СЕКРЕТ

Секрет –

то, что нельзя рассказывать другим людям, что скрывается от них (тайна);

скрытая причина чего-либо;

сохраняемый в тайне способ производства, изготовления, употребления чего-либо;

потайное устройство в механизмах, предметах быта и т.п.;

совокупность данных, необходимых для расшифровки сообщения (ключ).

«Секрет» («секретики») – детская игровая практика сооружения тайников особой конструкции с мелкими «сокровищами» (Википедия).

Надо понять … то, что живёт глубоко и скрыто в каждом из нас.

К. Паустовский

Из прохлады салона казалось, что пространство за окном автомобиля выжжено солнцем, выморочено, как мираж в пустыне. Он приехал в город впервые за много лет всего на сутки и теперь стоял в пробке на одной из центральных улиц, напротив двухэтажного здания, построенного полтора века тому назад. Со времени последнего капитального ремонта дома явно прошло несколько десятилетий, побелка была серьёзно подрихтована дождём и снегом, у окон с ветхими деревянными рамами она щедро осыпалась вместе со штукатуркой и даже слоем кирпичной кладки; так в старых квартирах обнаруживаются слои обоев – свидетельством хода времени и жизней. Дом был неинтересный, приземистый, типичный для этой части города, прежде мещанской, не особенно склонной к архитектурным излишествам и полёту дизайнерской мысли. Может, когда-то его окружали какие-нибудь акации и сирени или хотя бы вязы и каштаны, но сейчас были только вскарабкавшийся почти до крыши дикий виноград и асфальт с неряшливыми островками принесённого случайным ветром тополиного пуха. На стене первого этажа выделялся невылинявший квадрат – от снятой вывески маленького магазинчика. Раньше в нём торговали недорогими мобильниками и разными примочками, их же чинили и втихую перепродавали. Теперь на закрытой двери висело объявление об аренде.

Однажды он покупал здесь зарядку для телефона.

***

Тот июнь тоже был жарким – во многих смыслах. Внезапные грозовые ливни не спасали. Обрушивающиеся с неба потоки быстро испарялись, оставляя за собой разорённые газоны, потрёпанные ирисы и розы, раньше времени облетающие пионы. Там, где озеленение выпало из градоустроительной практики, в суровом соседстве с раскалённым асфальтом и щебёночной пылью степные травы и вездесущие сорняки выживали вопреки всему, жадно обезвоживая скудную почву. В немногочисленных парках воздух замешивался в слоистый коктейль из горьковатой сладости цветущих акации, чубушника, рябины и отрезвляющей свежести ветра, которого, однако, хватало ненадолго – спустя самое большее час пространство вновь заплывало плотным зноем.

Он хлебнул тёплой минералки, закурил, поклявшись выбросить наконец через два раза на третий срабатывающую зажигалку, и позвонил.

Слушал ответные гудки, курил в открытое окно машины и наблюдал за старушкой, трудно бредущей по относительно тенистой стороне улицы. Панамы, как у старушки, помнились ещё по детской поездке с родителями на Чёрное море. В некогда разноцветной, а теперь почти прозрачной сумке старушка несла скромный набор продуктов, из сверхнеобходимого в котором были только пряники и несколько ярких пакетиков кошачьего корма: «Корм, наверно, стоит больше, чем пряники». У низенькой лавочки она остановилась отдохнуть, неловко пристроила сумку, заправила под панаму выбившиеся пряди.

Он злился и не знал, на кого злится: то ли на себя – за то, что позвонил, то ли на то, что ему не отвечали. Хотя, в принципе, это молчание вполне закономерно итожило кипишную, нервотрёпную и удушливо-жаркую неделю.

«Да» было сказано так, что он сразу понял: она не уверена, стоило ли отвечать.

- Здравствуй. Тебе сейчас удобно, мы можем поговорить?

Сбился на самый примитивный вариант начала разговора из продуманных за последний час и от досады безоглядно, вопреки всем соображениям, произнёс напористо (хотя, блин, на чём он мог настаивать?..):

- А лучше – можем увидеться?

Она усмехнулась, сказала холодно:

- Здравствуй. Давай в порядке очереди: поговорить – можем, увидеться – вряд ли.

- Почему «вряд ли»?

- По многим причинам. В частности потому, что договаривались: секретная служба упразднена. Вообще, ты, когда позвонил, на что надеялся?

На что?.. «Секретная служба по латанию жизни» – она себя так назвала. Во время ссоры. Книжно и зло – это она могла. Тем не менее «латать жизнь» с её помощью действительно получалось. И он этим пользовался, когда совсем край, да.

