Надежда Александровна Касавина, доктор философских наук, руководитель сектора философии культуры Института философии РАН, в этом году выпустила книгу под названием «Экзистенция и культура». Книга посвящена исследованию феномена экзистенции как сферы переживания человеком собственной ситуации в мире, пограничности существования, самопонимания субъекта и его самоопределения по отношению к смыслам и ценностям культуры.
Нам удалось побеседовать с Надеждой Александровной и из первых уст услышать комментарии автора по нескольким интересующим нас вопросам.
А.К.: Надежда Александровна, расскажите, почему именно «экзистенция» стала темой Вашего исследования? Свою книгу Вы посвятили своей маме – Ковалёвой Ирине Семёновне. Расскажите, что побудило Вас обратиться к этой теме и какую роль в этом сыграла Ваша мама?
Н.К.: Спасибо, это для меня очень важный и интересный вопрос. Начну с посвящения книги маме. В этом году мы отпраздновали юбилей моей мамы – восьмидесятилетие, и когда я заканчивала работу над текстом, подумала, что эта книга будет одним из значимых подарков. Дело в том, что судьба моей мамы для меня олицетворяет многогранность феномена экзистенциального опыта, который я исследую, о котором размышляю. Мама родилась в годы войны, ее детство было очень трудным, как и жизнь большинства семей в те годы. После войны ее большая семья попала в трагическую волну неоправданных репрессий. Все выжили, но в результате этих потрясений и горестных событий, в последующих жизненных перипетиях члены семьи – ее родители, а также повзрослевшие брат и сёстры – оказались разбросанными по России и впоследствии жили очень далеко друг от друга. Моя мама всегда тяжело переживала и до сих пор переживает разлуку, это является большой семейной травмой. Однако, я наблюдала, как она на протяжении жизни смогла противопоставить болезненным событиям и утратам любовь, веру, творческий труд, создала свою собственную семью и показала пример бесконечной преданности близким. Для меня ее судьба – воплощение сложного процесса собирания человеком себя самого в круговороте жизни, создание большой личной и семейной истории. Так можно понимать экзистенциальный опыт, и это я постаралась показать в своей книге на разных примерах, на основе философской терминологии и гуманитарных концепций. В целом, к проблеме экзистенции подвел меня мой предшествующий путь в философии, который всегда был связан со «смысложизненной проблематикой»: темами духовности, личностного роста, веры, творчества, предельных ценностей.
А.К.: Опыт экзистенциальный в некоторых категориях может быть противопоставлен опыту повседневному. Расскажите, почему важно обращение к экзистенциальному опыту? Признаюсь, когда я начала чтение Вашей книги, это была моя первая мысль и, соответственно, сразу возникло желание этот экзистенциальный опыт нащупать, идентифицировать. Не могли бы Вы объяснить, к чему может привести осознание экзистенциального опыта, опыта «метасистемного» и с какими трудностями может столкнуться сам «субъект»?
Н.К.: Да, есть такой ракурс понимания феномена экзистенциального, когда он в некотором смысле противопоставляется повседневности. Имеется в виду следующее: есть сфера стандартных ситуаций и повседневного опыта, когда человек действует в соответствии с устойчивыми образцами поведения и реагирования. Это рутинная, каждодневная деятельность, которая является неотъемлемой частью нашей жизни. Недавно прочитала замечательную книгу швейцарского психотерапевта Верены Каст «Сизиф. Удерживание и отпускание в середине жизни», где такая деятельность сопоставляется с трудом Сизифа, который все время катит в гору один и тот камень, и процесс этот не кончается никогда. Но, вместе с тем, в нашей жизни есть и другие события и проекции – когда мы стоим перед судьбоносным выбором, и, принимая решение, выбираем свой дальнейший жизненный путь; встречи, которые меняют нас и нашу судьбу; переживания, которые приводят к устойчивым изменениям в нашем осмыслении жизни и понимании себя самих… Это события иного порядка, они превосходят привычный уклад существования, меняют его, наполняют его смыслом. Этот опыт осознанности, осмысленности, авторства саму повседневность делает другой. Мне было интересно показать, что экзистенциальное измерение жизни (связанное с всегда присутствующим смысложизненным поиском, смысложизненной рефлексией) всегда с нами и действительно является метасистемным в отношении нашего повседневного опыта. Вы задали важный вопрос: к чему может привести осознание экзистенциального опыта? Здесь слово «осознание» очень важно, поскольку осознание уже является ключевым ресурсом и одновременно результатом личностной динамики. В связи с этим я вспомнила интересные исследования психолога Наталии Владимировны Гришиной, посвященные проблемам экзистенциального становления. Их результаты показали, что способность человека фиксировать свой опыт в виде значимых событий своей жизни делает его «автором» собственной жизни, наполняет его этим ощущением. Такое осмысление выступает, тем самым, важнейшим фактором его существования в настоящем и переоценки прошлого опыта. Он, даже если был негативным, начинает рассматриваться как важный и позитивный, становится частью экзистенциального опыта в целом. Так, оказалось, что у студентов (одной из экспериментальных групп этих психологических исследований), включавших в событийный ряд своей жизни события экзистенциального содержания, наблюдалась особенно сильная динамика ценностно-смысловой сферы и личностной зрелости. Важным результатом исследований является также подтверждение влияния предельных переживаний на понимание высших смыслов собственного существования.
