Я не люблю Германии, но не могу не признать, что в ней есть целый ряд сугубо полезных явлений. Например, культура и образование.
Или курсы повышения квалификации для молодых специалистов вроде меня. Интересно, что мне может предложить этот, который за три дня обещает посвятить меня в тонкости современного экологического строительства. Как я смогу применить эти новые знания в своей работе? Но даже если не смогу, моя контора готова оплатить мое любопытство.
А у Юрия жена и малолетний ребенок, престарелые уже родители и работа, на которой пошла волна сокращений. Если даже я его приглашу, у него все равно не хватит средств, чтобы добраться до запада Германии… Или вот Марианна, она уже добралась, каким именно образом она это делала, есть ли у нее вид на жительство и разрешение на работу я не хочу знать. Даже думать об этом не хочу! И вот она здесь, но немецкое образование так же далеко от нее теперь, как было в Украине. Может быть, даже дальше.
Другое дело я.
Меня выслал сюда дед. В принудительном порядке он дал мне возможность получить образование, к которому у меня, может быть, никогда не было ни желания, ни склонности. Я расширил свой кругозор, изменил взгляд на очень многие вещи и явления. Увидел, что можно жить иначе, но понял и то, что везде нужно жить по правилам большинства. Я не полюбил Германии, скорее, наоборот, но научился уважать эту страну. И себя в этой стране…
И все это благодаря деду? Точнее не так – могу ли я быть ему благодарен? Хотя бы за это…
- Ты не думала о том, чтобы пойти учиться? – спрашиваю я Марианну за завтраком. Даже не смотря на то, что ночью я так не по-рыцарски обрек ее на муки ревности, она приготовила мне теплый завтрак. Это очень мило с ее стороны. И мне очень хочется сделать для нее что-то равноценное. И это не экскурсия в постель, как мне, может быть, и хотелось бы, а именно этот серьезный разговор.
- Зачем? – она лихо закидывает ногу на ногу и этим жестом будто рассказывает мне о том, что молода и красива, планирует встретить своего мужчину и жить с ним до конца своих дней, не зная ни печали, ни финансовых трудностей.
- Ну хотя бы потому, что ты собираешься замуж за немца. А они все бедные, им нужна работающая жена.
- Вечно ты меня обманываешь как маленькую! Что я сама не вижу, как они живут?! – я смотрю на нее с умилением, действительно как маленькая. Но смогу ли я снять с нее эти розовые очки? И зачем мне это в сущности? Может быть, стоило бы закрутить с ней роман – в конце концов, ее содержание уже и так обходится мне в круглую сумму, имею я, в дополнение к пакету уже оплаченных услуг, право на регулярные секс и теплый завтрак? В качестве бонуса.
Ей сейчас восемнадцать. Моему сыну три. Через десять лет я абсолютно точно перестану нуждаться в ее услугах – тогда ей будет столько же, сколько мне сейчас. Она будет достаточно хорошо знать язык, привыкнет к этой стране, наверняка скопит какую-то сумму на черный день. И будет еще достаточно молода…
Хотя кому я вру?! Языка она со мной не выучит – мне лень говорить с ней на немецком. На курсы тоже не пойдет – на это у меня нет и, с большой долей вероятности, не будет денег. Десять лет я вычеркну из ее жизни своей рукой и ничего не дам ей взамен. Мой сын никогда не назовет ее мамой. И своих детей у нас тоже не будет…
- Ты вообще меня слышишь? – я вздрагиваю.
- Нет, прости, - я тру переносицу. Тошнота подступает к горлу – я пытаюсь скрыть ее покашливанием. Это плохо помогает. Я резко встаю, направляюсь к холодильнику. У русского человека в доме всегда есть соленые огурцы!
У Лары не было детей. У нее были Иван и я…
- Ты должна учиться! Должна, понимаешь?! – что я такого особенного говорю, почему она смотрит на меня так испугано? – Ну сейчас тебе восемнадцать, зарабатываешь ты свои 500-600 евро и миллионершей себя считаешь. Но в тридцать тебе будет мало этих денег, тебе захочется своего дома, машины, ребенка, в конце концов! А все, что ты умеешь делать, это борщ и с мелким поагукать! Ты даже язык не учишь! Кому ты будешь нужна? – она хочет уйти с кухни, но я удерживаю ее. Ярость во мне требует своего слушателя: - Мне точно нет! Мне нужна женщина, которая может о себе позаботиться. Хотя бы о себе! Понимаешь?! В идеале еще о ребенке. А может быть, даже и обо мне, если со мной что-то случится… Я устал бояться, что мне кирпич на голову упадет, и мой сын отправится в приют. Потому что его мать не может заработать ни цента. Понимаешь ты это? – я вижу страх в ее глазах и мне самому становится страшно. Я замолкаю. И отпускаю ее руку: – Прости… Я был груб. Я не хотел… Уведи ребенка в сад – я доплачу, - это мои последние слова, я загоняю себя в ванную и решаюсь высунуть от туда нос, только когда слышу стук входной двери.