Старушка, видимо, отдышалась и так же трудно, но целеустремлённо продолжила свой путь – быстрее на припёке, медленнее в тени.

- На то, что ты ответишь, во-первых. Во-вторых… А если я приеду?

Он услышал, как она снова усмехнулась:

- Не приедешь.

- Приеду. Максимум через полтора часа.

- Перестань. К тому же я не в городе. Не совсем в городе. Точнее в городе, но…

- Не понял ничего. Где ты?

- …

- Это что, тайна? Просто – ответь.

- Не тайна. На даче.

Выяснилось, что она живёт на даче родственников, уехавших по «горящей», очень выгодной путёвке.

Дачную жизнь он не любил. Ездил, конечно, в компаниях «на шашлыки», «в баню», «на рыбалку», «купаться», при этом дачным близости к природе и относительному комфорту предпочитая урбанистические удовольствия. Хотя в детстве вполне себе радостно жил на даче у бабушки с дедушкой. Но то в детстве…

- Давай я всё-таки приеду? – спросил он и поймал себя на ненавистной интонации тихого троечника, отпрашивающегося с урока. Быстро добавил: Давай я приеду, и ты – посреди своего дачного великолепия – скажешь мне, какой я окончательный эгоист.

- Это я тебе и так могу сказать. Тем более что до моего дачного великолепия ты вряд ли доберёшься, без соответствующего опыта. В наши райские кущи таксисты ехать отказываются: никто не знает, где какие проулки – закоулки.

- Ты мне скажешь адрес – и я найду.

Это, конечно, была авантюра. В большом и запутанном дачном районе, начинающемся на окраине города и прорастающем в бывший пригородный посёлок, он никогда не был. По городу ехать через пробки, потом ещё неизвестно сколько и куда, и это почти в сумерки… Но вырисовывалась какая-никакая программа действий, проходила вязкая тошнотная тоска, и его начинало отпускать.

- …, адрес какой?

С её именем, простым и распространённым, были, как ни странно, проблемы. Ему казалось, всегда слышно, как у него стучит сердце: если короткий вариант имени – один раз, если полный разговорный – два. Полный официальный – в три удара – с ней никак не ассоциировался. Вот и сейчас: сердце осторожно задержалось на одном ударе, интонация получилась соответствующей. Этот интонационный юз она, безусловно, услышала. Повисла пауза – «молчание на большое число тактов» – определила бы его бабушка, музыкальный педагог.

- Зелёный проезд, 8... Послушай, давай договоримся…

Её голос внезапно оборвался, опять повисла пауза – но теперь техническая, мёртвая. На экране мобильника мигал значок батарейки. Он сначала выругался: очень вовремя!, а потом перерешил: именно – вовремя. Договоримся или договорим, когда приеду.

В магазинчике было сумрачно и прохладно, как всегда в старых каменных зданиях, к тому же лёгкий сквозняк из окна разгонял, упорно гудя, напольный вентилятор.

- День добрый, – сказал он продавцу, сидящему за компьютером, – хорошо у вас тут, прямо жить можно.

Продавец, смуглый, полноватый, с мягкой тёмной бородкой, коротко улыбнулся. Модные очки с прямоугольными стёклами, на футболке – размашистая надпись: «Брошу всё – уеду в…». Наименование конечного пункта бегства от реальности располагалось на животе, его видно не было. Продавец мельком глянул на впавший в анабиоз мобильник, отъехал на офисном кресле куда-то вбок, назвал цену, приехал обратно, положил коробку с зарядкой на прилавок. Заветное наименование так и не показалось.

Пока проверяли зарядку, он боролся с желанием прямо спросить, где ж тот рай. Потом ассоциативно вспомнил про своё. По поводу Зелёного проезда, 8 продавец ничего сказать не мог, но путь до дачного района описал как опытный водитель – с учётом сложностей на дорогах в это время суток, даже с вариантами объезда «забитых» участков. В качестве ориентира указал родник недалеко от конечной одного из окраинных трамвайных маршрутов.

- Доберёшься до него, дальше в гору, дорога одна, не заплутаешь, – сказал (они незаметно перешли на «ты»), – а по поводу адреса лучше уточнить у местных.

Пробив чек, пожелал:

- Счастливо доехать.

Он ответил, кивнув на футболку с основным тезисом жизненной программы продавца и нераскрытым секретом её географического осуществления:

- Тебе тоже.

Во время передвижения по пробкам в темпе lento assai он думал о той самой – последней – ссоре.