А вот с какими трудностями может столкнуться субъект экзистенциального опыта… С самыми разными. Вариации этого трудного пути я показала на примере некоторых произведений и ситуаций их героев. Иван Ильич в известном произведении Льва Толстого в соприкосновении с неотвратимостью смерти испытывает тяжелое разочарование в прожитой жизни. Эта повесть дает понимание о стадиях принятия горя, которые стали предметом конкретных психологических исследований уже после Толстого. Для анализа ситуации Ивана Ильича я обращалась к работе Элизабет Кюблер-Росс, известной в области понимания околосмертных переживаний. Или возьмём героя романа Германа Гессе «Степной волк» и переживание им бессмысленности собственного существования, чувство ненужности, никчёмности всего окружающего и себя самого. Или ситуацию Х. Кюрмана в пьесе Макса Фриша «Биография», через которую автор очень ярко показывает экзистенциальный кризис среднего возраста, когда личность остро переживает неотвратимость того, что М. Мамардашвили называет «завязывающими актами», понимает, что время не повернуть назад и ключевые выборы уже сделаны… Здесь мы соприкасаемся со сложностью принятия судьбы в пространстве сужающейся перспективы будущего. Эти ситуации нелегко типологизировать. Экзистенциальные ситуации и наполняющие их переживания всякий раз уникальны, как и все мы. Но в ее центре – экзистенциальные дихотомии смысла и бессмысленности, выбора и ответственности, одиночества и причастности, которые в принципе не являются разрешаемыми, они проходят сквозь всю нашу жизнь, в которой мы проявляем себя как авторы своей собственной жизни и судьбы.
А.К.: На Ваш взгляд, что оказывается более важным с точки зрения накопления экзистенциального опыта – одиночество или, наоборот, яркая и разнообразная социальная жизнь?
Н.К.: Вы сказали «накопление». Это интересно. Когда-то я прочитала в известной статье Тамары Андреевны Кузьминой «Экзистенциальный опыт и философия», опубликованной в журнале «Вопросы философии», что экзистенциальный опыт не накапливается. Такая мысль показалась мне странной, хотя, вполне понятно, чем определяется это утверждение. Экзистенциальные переживания ситуационны, каждый раз звучат по-новому, всегда уникальны. Это не то, что мы как будто складываем в коробочку совокупного жизненного опыта. Экзистенциальный опыт в этом смысле - не сумма пережитого, а живая, актуальная решимость и вовлеченность в конкретную ситуацию, а через ситуацию – в жизнь как таковую. Более того, экзистенциальная ситуация и связанные с нею переживание или понимание могут быть противопоставлены жизненному опыту, поскольку могут в одночасье или короткий период времени коренным образом его изменить, а не просто дополнить. Для экзистенциальных мыслителей поэтому существенным оказывается отчетливость мгновения, которое выделяется в непрерывности текущего времени. Как показал, например, Отто Больнов, рассуждая о ключевых чертах экзистенциализма, представление о непрерывном течении времени в такой методологии становится несущественным. Исчезает сознание включенности отдельного мгновения в превосходящий его временной поток. Остается экзистенциальное мгновение как таковое, которое, стремительно исчезая, утверждает устойчивые смыслы, лежащие по ту сторону времени. Следовательно, можно говорить о «накоплении», но в отношении не уходящего мгновения, а стоящего за ним содержания, которое может проявиться неожиданно для самого субъекта. Удивительным образом значимые переживания, события, решения могут «связываться» в особые кластеры опыта, отсылая к целостным этапам нашей жизни. Поэтому, когда я размышляла и писала о становлении экзистенциального опыта, мне казалось важным показать и другую его сторону – которая отражает аккумуляцию, накопление, развитие. Свое собственное бытие, рискующее разрушиться в огромном количестве ситуаций и возможностей, человек собирает в определенном результате, который в данный момент времени и есть он сам, его собственное существование.
