Взросление 3ч.
Начался мой декретный отпуск. Отдыхала я у родителей и телом, и душой. Так мне было у них хорошо! Жили они уже на другой квартире, в том самом доме, где сейчас живём мы. Папа уже работал простым учителем. Из-за поездки на мою свадьбу у него была большая неприятность. Одного парнишку не допустили до экзаменов, но математику он сдал. Папы в школе не было. Он этих тонкостей не знал и подписал парню аттестат. Раскрутили эту историю, когда мальчишка поступил уже в техникум. Аттестат у него отобрали, сломали, можно сказать, жизнь. Папе тоже досталось. Он здорово переживал, а потом успокоился, говорил, что теперь у него батареи не размораживаются и не текут, кочегары трезвые, и он спит теперь спокойно. И жили мы спокойно, дружно и весело. Я шила распашонки и чепчики, сидя у окна, готовила еду, поджидая папу и маму с работы.
Чувствовала себя отлично. Наблюдалась я у местной акушерки, которую все звали Мелентьевной, это было ее отчество. Так вот, Мелентьевне что-то не понравилось в моем самочувствии и она заявила, что я вот-вот разрешусь от бремени. На санитарной машине меня отвезли в Ульяновск в отделение патологии беременных. Как мне не хотелось в больницу! Но что делать?
Родила я в положенный срок. Не ответила даже на усиленную стимуляцию за две недели до родов. Делали мне какие-то уколы. Поили касторкой, которую я глотала, а она никак не лезла в горло, норовила из меня выскочить обратно.
Накануне родов ко мне приезжали мама и папа. Привезли мне вкуснейших пирогов, плюшек, трехлитровую банку топлёного молока. И я выпила все это молоко, съела почти все пироги. Что на меня нашло? Зато, лёжа в палате после родов, все плакали, просили есть. Им почему-то не давали, на питание не поставили что ли? А я есть не хотела совсем, наелась вечером впрок.
В роддоме я чуть не стала наркоманкой. Чтобы снять боль, мне сделали укол промедола в дородовом отделении. Мне стало так хорошо, легко, весело. А когда действие наркотика закончилось, вернулась боль. Я маячила перед дверью ординаторской и со слезами уговаривала, чтобы мне сделали ещё укол промедольчика. Меня прогоняли со словами: "Какой промедольчик? Сейчас на стол пойдешь уже!"
21 час продолжались мои страданиях. В 19.15 на свет появился мой сын. Сестра Таня приехала в этот день меня навестить. Ей сказали, что меня уже подняли в родильный блок. Она осталась ждать и дождалась. Прислала мне записку: "Поздравляю с сыночком! Андрюша, да?" Танюша отправила телеграммы родителям и Славе. Получила телеграмму мамочка, побежала в школу. У папы был урок. Она постучала в дверь. Папуля выглянул, недовольный. Они с мамой ценили каждую секунду урока. Мама, молча, протянула ему телеграмму. Папа прочитал и заплакал.
А мне утром принесли телеграмму от Славы, едва я открыла глаза: "Олик любимый спасибо за сына"
Когда мне показали Андрюшеньку, я поразилась тому, как он был похож на Славу, или Слава похож на новорожденного Андрюшу. На меня смотрели серо-голубые глазки, крупный ротик немножко кривился, как будто младенец собирался заплакать. Но он не плакал, а разглядывал открывшийся ему новый мир, меня, его счастливую маму.
Крупный родился, четыре килограмма шестьсот граммов. Медсестра носила нам в палату его на одной руке, двух девчоночек на другой. На голове у детишек были чепчики, так у моего сына щёчки были видны со спины из-под чепчика. Девочки плакали тоненькими голосочками, а мой басил, как настоящий мужичок. Я, первым делом, пересчитала через пеленку все пальчики, на всякий случай.
В палате нас было трое и все первородки, неумеющие пока ничего. Принесли детей. Как кормить? Никто не знает. Плачем - молока нет. Врач, жгучий брюнет, Семён Аронович, отругал рожениц и велел не отлеживать бока, а сцеживаться между кормлениями. Сказал так: "Что бывает, когда корову не доят? - Правильно! У нее перегорает молоко. Вот и у вас перегорит, и будут ваши детки животами мучаться. А грудь надо готовить сразу, как только узнали, что будет ребенок." Правда он немного по другому это сказал.
-У кого нет молока, - спрашивает.
- У меня, - говорю.
Он подошёл, да как надавит мне на грудь. Молоко фонтаном брызнуло к потолку.
- Ну, что? У кого ещё нет молока?
Все притихли. Он ушел, а мы с тех пор прилежно занимались сцеживанием. Наше молоко забирали и кормили им детей ночью.
Из-за большого веса у Андрюши началась желтушка новорожденных. На второй день его принесли желтым, как лимон. Даже белки глаз у моего сыночка были желтые. Я была в ужасе. Но меня успокоили, сказав, что все пройдет без лечения.
О дате выписки не говорили до самого последнего дня. Объявили утром, что сегодня нас выписывают. Все бросились звонить. Ульяновским было хорошо. За ними приезжали на такси мужья и быстренько увозили домой. А мне надо было сначала дозвониться по межгороду до Ундор, попросить, чтобы сообщили папе. Папе надо было найти машину, договориться с владельцем. Одним словом, все очень непросто.
Сидела я с Андрюшенькой в мрачной подсобке без окон, кормила его, а сама глотала слезы. Все выписались. Осталась я одна. В нашей палате уже делали генеральную уборку и дезинфекцию, готовили к следующей партии рожениц.
В десять часов вечера, наконец-то, за мной пришла медсестра. Я схватила сумки, медсестра, по обычаю, взяла ребенка, и мы пошли к выходу. В холле роддома я увидела взволнованные, чуть виноватые лица моих родителей. Мама, как самую большую драгоценность, взяла из рук медсестры внука. Папа вручил бутылку шампанского и коробку конфет. Все! Едем домой! Домой! Наконец-то!