- … А я не понимаю, почему ты не можешь понять, что так люди не общаются? – она злилась, но с близкими слезами. – Не работает оно так, понимаешь?! Я что, секретная служба по латанию жизни? Почему я – когда тебе плохо? Найди уже психотерапевта, будет всё в удобном режиме, тихо, спокойно, профессионально, с бОльшим, кстати, толком.

Как многие, он не выносил женских слёз. Признавал: она права. Но что делать, если он и себе-то не мог объяснить, почему так? Почему до сих пор не рассказал о ней никому и не намеревался этого делать. Почему не испытывал нужды в их общении ежедневно. Почему не хотел знать в подробностях про её прошлое, да и настоящее, если откровенно. Почему всегда, нажимая кнопку звонка у двери её квартиры, успокаивался и говорил себе: «Ну, всё. Теперь всё будет нормально».

Про «течёт и меняется» он знал. Про «иных уж нет, а те далече» – жизнь тоже научила. Поэтому хотел, чтобы она была. Желательно, в пределах транспортной досягаемости. И если быть совсем искренним – чтобы это всё продолжалось без значимых изменений. Один его приятель любил повторять (к месту, а часто и не к месту): «В ряду изменяющихся величин должна быть постоянная, она же константа». Вот именно: она же – константа. И «латать жизнь» – круто сказано. Он потом в словарь заглянул (бабушкина выучка), «латать» – значит заделывать дыры, разрывы, прожоги. И ещё – чинить, исправлять. Всё так. Но он психанул тогда, наговорил всякого… Дыры, разрывы, прожоги…

Когда он прорвался через все пробки и выехал, как считал, на финишную прямую, жара спала. Сумерки стелились по земле, затушёвывая конкретику времени и пространства; по контрасту небо казалось очень светлым, знойная синева его быстро выбеливалась, менялась кисельной, ещё без звёзд, мутностью. Зажигались вроде бы ненужные пока фонари. Они сквозили в густой листве окружающих дорогу деревьев, ветви которых почти смыкались величественными сводами. От грандиозности природы он, как выяснилось, отвык. «Вхожу я в тёмные храмы» – бродила по окраине памяти неопознанная стихотворная строчка. Пахло так, что хотелось тут же выбросить последнюю (ёлки-заборы, забыл купить!) пачку сигарет.

У трамвайной остановки на сколоченной по принципу «на те, боже, что нам не гоже» скамейке сидела пожилая пара: мужчина что-то выговаривал женщине, сердито и твёрдо постукивая ортопедической тростью. Женщина слушала терпеливо, но отрешенно. Он хотел уточнить дорогу к роднику, но, притормозив, услышал: «…на больницу у тебя есть твои деньги, не понимаю, что тут обсуждать» и почему-то проехал мимо. Впрочем, родник был, как и обещал замысливший побег продавец, совсем близко – в окружении чего-то, что не сразу, но идентифицировалось. Дуб, клён, кусты боярышника.

Пацан лет 13, долговязый, загорелый, в обрезанных джинсах и футболке не по размеру, сосредоточенно наливал воду в 5-литровую пластиковую канистру, держа на отлёте руку с сигаретой. Вспомнилась смс-ка племянника-первоклашки: «Адыхаим на природи».

- Уважаемый! Зелёный проезд, 8 – не подскажешь, как проехать?

«Уважаемый» быстро убрал руку с сигаретой за спину. Потом определился в ситуации, оглядел машину, демонстративно затянулся, не спеша затушил сигарету о подошву («О как!») и выбросил её в самодельную урну на выходе с оборудованной у родника площадки.

- Подскажу. А если подвезёте – могу и показать.

Нормальный деловой подход: спрос рождает предложение. При этом оказалось, что канистра не одна, а ехать не так чтобы далеко. Помогая грузиться, он хотел было поинтересоваться, как пацан собирался добираться с такой ношей до дому – до хаты, но не стал. Секрет фирмы, имеет право. Зато в голову пришло задать очевидный, в принципе, вопрос:

- Слушай, а там у вас с водой беда, что ли?

- Не, – отозвался предприимчивый попутчик, с интересом осматривая панель приборов, – беды нет. Но для готовки и чая-кофе обычно из города возят или отсюда. Здесь вода хорошая. С серебром.

«Дураками же родятся, – отругал он себя. – Не подумал. Слышал ведь о таком неоднократно». В машине отыскались две литровых бутылки из-под минералки, их и наполнили родниковой водой, холодной до ломоты в кончиках пальцев. Пацан глядел понимающе, но не без насмешки. Когда наконец тронулись, успокоил:

- Да у нас магазин есть, купите завтра. Только надо пораньше ехать, чтоб не разобрали, потому что выходные. Или сюда приедете, она дорогу знает.

