное явление.
Углежоги и "возчики", имевшие по десятку лошадей, забирались на свои покосы с Петрова дня и трудились там "до белых комаров", выезжая или даже только высылая кого-нибудь домой "за провьянтом".
В заводе в это время было мертво. Дома оставались лишь старухи да малыши.
Тех рабочих, у которых не было большого хозяйства, эта страда углежогов тоже уводила "в даль", где они действовали как наемные рабочие, частью с условием натуральной оплаты: за работу - сено".
"Покос" - так называется этот очерк Бажова. Обратите внимание - Бажов даже не пытается протолкнуть правильность идеи насильственной большевистской коллективизации ибо для него абсурдность этого пропагандистского трюка была понятна. Да и читатели бы засмеяли - традиции покоса хранились до конца прошлого века. В течении трех поколений с момента большевистского переворота.
Но поколения ушли, с ними уходят и традиции. Косьба уже становится уделом избранных. Остается косарям лишь на Бога уповать. А на кого же еще?
А для пущей объективности хочется помянуть и классика "белой гвардии", который с щемящей скорбью в душе поминал о косьбе:
Косари на лугу размахалися острыми косами,
Что им Божий цветок, им бы сделать работу свою.
Я на милость Твою уповаю, Спаситель мой, Господи,
На милость, на милость, лишь только на милость Твою.
Только вера в Тебя, вот моя неизменная спутница.
Вера в то, что Ты всем управляешь Своею рукой.
И я знаю, Господь, что всегда за меня Ты заступишься,
И спасительным камнем Ты станешь пред острой косой.
А иначе, зачем Ты поил меня дивными росами?
Для чего показал мне любовь и Свою теплоту?
Для чего Ты наполнил меня чудо песнями, Господи?
Неужель для того, чтобы бросить под ноги скоту?
Косари на лугу отмахалися острыми косами,
Завершён сенокос, ну а я невредимым стою,
И как в прежние дни, упиваюсь небесными росами,
Прославляю Тебя за любовь и за милость Твою.
(Сергей Бахтеев, 1921 год)
Такая вот эсхатология. Мы в ней живем.
И для тех, кто только что подписался на мой канал, за что я очень благодарен. Мои подписчики знают, что подобного рода бытописания я обычно выкладываю целыми циклами. Поэтому постараюсь порадовать вас несколькими вариациями на тему Русской косы и косьбы вскорости, аж до Петрова дня. Всего доброго!