Ганноверский мышастый жеребец нервно перебрал передними ногами и заржал. Идущий впереди пехотинец в замызганном белом мундире с зелёными обшлагами и зелёными вставками на груди мундире, и кивере, укрытом от пыли парусиновым чехлом, шарахнулся в сторону и выругался с сильным голландским акцентом. На его ранце, поверх свёрнутой в скатку шинели, была пристроена наполовину ощипанная курица.
д'Эрваль, лейтенант Пятого гусарского полка, легонько хлопнул жеребца сложенным вдвое поводом межу ушей – тот недовольно фыркнул, мотнул башкой, но дурить перестал. Коню, как и хозяину, не нравился этот город – не нравились неровные булыжники под копытами, не нравилась чахлая пыльная зелень в палисадниках, незнакомый облик деревянных домов и церквей с опостылевшими за это лето маковками, напоминающими луковицы. А ещё – пыль, теснота на улицах, нестихающий гомон и колышущаяся перед лошадиной мордой щетина штыков, о которые того и гляди, поранишь нежный замшевый, нос.
Великая Армия идёт через Москву. Кого здесь только нет, какой только язык не звучит сейчас на улицах азиатской столицы – французский, голландский, польский, итальянский, немецкий с его десятком непохожих одно на другое наречий. Испанцы – и те найдутся, если хорошенько поискать…
- Никак, Жанно, дружище? Чертовски рад видеть тебя живым и невредимым!
Знакомый голос вывел д'Эрваля из раздумий. Он обернулся – окликнувший его сержант в мундире гвардейского гренадера, торопился навстречу, расталкивая идущих впереди голландских стрелков. Сержант широко улыбался, заранее раскинув для дружеских объятий лапищи - в правой была зажата немаленьких размеров бутыль из тёмного стекла, в которой что-то соблазнительно плескалось. Физиономия его лучилась неподдельной радостью по случаю встречи со старым знакомцем.
- Адрио, ты ли это? – отозвался лейтенант, приняв вправо, к стене дома. – Так и знал, что не сегодня-завтра тебя встречу…
Он ловко спрыгнул с коня и сунул повод вместе с медной монеткой в пять су набежавшему мальчонке. Судя по синей с красной тесьмой фуражной шапке-бонэ и курточке, перешитой из солдатского сюртука - сыну полкового маркитанта.
– Вижу, на этот раз о пули тебя не тронули – сказал он. - Не то, что тогда, при Эслинге?
- Обошлось, как видишь… - прогудел в ответ сержант, заключая д'Эрваля в объятия, в которых невысокий, даже щуплый, как и полагается гусару, лейтенант совершенно утонул. – Гвардия так и не была в деле, простояла весь день в резервах. По мне, так зря – мы бы не дали не одному русскому уйти живым с того проклятого поля!
Он говорил о грандиозном сражении, состоявшемся неделю назад на подступах к городу Можайску. В отличие от Императорской гвардии, восьмая бригада лёгкой кавалерии генерала Бурте, была в самом пекле, и входивший в её состав Пятый гусарский полк недосчитался ранеными и убитыми многих своих бойцов.
- Императору виднее, кого и когда посылать. – ответил д'Эрваль. Не переживай, в России на всех довольно будет и славы, и сражений, и трофеев!
С сержантом Бургонем они были знакомы уже три года. В сражении при Эслинге тот получил две пули, в бедро и шею, едва не истёк кровью – но чудом остался жив и с санитарным обозом отправился в тыловой госпиталь. В одной повозке с ним оказался и гусарский аджюдан[1] д'Эрваль, раненый в плечо, палашом австрийского кирасира. Молодые люди (Бургонь, тогда ходивший в капралах, был на год младше своего товарища по несчастью) разговорились – и в итоге, провели на соседних госпитальных койках следующие две недели. Молодость, свежие продукты с близлежащих австрийских ферм, и привычка к воинским тяготам быстро справились с последствиями ранений - не самых, надо сказать, тяжёлых. Покинув по выздоровлении госпиталь, оба отправились к своим частям: Бургонь - в полк фузилёров-гренадёров Императорской гвардии, д'Эрваль, получивший после Эслинга эполеты су-лейтенанта – в свой Пятый гусарский.