Ну что: сохранить визит в тайне нечего было и мечтать. Он из детства помнил повышенную заинтересованность дачников в делах, а особенно в личной жизни соседей. Оставят ли его на ночь ещё неизвестно, но сам факт приезда точно будет зафиксирован. И марка машины. И рассыпавшаяся из кулька черешня на заднем сидении. И фирменный пакет из кондитерской. И… Да и ладно.

Лоцман, кстати, из пацана получился хорошим - указания он давал спокойно, чётко, вовремя. Заинтересованно и со знанием дела говорил о машинах. Без него поездка была бы куда более «весёлой». Таксистов, которые не хотели сюда ехать, минут через десять кружения по слабо освещенным узким улочкам можно было понять вполне.

- А ты тут с кем? – (если не хочешь говорить о себе, расспрашивай собеседника, срабатывает стопроцентно) – с родителями?

- С бабкой, – с нарочитым безразличием ответил собеседник. Потом исправился уже с другой интонацией: С бабушкой.

Исправление и интонация заслуживали уважения. Уважительно помолчали – по-мужски.

- Значит, ты – в центре внимания? И швец, и жнец, и на дуде игрец?

Пословица пацана явно ошеломила. Он подумал и ответил осторожно, чтоб не уронить достоинства в сложной ситуации недопонимания:

- Да нет, с родителями хуже: куда пошёл, когда вернёшься... А ба только математикой заставляет заниматься, ну и читать. Она учительница математики. Была. Теперь на пенсии. Я помогаю: на огороде чё-нибудь. Тяжести там, или если поливалки сломаются.

Вдруг весело хмыкнул:

- А если что – я ей сразу Васисуалия. Васисуалий у нас хавбек.

Закуривая, он чуть не поперхнулся дымом:

- Васисуалий? Хавбек?

- Ну. Кот. Васисуалий. Авторитет, вся наша улица под ним. Его и собаки уважают: так даст по морде лапой – не обрадуешься. А бабушку любит, тащит ей то ящерицу, то мышь. Может колбасу от соседей приволочь. Подкармливает. Ба ему тоже сметану свежую покупает. У них – гармония.

Он собирался спросить, кто дал коту такое авторитетное имя, но оказалось, что приехали. Точнее, приехал пацан – в дом номер 5 по Зелёному проезду. До дома номер 8 нужно было подняться вверх по так называемой дороге – под дном автомобиля шуршала трава.

Распрощались они вполне душевно – как счастливо и к общей пользе встретившиеся на жизненном пути люди. Он поймал себя на мысли, что, в принципе, товарищ внук ему понравился. Парень вроде смышлёный, располагает к себе. Вытащив из багажника канистры, смышлёный парень помедлил, но всё же сказал, слегка, правда, смутившись:

- Она нормальная тётка… В смысле девушка… В смысле…

До дома номер 8 он ехал, нервно посмеиваясь: «В смысле»… Сейчас эта нормальная тётка в смысле девушка как скажет ему: езжай, милый, откуда приехал!.. И выберется ли он отсюда самостоятельно – ещё вопрос вопросов. Полный васисуалий тогда будет, просто полнейший…

Не нашёл бы он эту дачу сам. Номера на окрестных домах располагались где придётся; на заборах, чтобы сразу увидеть, особенно в быстро сгущающихся сумерках, – раз, два и обчёлся. На «её» даче табличка с номером пряталась за густым кустом цветущего жасмина. Не Зелёный проезд, а настольная игра «Все секреты по карманам».

Он сидел за рулём, тянул время, размышляя об опрометчивости своего поступка. Возможно, ему просто нужно было избавиться от хандры, в какое-то действие перенаправить накопившийся негатив. Что он сейчас ей скажет? Да всё то же. И ответит она ему – всё тем же. Потом вышел, вынул пакеты с «аргументами» в пользу своего приезда, но идти к калитке не спешил. Сильно пахло мокрой землей, речкой или прудом, садово-огородной зеленью, чем-то сладким, цветущим, медово-пряным.

Она открыла калитку – скорее всего, слышала, как подъехала машина.

Непривычная, дачно-летняя, кажется, слегка недоумевающая. Косынка, выцветшая майка, высоко закатанные старые спортивные брюки, испачканные в земле, и короткие остроносые галоши. Ё-моё, галоши… У них на даче тоже были такие – как башмаки у гномов на иллюстрации в детской книжке. Точно: полив, поэтому и запахи. Вечер смазывал чёткость, смывал возраст. Он вдруг подумал, что когда она была девчонкой, подростком, у неё была какая-нибудь летняя дачная история. Наверняка у неё вообще много чего было – до него и помимо него. Но он не спросит, а она не станет рассказывать.