Черт его дери! Иван! Сукин сын Иван!
Мои руки дрожат под теплыми струйками дорогущей немецкой воды.
А потом я ухожу на работу.
До рождества остается еще пара дней, а значит, у меня еще есть шанс найти себе компанию на долгие выходные. Пусть призрачный, но шанс. А еще надо придумать, что делать с теми пятью отделами, которые должны переделать сорванный субподряд. Сорок человек. Они должны работать. Должны просто потому, что я не хочу терять деньги! Которые нужны мне для того, чтобы они и дальше могли у меня работать…
Весь день проходит в круговороте этих мыслей. В свой законный обед я перекраиваю бюджет компании на следующий календарный год, но не могу найти средств на премию в этом.
Под вечер раздается звонок. Поверенный. С рацпредложением.
- Подавшая иск сторона готова пойти на мировую, - сообщает он мне устало. – Но они хотят тридцать процентов от нашего гонорара, - я уже готов облегченно выдохнуть, но… - Налом, - добавляет он в конце.
В итоге мне остается только вздохнуть. И совсем не с облегчением.
- А какая сумма ушла в налоговую? – это моя последняя надежда.
- Прописанная в контракте, разумеется.
- Ну вот совсем не разумеется, - ворчу я. – Зная как в России дела делают… - он молчит. Я думаю. - В любом случае, тех денег, которые были получены сверх договора мы сейчас уже не найдем… - я думаю еще. – Строители, электрики, водопровод и ГИП остаются без нового года. Выписывай премию. На корпоратив еще полтинник сверху. И найми им этих как их, массовиков-затейников, тимбилдеров, мать их! А то все пропьют… И командировки готовь немецкие. Хохлову… ну и еще по одному ударнику из каждого отдела. К марту… Там одна встреча будет по экологическому строительству. Лады?
Я отбрасываю от себя телефон. Пока не в стену. Просто на стол.
Боже! Бешеные деньги! Которых к тому же у меня и нет…
Уже вечер. Надо идти домой. А там сын и запуганная до полусмерти Марианна. Шестнадцатое декабря – середина самого серого месяца. День, в который умер Иван. Положа руку на сердце, я сейчас тоже близок к тому, чтобы пустить себе пулю в висок. Чтобы и меня хоронили в закрытом гробу. Семейные традиции, бл@дь, преемственность поколений!
Только кто будет перетирать эту деликатную тему на недружелюбной немецкой земле? И с кем останется мой сын?
- Останься! – приказываю я с порога. Но глаза мои потуплены – мне стыдно за сегодняшнюю выходку. Марианна пропускает меня в комнаты, а сама старается держаться ближе к двери – видимо, то, что произошло сегодня утром, для нее вполне привычный сценарий. Она знает как вести себя в таких случаях. Я смотрю на нее, и страшная мысль мелькает у меня в голове: - Сколько тебе теперь лет? Ты сказала, что восемнадцать, но это неправда. Сколько?
Она молчит. Я захожу в кухню, ставлю чайник:
- Обед ты мне, конечно, не приготовила?! Ну хоть чаю попьем, - я сажусь в свое кресло, складываю пальцы замком, прячу в нем свое лицо, говорю: - Знаешь, у меня сегодня отец умер. Почти пятнадцать лет назад… четырнадцать…
- Память у него сегодня значит, - деловито произносит Марианна и заходит в кухню: - Как его звали? – я чувствую, что слезы подступили к глазам. И молчу, чтобы справиться со своими чувствами и голосом. Она понимает мое молчание иначе: - Надо помянуть. Как его звали?
- Иван, - не поднимая головы, выдавливаю я из себя из последних сил.
Марианна шуршит какими-то обертками и, когда я поднимаю голову, стол уже производит впечатление накрытого к ужину. Марианна шепчет что-то над столом и быстро крестится:
- Ешь, - говорит она мне. – Поминай раба божия Иоанна.
Мы молча едим. Потом так же молча пьем чай.
- Я устал, - отвечаю я на ее безмолвный вопрос. – Я иду спать.
В эту ночь мне не снится ничего. И шагов за своей дверью я больше не слышу. Моя совесть тоже дремлет, видимо, ей нравится разбазаривать чужие деньги, пускать в дом чужих людей и заниматься прочей ерундой. Я сплю крепко и долго – я почти проспал на работу.
Пробегая по кухне, я заметил, что ни Марианны, ни моего сына дома уже нет, а оставленный на столе завтрак сэкономил мне пару минут времени. В Марианне масса пользы! К тому же она чертовски красива! Я тяжело вздыхаю и ухожу на работу.