Можно предположить, что экзистенция как личностное состояние «здесь-и-сейчас» не накапливается и не может накапливаться, но бесследно не протекает. Накапливается именно экзистенциальный опыт, поскольку это - не только данный неухватываемый момент существования, но и личностная работа по собиранию таких моментов. Под влиянием экзистенциального опыта человек может переосмыслить свою жизнь, ее отдельные события, а значит, он аккумулируется, становится ресурсом развития личности, встраивается в причинно-следственные связи. Здесь также я обращусь к названию книги – «Экзистенция и культура». «Накопление» экзистенциального опыта определяется и культурной памятью, культурными образцами, которые предоставляют субъекту экзистенциалы, особые «рамки» переживаний. Не только через тишину или драму одиночества, или коммуникативную традицию, но и, например, через произведение культуры человек учится воспринимать, осмысливать и строить собственную повседневность. Человек чувствует, переживает, не только и не столько реагируя на внешние раздражители, но делает это в соответствии с культурными примерами и ценностными архетипами. Нельзя не отметить, что мастера мысли и слова неоднократно показывали нам, что чувства возникают в нас не иначе как посредством их образов, которые сформированы целостным путём нашего личностного становления в культуре. Экзистенциальный опыт «накапливается», но особым образом – скачкообразно, мгновенно, или, напротив, актуализируя такой синтез переживания и осмысления, который подводит человека к новому пониманию себя и иному видению жизни. А что здесь важнее: одиночество или яркая и разнообразная жизнь, сказать трудно. И то, и другое. Одиночество ведь тоже может быть ярким по-своему и может быть рассмотрено как позиция свободного и ответственного индивида, который всегда «виноват», т.е. как экзистенциальная позиция. Но без лица Другого, без соизмерения с ним одиночество было бы пустым, а может, даже невозможным, поскольку оно проявляется в нашей обращённости к миру.
А.К.: Как Вы считаете, что лучше всего стимулирует человека к «экзистенции»?
Н.К.: Услышав Ваш вопрос, я вспомнила один важный для меня эпизод. В обсуждении моей докторской диссертации, посвященной междисциплинарному исследованию феномена экзистенциального опыта, принимал участие Эрих Юрьевич Соловьёв. Это было очень ценно для меня. Я готовилась к защите по специальности «Философия науки и техники», и, помимо философского ракурса этой темы, для меня было важным показать развитие экзистенциальной проблематики в конкретных гуманитарных науках. И в той части, где я говорила о «научном» ракурсе темы, Эрих Юрьевич заметил словосочетание «актуализация экзистенции». Оно ему не понравилось. И сочетание «стимулировать экзистенцию», которое обозначено в вопросе, думаю, ему бы не понравилось еще больше! И я понимаю, почему. Зачем актуализировать или стимулировать экзистенцию, когда она и так врывается в наше бытие в виде непреодолимых экзистенциальных данностей (смерти, вины, угрозы бессмысленности, одиночества, потери…)? Экзистенция со всей остротой открывается на границах нашего существования, которые мы всегда так или иначе ощущаем.
И тем не менее, для научного дискурса об экзистенции такая формулировка важна, а именно, вопрос об актуализации экзистенции. Я обращусь в ответе на этот вопрос к экзистенциальной психологии. Актуализировать экзистенцию здесь означает содействие личности в ее раскрытии ценности «бытия-здесь», в ее движении к исполненной, подлинной экзистенции, в принятии экзистенциальных вызовов и обретении смысла собственного присутствия в мире. Что это значит? С помощью категории «исполненная экзистенция» (Альфред Лэнгле) подчеркивается важность установления человеком гармоничных отношений с окружающим миром, с жизнью, с самим собою, с будущим. Ее составляющими являются принятие личностью реальности, ценностный выбор, уважение индивидуальности (как своей, так и других), созвучие собственных мыслей и действий со смыслом происходящего в более широкой перспективе. Сущность экзистенциально-аналитической терапии Лэнгле усматривает в освобождении и поддержке тех оснований экзистенциального опыта, благодаря которым человек приходит к аутентичному построению жизни, к восприятию и переживанию себя в качестве «решающего» фактора своей экзистенции. В связи с этим экзистенциальная психотерапия прямо не претендует на изменение личности; в центре – трансформация понимания личностью процесса конкретной жизни, противоречий и парадоксов повседневности, поиск и осуществление реальных жизненных возможностей.Важным является осознание того, что многие проблемы человеческой жизни, если не большинство, не относятся к числу легко разрешимых или вообще разрешимых. Путь к этой цели заключается в том, чтобы научить человека находить согласие в ситуации неизбежного как внутреннего, так и внешнего конфликта; несмотря на конфликт, приходить к ощущению подлинности существования. Это является центром подхода другого автора – Эмми ван Дорцен.