- Вот видишь, я нашёл. Теперь кто не спрятался – я не виноват.

Она шутливый тон не приняла:

- Ты прочитал мою смс-ку?

- У меня мобильник сдох. Надо «заправиться», зарядку я купил. Давай ты сразу, ещё здесь, скажешь, что я эгоист и прочее, и мы пойдём осматривать доверенное тебе хозяйство. Пойдём, правда. Скоро стемнеет совсем, устали все.

Она посторонилась, пропуская его; из кулька с черешней несколько крупных почти чёрных ягод всё-таки выпали и канули в богатый лилейник возле калитки. Она хотела было отыскать, но махнула рукой:

- «Когда, склоняясь, подбирала»…

Он не стал спрашивать, что за цитата. Может, потом.

Во дворе медово-пряный аромат усилился.

- Мёдом пахнет – это что так цветёт?

Она торопливо прошла к грядкам, переложила из одной в другую шланг. Кивнула в сторону соседнего участка:

- Липа. Соседи оставили у забора, а дерево выросло почему-то больше на эту сторону, на нашу. Я завтра утром, до жары, хотела цвет обобрать.

- Соберём, – стараясь, чтобы прозвучало буднично, согласился он.

Несколько мгновений она смотрела ему в глаза. Это было труднее любого разговора.

Товарищ внук явился, когда он вышел из душа, а она, в чалме из полотенца и пёстром халатике, мыла на столе у окна веранды помидоры-огурцы-черешню-зелень, выплескивая воду в цветник. Цветы, в том числе надменные высокие и шипастые розы, не возражали.

- Здрасти, – сказал внук вместе вежливо и независимо, при этом глядя почему-то на него с тем же понимающим, но насмешливым выражением.

- Привет, Тём, – не особенно, но удивилась она («Тёма? Артём? Артемий?» – поразгадывал он).

- Вот, ба велела передать, – пацан поставил на стол глубокую тарелку, накрытую салфеткой. – Это ленивые вареники.

- Спасибо большое, – теперь она действительно удивилась. – Но не надо было…

- Ба велела, – повторил Тём, поднажав на глагол. – Меня же подвёз ваш… друг? Вопросительная интонация звучала настолько неоднозначно, что она растерялась и тоже вопросительно посмотрела на него.

- Друг, – подтвердил он (выбранившись про себя). – Давний сердечный друг. Спохватился: - Кстати, вода. Пошёл к машине.

- Кстати, зарядка, – крикнула она ему в спину. («И, кстати, смс-ка», – подумал он.)

- Тём, угощайся, – она быстро насобирала на тарелку что-то из сладостей, привезённых им, – попьёте с бабушкой чая.

Внук не отказался. Пионерским голосом пожелал спокойной ночи и тоже направился к калитке.

Он дождался юного выпендрёжника на улице, еле удержался, чтобы не дать ему подзатыльник. Действительно смышлёный, лишку даже. Сказал тихо:

- Если меня ночью прогонят, я к тебе приду, из кровати выну. Сначала внушение сделаю, потом вывезу с родной улицы и в лесу брошу.

Добавил уже серьёзно:

- Не груби. Ей меня достаточно.

Ответ был серьёзным; интонационно - так и вполне взрослым:

- У меня родители того и гляди разведутся, даже по телефону скандалят, ба плачет постоянно, а она разговаривает с ней, утешает. И молчит про это, чтобы сплетен не было. Васисуалий, кстати, ей тоже мышей и ящериц носит – а он людей чувствует. Так что это вы ей не грубите.

Любящий внук шагнул по направлению к своей даче, но обернувшись, посоветовал:

- Ба сказала, вареники лучше сегодня съесть, пока свежие. Я гору могу - запросто. Очень вкусные, мы шутим, что она секрет знает.

Дому было несколько лет, и он пока не накопил своих запахов. Так, лёгкую ауру – смесь ароматов листьев смородины, вишни, мяты, мелиссы, уже собранного липового цвета, чего-то ещё, что сушилось на подоконниках, на столах, на крышке комода. Через приоткрытые окна запахи общей природной и человеческой жизни беспрепятственно приходили в дом и почти бесследно уходили из него, вместе с ночными сквозняками.