С тех пор они встречались не раз, и всякий раз закатывали по случаю встречи попойку с воспоминаниями, низменным хвастовством новыми подвигами и обсуждением блестящего будущего, которое – никаких сомнений! – ждёт обоих под императорскими орлами. Если, конечно, очередная пуля, штык или пушечное ядро не прервут этот славный путь.
- Да уж, чего-чего, а трофеев здесь хватает. – согласился сержант. – на вот, глотни.
И протянул приятелю бутылку, к которой тот немедленно и приложился.
- Настоящее бордо, и отменного урожая! Откуда оно в русской столице?
- Здесь чего только нет! Мы только сегодня вступили в Москву и всего час, как встали биваком здесь, на площади. Ребята кинулись шарить по соседним домам и натащили кучу всякого барахла и провианта. Да ты и сам видишь...
Он широким жестом обвёл площадь. В грудах добра, сваленных на повозки, а то и просто не земле, чего только не было: сахарные головы, крынки с мукой и маслом, бутылки с ликёрами, винами и водкой, корзины с окороками и свежей рыбой. Вокруг бродили туда-сюда солдаты, причём многие потехи ради нарядились в захваченную одежду. Казачьи кафтаны, калмыцкие, татарские и персидские халаты с шёлковыми пёстрыми шальварами, придворное платье во французском вкусе, со шпагами при бедре, с блестящими, как алмазы, с рукоятками, набранными из гранёных стальных шариков… Почти все успели приложиться к бутылкам, и оттого были веселы и добродушны. Тут же крутились маркитанты, почуявшие богатую поживу, и кое-что из добычи уже переходило из рук в руки. То тут, то там поднимались дымы костров, разложенных прямо на брусчатке – на дрова, недолго думая, пустили мебель из разграбленных домов. Голландские фузилеры, чья усталая колонна всё тянулась через площадь, косились на добычу с откровенной завистью, явно предвкушая, когда настанет их очередь пошарить в оставленном жителями городе.
- Вообще-то, нас поставили тут пикетом, отлучаться с площади строго запрещено... – продолжал сержант. – Но как, скажи на милость, их удержишь? Сколько сотен миль шагали к этой треклятой Москве, дышали пылью, жрали всякую дрянь, маялись поносами, потёртостями… А крови сколько пролили – не счесть!
Д'Эрваль пожал плечами, соглашаясь с приятелем. Три дня на разграбление захваченного города – священное право победителя, а Москва, купеческая столица этой неимоверно богатой и изобильной страны, сулила жирный куш всякому, кто успеет её ухватить.
- А вы-то где стоите? – осведомился сержант, в два молодецких глотка приканчивая бутылку. – А то приходи ближе к вечеру, закатим пирушку. Наш полк собираются перебросить в окрестности Кремля, но мне с моим взводом назначено ещё сутки сторожить дворец русского губернатора.
И он ткнул опустевшим сосудом в роскошное трёхэтажное зданием с портиком, чей фасад занимал всю правую сторону площади. [2]
- Спасибо за приглашение дружище. Если управлюсь до вечера с делами – непременно загляну. – сказал лейтенант. – Наш полк встал на биваки возле Поклонной Горы, а меня от послали с пакетом к генералу Монбрёну[3] от нашего старины Бурте – он, как мне сказали, сейчас с принцем Мюратом при ставке Императора.
- Ну, туда тебе до вечера не пробиться… - хмыкнул Бургонь. – Улицы, ведущие к Кремлю сплошь забиты войсками, ни пешему, ни верховому хода нет. Разве что…
Он ненадолго задумался.
- Давай-ка сделаем так. Ты сейчас отдохни, перекуси, горло промочи. Через час наш первый батальон выступает к Кремлю, вот ты с ними и отправишься. В Кремле сейчас поместился Император со своей свитой и штабом, Мюрат, надо полагать, тоже там. Доставишь свой пакет, а к вечеру, как заторы на улицах рассосутся, доберёшься и до нас. Куда тебе на ночь глядя, через чужой город, в одиночку – неприятностей на свою голову искать? Вон, когда мы сюда шли, видели русских с ружьями – прятались в палисадниках и за заборами. Ну, мы их догнали, отняли оружие, накостыляли хорошенько по шеям и прогнали прочь. Представь себе – у них у всех вместо кремней в замках был трут!
