– Николай Максимович, как вы относитесь к русской народной музыке, к инструментам, к пению?
– Вы знаете, когда все хорошо, когда это мелодично, когда это сделано очень качественно, то великолепно отношусь.
Я обожаю ансамбль Пятницкого. Я обожаю «Березку». Я обожаю ансамбль Александрова. Я очень люблю эти коллективы, потому что в моем детстве это было прежде всего бесподобное качество. И там работали не просто большие музыканты и артисты – там думали о качестве. Мы любого из тех исполнителей, кто тогда пел или играл, мы можем назвать моментально по первым тактам, потому что это было очень здорово.
Когда это превращается в попсу, я не против, чтобы это было немножко занижено для какой-то популяризации, но когда это опошляется, мне это не очень нравится.
В Московском хореографическом училище мы обязательно проходили русский танец. В пубертатный период вы не представляете, какой я был смешной: у меня сначала выросли ноги, а потом – через несколько лет только – тело доросло уже. Но пришелся русский танец на тот момент, когда тела не было, а были только ноги видны. И надо было делать присядки, дробушки – все это, что в русском танце бывает. А еще с моей рожей – это было особое впечатление! Комиссия хохотала в голос, когда я делал присядки – боже! Как смеялась комиссия! Вы не представляете. Но мне поставили три. Я вам скажу, как ректор уже, я такое не позволяю делать.
Потому, ну, во-первых, я был феноменальный ребенок с точки зрения классического балета. И любому должно было быть в комиссии понятно, что этот мальчик русский танец танцевать не будет никогда и даже характерные танцы не будет исполнять. Это – уникальное классическое явление. За что этому ребенку поставили три – не понятно, потому что я сдал все. Другое дело, что на мне это смотрелось смешно. Жалко, что нет записи с этого экзамена. Я, конечно, смотрюсь комично в сапогах.
Но на самом деле, очень люблю это. Ведь дело в том, что когда поют, даже акапельно когда поют любую русскую песню – это безумно красиво. И еще учтите, ведь дело в том, что – почему Чайковский так великолепно влился в балетную музыку? Его балетная музыка, я считаю, стоит гораздо выше его оперной. Почему именно так? А потому, что он очень хорошо понимал: только в русском (в основном) фольклоре есть хоровод. И вот эта русская хороводность очень хорошо легла и на движение, и великолепно легла на мелодику.
Вспомните Прокофьева конец второго акта… «Ромашки спрятались, поникли...» – ведь он оркестровал песенку. Очень много мелодий, которые они действительно использовали и сделали это великолепно. Ну вот если это так, я не просто люблю, я очень люблю. А когда пошло – все плохо.