Только на веранде устойчиво пахло их ужином, действительно вкусными варениками, чаем, который пили во время разговора, который, как почти всегда, шёл по принципу: залатали – распороли, распороли – залатали. У него давно придумался образ для их разговоров: туннель и поезд. Он предпочитал многое оставлять непроизнесённым, предполагающимся, она наоборот – прямо задавала вопросы, могла довольно резко высказаться, иногда, правда, уточняла: «Моё мнение тебе важно?» Его многое удивляло и ранило; прежде всего, её способность на раз «вынимать» казавшееся ему надёжно укрытым в молчании. Но что поделать: именно такие разговоры были необходимыми – помогающими по жизни. А ещё очень чувственными: он знал, какой она будет потом, с ним. Можно было повторять её имя, перекатывая на языке как прохладные горошины любимых мятных конфет в детстве, – сердце, если и торопилось, то в ритме vivace.

- …А что ты написала в смс-ке?

Впроброс, как он рассчитывал, спросить не получилось. Она, помолчав, уточнила:

- Не дошла?

- Нет. Не знаю, почему. Сгинула в информационном потоке.

- Ну, сгинула, значит, сгинула.

- Что в ней было-то?

- Не скажу.

Так обычно говорил он, когда не хотел отвечать на вопрос. Она этой манеры не любила. А сейчас вдруг поменялась с ним местами. Не на своём месте ему не понравилось:

- Пойду покурю. Ну и так далее.

Универсальный всё-таки предлог.

В пачке оставалось шесть сигарет. Потом либо ехать в магазин, либо … не в магазин. Из этого относительного, на его взгляд, райского места, от её одновременно несусветно-притягательной и ранящей близости. Он просмотрел входящие ещё раз: её сообщения не было. Были другие. Спустя шесть, нет, блин, уже пять сигарет можно было под любым предлогом поехать в привычную городскую суету, к тем, кто их писал, пока он бросал всё, ехал на чужую дачу по адресу Зелёный проезд, 8 и решал свои эмоционально-психологические проблемы с секретной службой по латанию жизни.

Табачная горечь вплеталась в ночную палитру запахов. Вечерние ароматы – земли, воды, дачной зелени, близкого лесного массива – будто остыли; обволакивающе-теплую липу оттеснил сладковато-прохладный жасмин. Он вспомнил, как покупал в подарок духи – нет, не ей. Симпатичная девушка-консультант тогда нахваливала новый женский парфюм с нотами жасмина: «Знаете, его нежный и изысканный аромат иногда называют “лунным светом”».

Небо было глубокое, с большим лунным колобком, снова ясное, в звёздных разнокалиберных россыпях, в которых, если честно, он помнил и мог отыскать всего несколько созвездий. Мелким он, бывало, размышлял, как его, именно его, сквозь небо видит Бог. Как через лупу? Или как через толстое бутылочное стекло? Поскольку бабушка (остальные подобных разговоров не вели, отец высказывался резко против, а мама выступала примирителем) утверждала, что Бог видит всё, он пытался и не мог вообразить, как это: видеть одинаково то, что вокруг человека и внутри него, – особенно если что-то скрыто глубоко и хранится в секрете?

Сейчас за «вокруг» можно было не опасаться: грядки аккуратны, политы и ухожены, пол веранды и крыльцо он подмёл после ужина лично, положенные по сезону цветы цветут, листья и стебли растут, плоды формируются. Поют цикады и даже какая-то птица. А вот за «внутри»… Он посмотрел в небо, представил, как это, в обратной перспективе – сквозь толщу то ли времени, то ли пространства, в неплотном электричестве слабоватой лампы над крыльцом, посреди рукотворного и выросшего само по себе, и… Говорят: «как открытая книга». Он же подумал о папке с файлами, любой из которых можно открыть и посмотреть. Любой. Например, актуальный файл, названный «Он и она»:

- Ну и что там, Господи?..

Ответ показался настолько очевидным, что его накрыло мутной тоской. Нет уж, хватит… Как говорил тот же философски настроенный приятель, ближе к почве – легче падать. Зачем усложнять то, что и без того не просто? Пусть всё идёт своим чередом, утро вечера (да и не вечера уже, послеполуночи) мудренее.

Едва уловимое быстрое движение в тёмной зелени цветника по направлению к крыльцу напугало до того, что перехватило дыхание. Сердце застучало почему-то в голове, рука дрогнула, столбик пепла с сигареты упал мимо старой крышки от кофе – импровизированной пепельницы. «…от вещи, во тьме преходящия» – всплыло совсем уж из омутов сознания. Ноги перестали держать, он присел на ступеньку крыльца: «Может, змея?»