- Трут, говоришь? - лейтенант покачал головой. - Его кладут всегда, когда ружья новы и стоят в козлах. Значит, недавно были взято из арсенала и ими ещё не успели воспользоваться. А может, просто не знали, что с ними делать. Что ж, если эти русские все такие стрелки – мне, пожалуй, в городе опасаться нечего.
- При Бородино они стреляли недурно. – возразил сержант. – Да и здесь всякое случается. Я слышал, сегодня днём едва не подстрелили офицера из свиты Мюрата – слава богу, пуля пробила треуголку, а ему самому только поцарапала макушку. Так что не стоит рисковать, Жанно - переночуешь у нас, а с утра поедешь к своим.
***
Совет сержанта Бургоня оказался толковым. Д'Эрваль довольно быстро добрался до Кремля, следуя за батальонной колонной Императорских гренадер прочие части расступались, давая дорогу солдатам в высоких медвежьих шапках, а если и протестовали против такой явной несправедливости – то лишь недовольным бурчанием и ядовитыми шутками, отпускаемыми вслед.
Проехав через распахнутые ворота большой башни (пропуска или пароля у него не спросили и даже не окликнули, хотя ворота и караулили полдюжины вольтижёров во главе с усатым краснолицым капралом), он оказался внутри крепости.
Здесь повсюду дымили костры, стояли пушки и обозные фургоны, бегали люди с охапками дров, соломы и вёдрами воды, фыркали у коновязей лошади. Потратив ещё полчаса, на поиски, лейтенант выяснил, что Монбрёна в Кремле сейчас нет - он отправился с Мюратом инспектировать прибывающие в Москву войска. Тратить остаток дня на ожидание не хотелось, а потому он сплавил пакет дежурному офицеру и отправился по другому делу, со службой никак не связанному.
Дело это заключалось в том, чтобы найти одного из многочисленных географов, естествоиспытателей и художников, сопровождавших Императора в русском походе. К одному из представителей этой учёной братии у д'Эрваля было рекомендательное письмо, полученное ещё в Париже, через дальнего родственника, преподающего математику в Инженерной школе. По сведениям, полученным лейтенантом от того же дежурного офицера, «учёный обоз» императора расположился в одном из флигелей Большого дворца, и именно туда д'Эрваль направил свои стопы.
***
- Значит, вы родом из Гаскони, мой друг? – спросил учёный.
- Из Табра. моя семья обитает в тех краях ещё со времён крестовых походов. В самом начале гугенотских войн наше поместье было сильно разорено, но позже, уже при короле Луи Тринадцатом его отстроили заново.
Собеседник оказался в точности таким, как он представлял его себе – низенький, сутулый, в буром гражданском сюртуке, в очках с проволочной оправой на одутловатом лице и с длинными, до плеч, скверно расчёсанными волосами. Ещё бы красный фригийский колпак, подумал лейтенант – и готовый парижский бунтовщик разлива восемьдесят девятого года, пики только не хватает, или старого охотничьего ружья.
«…впрочем, куда такому сморчку ещё и оружие…»
- И библиотека, о которой вы говорили, не пострадала ни при разгроме поместья, ни позже, уже во время революционных войн. – сказал «сморчок». – Это большая удача – многие из знаменитых книжных собраний Франции не пережили этих потрясений.
- Последние двести лет наша семья была далека от политики. Мой отец при короле даже в армии не служил, всё время посвящал поискам редких книг по всей Европе. Он и умер, когда отправился в отдалённый монастырь в предгорьях Баварских Альп в поисках одного редкого манускрипта.