Из-под куста жасмина на него внимательно и враждебно, как опытный лазутчик, смотрел большой рыжеватый кот.

- Васисуалий! Твою ж!.. Не кот, блин, змей подколодный!

Он поглубже вздохнул, попытался унять дрожь в руках и ногах, растёр подошвой упавший пепел. Адреналин, видимо, выстрелил за всю предыдущую неделю.

- Иди, гость нежданный, ужинай – тебе тут вареников отвалили. Хотя, скорее всего, ты их первый попробовал.

Ни поза, ни выражение глаз кота не изменились: в них ясно читалось, кто здесь хозяин, а кто нежданный… Позвать его «кис-кис» было совершенно невозможно. Тот, кто придумал это «Васисуалий», конечно, повеселился, но по отношению к данному конкретному представителю семейства кошачьих был прав. Всякие книжные аллюзии отметались самодостаточностью хищника и самца высшей пробы. Васисуалий ещё минуту не сводил с чужака крыжовенного цвета глаз с мистическим желтоватым бликом, потом, видимо, взвесив всё и сочтя противника несерьёзным, пружинистой и целенаправленной пробежкой преодолел расстояние до миски, понюхал предложенное и стал есть, не прекращая демонстрировать неудовольствие кончиком хвоста.

- Блин, Васисуалий, ты даже ешь с чувством собственного достоинства! Хавбек…

Васисуалий прервался, поднял от миски большую лобастую голову с надорванным левым ухом, высокомерно смерил его взглядом и облизнулся. Не змей – тигр. Дед рассказывал, что в Приамурье старики называли тигров «амба», на маньчжурском диалекте это значило «господин», «великий».

Ему пришло в голову проверить цветник на предмет даров с господского стола. При всём уважении к смотрящему по проезду найти с утра пораньше на крыльце задушенную птицу или мышь желания не возникало. Он зажёг фонарик на мобильнике и как можно аккуратнее полез в цветник. При беглом осмотре вроде ничего не обнаружил и без всякой иронии обратился к коту, наблюдавшему за его изысканиями:

- Нет, ты прав, конечно. Она хорошая. Но ты ей подарки не носи, не надо. Так приходи, по-соседски.

Совсем уже собирался вылезать, тем паче что не наступить в мокрое после полива было трудновато, но тут под лучом фонарика на земле что-то блеснуло.

- Стекляшка что ли? Надо убрать, а то наступит кто-нибудь, – подумал он и наклонился, приглядываясь, чтобы не порезаться самому.

Это была не просто стекляшка. Насколько ему удалось рассмотреть, осколок стекла покрывал ямку, в которой лежало что-то блестящее и цветное.

Она не спала. Спросила:

- Что, всё-таки потерялся?

- Нет, знакомился с Васисуалием. Встреча прошла в тёплой и дружеской обстановке. В основном, правда, с моей стороны.

Она удивлённо подняла брови:

- Ты и про Васисуалия знаешь? Да, кстати, забыла спросить, что за история с Тёмом? Ты его подвёз…

- Я его подвёз от родника, он воду набирал. А так, действительно, мог и заблудиться в трёх соснах. Или что тут у вас?.. По дороге разговорились, в том числе про Васисуалия. К слову, почему «Тём»?

- От фамилии. Тёминский Вячеслав. Но все, кроме бабушки, зовут Тёмом или Тёмычем. Уличное имя.

- Непросто.

- Да он и сам непростой. Там в семье проблемы, родители друг с другом замучились отношения выяснять, не до ребёнка. Хорошо, любящая бабушка есть. Но он взрослый уже, с ним «обнять и плакать» не проходит.

- «Васисуалий» – в точку. Он придумал?

Расхохоталась («В магазин, – освобождённо подумал он. – Ещё один день. В магазин, на родник, обирать кривую липу, можно шашлыки организовать. Да и поспать не мешало бы…»):

- Нет, это я. Мои предупредили, что соседский кот приходит, надо еду оставлять. Ну, я думала: кот. А тут является великолепие. Чуть ли не к лапе следует приложиться. В разговоре с бабушкой Тёма поделилась: вот, мол, сражена на месте. Она: «Так это наш Васька». «Какой, – говорю, – Васька! Это целый Васисуалий!» Тёмыч заржал, только так и зовёт его теперь. Так что у кота тоже – уличное имя.

- Скорее, звание: заслуженный Васисуалий Зелёного проезда. А вот интересно: ты его гладила когда-нибудь?

Она удивилась:

- Конечно. У него морда при этом становится такая… умилительно-хитрая. Он вполне воспитанный кот: по грядкам не ходит, из луж не пьёт, на территориях участков драк не устраивает. Если бы ещё время от времени мышей дохлых не приносил, вообще бы было чудесно.

- Вот как раз на этот счёт я пробовал договориться. Но тут, знаешь… Он же это по любви.

Нет, дом всё-таки пах – сеновалом, вот чем, точно. Разнотравьем, солнцем, немного пылью. А она пахла речной водой и мылом Camay (они посмеялись: «с искрящимся ароматом винограда» – как было написано на обёртке), о чём он ей и сказал, поцеловав. Она откликнулась:

- Спасибо мылу, а то никакой романтики…

И тут он вспомнил про непонятное в цветнике. Выслушав, она опять улыбнулась:

- Вот, значит, где она его спрятала… Это «секретик», не слышал про такое? В детстве делали, я племяннице рассказала, мы с ней один смастерили вместе, а один – по договорённости – она сделала сама. Мне вообще-то полагалось его отыскать, но, честно говоря, из головы вылетело. А ты вот отыскал нежданно-негаданно. Красивый?

Он замялся с ответом. Какая красота – стекляшка и что-то из девчачьей бутафории?.. Да он толком и не рассмотрел.

- Вот ты его найдёшь – и что?

Она о чём-то задумалась, погрустнела, ответила, глядя в окно, почти полностью закрытое ветками жасмина:

- Ну как… Порадуемся. Для ребёнка важно.

Повернулась, глаза, как ему показалось, мокро блеснули, спросила с неясной интонацией:

- Скажи, а тебе не хотелось вот так «закапсулировать» какие-то моменты? Чтобы, если ничего не останется, можно было хотя бы вспомнить как живое?

***

Город показался ему ещё более провинциальным и будто уменьшившимся в размерах, выцветшим, как постер на стене в бывшей детской, куда спустя много лет заходишь не со светлой грустью, а с некоторым удивлением и чувством отчуждённости: неужели это была моя жизнь, мои радости, открытия, разочарования, секреты?.. Уже и не помнится почти ничего… «Когда деревья были большими»… Как назвать это состояние? Ностальгия? Или всё сложнее? – не в первый раз спросил себя он. Кстати, деревьев, вообще зелени, в городе стало меньше: в центре почти исчезли газоны – зачастую их заменяли автомобильные стоянки; отчётливо обеднели парковые зоны – слабые кривенькие саженцы будто нарочно подчёркивали пустоту на месте вырубленных из-за старости елей, каштанов, клёнов, сирени. Он знал, что окраины активно расстраиваются, нагромождая многоэтажки в непритязательной эстетике конструктора Lego, а бывшие дачные посёлки становятся элитным пригородом, отгораживающимся от «чужих» пропускными пунктами, но сам ограничился только так называемым историческим центром – короткий визит к оставшимся в городе дальним родственникам и деловые встречи. Центр ветшал. Это впечатление не перебивалось ни попытками реставрации разного качественного уровня, ни уплотнившими и без того небольшую территорию торговыми и административными центрами – не особо успешными попытками перенести на местную почву столичные размах и привычки. Город, как ему виделось, терял свою индивидуальность, словно многокрасочный гобелен стёрся до основы и лишь помнившие былое многоцветие могли найти его следы в тусклом переплетении нитей.

***

Нет, его память не шагнула дальше покупки зарядки для телефона. Воспоминание осталось «секретом», стекло которого покрыл налёт забвения и безразличия. К тому же поверху заваленным пёстрым хламом, некогда важным, насыщенно прожитым, но потом растерявшим краски, истончившимся до праха, да что там - почти истлевшим.

А "секрет"? Его содержание, кажущееся кому-то сентиментальной ерундой? В чём оно? В надежде на то, что секретная сущность фрагмента жизни всё-таки есть? Что из череды случайных впечатлений и встреч могло бы соткаться представление, ну или хоть предположение о рисунке существования? Например, из запахов обволакивающе-тёплой липы и сладковато-прохладного жасмина, прослаивающих нежность, с которой кто-то повторял чьё-то имя? Или из канувших в небытие слов о ерунде - о черешнях, затерявшихся в июньской ухоженной зелени? Из откровенности с самим собой под взглядом ночного прохладного неба, затягивающего в немыслимую глубину?

Все эти детали, эпизоды, смутные аллюзии, иногда заплывающие в сны и после пробуждения чаще всего забываемые, – сохранят ли они свои секретные свойства, помогут ли, если «секрет» всё-таки станут искать – в отчаянной безысходности, под немым небом, молчащими деревьями, около обезлюдевшего дома?..