- И сын решил продолжить дело отца. – учёный покивал головой. – похвально, весьма похвально. В наши дни у молодых людей на уме если не воинская слава, то непременно деньги. Нет, чтобы посвятить себя вечным ценностям – наукам, искусствам, образованию…
- В списке книг, которые отец собирался искать в первую очередь, числится чрезвычайно редкая инкунабула немецкого книгопечатника А́льбрехта Пфи́стера, датируемая пятнадцатым веком от Рождества Христова. У отца были сведения, что она находилась в книжном собрании московского царя, не помню точно какого… Я решил попробовать разыскать эту книгу, раз уж всё равно оказался в Москве. Может быть, вам что-нибудь известно о здешних библиотеках? Был бы весьма признателен, и поверьте, не остался бы в долгу.
- Ну, не знаю, юноша, не знаю… - учёный в задумчивости потеребил подбородок. – По моим сведениям университетскую библиотеку из города вывезли. Остались, конечно, и другие в Москве, как вы, думаю, успели заметить, немало богатых домов. Но чтобы книжное собрание одного из царей Московии? Нет, не слыхал…
- Что ж, признаться, я особо и не надеялся. - д'Эрваль добавил в голос тщательно рассчитанную толику разочарования. – Отец ещё давно, до начала австрийской кампании пятого года писал в Московский Университет, хотел навести справки. Но ему ответили, что собрание это давно утрачено, и помочь ему ничем не могут. Уж если они не знают – где уж вам, иностранцу, который и в России-то оказался впервые?
В этих словах, в интонации, с которыми они были произнесены, заключался вызов. Дело в том, что коллеги географа, с которыми д'Эрваль беседовал ещё в Париже, хором утверждали, что тот чрезвычайно тщеславен и болезненно относится к любым намёкам на то, что он может чего-то не знать.
Так оно и оказалось: после слов «где уж вам, иностранцу…» собеседник недовольно скривился.
- Я, конечно, впервые в России и, тем более, в Москве, но смею вас заверить, кое-что понимаю в реликвиях печатного дела к каковым, безусловно, относятся все творения А́льбрехта Пфи́стера.
Д'Эрваль постарался изобразить на физиономии что-то вроде энтузиазма, хотя, обращаясь к географу, рассчитывал именно на такой результат. Собирая сведения о географе, он выяснил, что тот был большим ценителем старинных изданий – и, конечно, не мог не заглотить такую наживку.
- Может, я и не имею сведений об упомянутом вами книжном собрании, - продолжал меж тем учёный, - но, поверьте, уж справки-то навести сумею.
И посмотрел на лейтенанта с осуждением – мол, кто вы такой, чтобы сомневаться в моих способностях? Д'Эрваль немедленно изобразил самое искреннее раскаяние.
Собеседник смилостивился и извлёк из-за обшлага маленький блокнот и свинцовый карандаш.
- Вы ведь служите в Пятом гусарском, юноша? Напомните ваше имя и звание - это чтобы я знал, кого спросить, когда получу интересующие вас сведения.
- Да, я из Пятого. – ответил лейтенант. - Но искать меня лучше при штабе маршала Нея, я перехожу туда адъютантом.
Это была чистая правда. Передав пакет адресату, собрался уезжать из Кремля, и у коновязи, где оставил своего ганновера, встретил старинного приятеля, драгунского лейтенанта, состоящего при штабе Нея. Они разговорились, и драгун упомянул, что у них после недавнего сражения большая убыль в адъютантах – многие погибли или получили ранения, когда маршал отправлял их с донесениями или поручениями в первые линии войск. Услыхав об этом, Д'Эрваль попросил рекомендовать его маршалу. То, ради чего он забрался сюда, на край света, требовало куда большей степени свободы, чем так, которой обыкновенно располагает армейский офицер мелкого ранга. Адъютант маршала – совсем другое дело, особенно когда армия стоит в захваченном большом городе. Всегда можно изобрести подходящий повод, чтобы отлучиться на часок-другой по собственным делам.
А их в ближайшее время предстоит немало – и далеко не обо всех следует знать как его непосредственному начальству, так и сутулому учёному умнику с сальными волосами и очках в проволочной оправе.
[1] Аджюдан суз-офисье (adjudant sous-officier) – старший унтер-офицерский чин во французской кавалерии.
[2] Нынешнее здание Московской Мэрии.
[3] Генерал Монбрён командовал 2-м корпусом резервной кавалерии, в состав которой входила 2-я лёгкая бригада генерала Бурте.