Таким образом, возвращаясь к Вашему вопросу о том, что лучше всего «стимулирует» экзистенцию, я бы в первую очередь отметила следующее: сама включенность в многогранный и удивительный процесс жизни, ее переживание и проживание, «принятие экзистенции на себя», как интересно выразился Отто Больнов; стремление к осознанию, осмыслению, пониманию себя и собственного жизненного пути, жизненной истории как истории таких значимых выборов, в которых человек проявляет себя как творец и несет за них свободную ответственность перед собой, перед другими, перед будущим.
А.К.: Не могли бы Вы поделиться основными выводами своего исследования? Расскажите о ключевых результатах, о том, что нового было достигнуто и об основном выводе своей работы.
Н.К.: Думаю, мне удалось обозначить важную тенденцию в развитии гуманитарных наук, связанную с усилением внимания научных направлений к экзистенциальному опыту в ракурсе гуманизации их предметных областей. Осмысление этой тенденции можно назвать «экзистенциальной философией науки» - научным направлением, которое обозначает «экзистенциальный поворот» в социально-гуманитарном познании, раскрывает смысложизненное содержание социально-научнойкартинымира. Проблема и задача этого направления сформулирована мною как преодоление разрыва между экзистенциальной традицией в философии и методологическими и эмпирическими результатами, накопленными в социально-гуманитарных науках. В своё время философия экзистенции обрела особое звучание, обозначив трагизм человеческого существования, и, вместе с тем, высветив ценность его неотъемлемых смыслообразующих, смысложизненных ориентиров. Взлет экзистенциализма часто связывают с масштабными социальными и культурными трансформациями и потрясениями, особенно, Первой и Второй мировыми войнами, глобальными изменениями, которые как будто лишили человека метафизической устойчивости и гарантированности. Философы, отнесённые к экзистенциализму, представили теоретическое обоснование, «мужества существования», попытку нащупывания почвы в осуществившейся дегуманизации. Это своего рода философское сопротивление отчаянию через спасение человеческого даже в ситуации непреодолимой угрозы и тревоги.
Позже, во второй половине XXвека, параллельно с преодолением послевоенных кризисов, констатируется «уход экзистенциализма со сцены мировой философии», исчерпанность его теоретического и мировоззренческого потенциала. Так ли это? Куда уходит экзистенциализм? Что это за движение? Очень интересно отслеживать его пути, поскольку именно в это время он ярко проявляется в области культуры и науки. Для описания этих тенденций я использую понятия «экзистенциальный поворот» и «натурализация экзистенции». Также можно говорить о «распределенной экзистенции», по аналогии с концепцией распределенного знания.
Во второй половине XXвека социально-гуманитарные науки активно используют общегуманистический и категориальный потенциал экзистенциальной философии, но не просто используют, а уточняют и развивают его в своих предметных областях, расширяют его проблемное поле и показывают его практические возможности. В связи с этим, меняется и само содержательное наполнение феномена экзистенции, его философское понимание: в нём все более проявляются междисциплинарные ракурсы и культурные контексты. Имеет место с одной стороны, экзистенциальный поворот в науках, вызванный философской рефлексией, а с другой, новый виток осмысления экзистенциальных проблем в самой философии, когда она учитывает конкретные научные достижения и опирается на них. На мой взгляд, мы имеем дело с возвращением экзистенции в поле актуального философского знания, которое сегодня осуществляется именно на основе междисциплинарного научного синтеза и его применения к исследованию современной человеческой ситуации, которая связана с новыми условиями и рисками существования.
А.К.: Почему Вам показалось необходимым выйти за рамки привычных академических жанров (статьи, книги, доклады)? Были проведены творческие конкурсы, организованы выставки. Проект «EXISTENTIA» стал действительно масштабным событием.
Н.К.: Спасибо! Действительно, философия существует, проявляет себя и за пределами привычных профессиональных жанров. Не случайно говорят о философии в публичном пространстве. Она не является изолированной областью, это важнейшая часть культуры и культурного творчества, которое предполагает взаимодействие разных специализированных областей. В области экзистенциальной тематики такое взаимодействие проявилось очень ярко. Экзистенциальная традиция охватывает широкий спектр культурных достижений в философии, литературе, драматургии, кинематографе, фотографии. Это список можно продолжить. Мы знаем, что многие идеи формировались и звучали на границах философии и разных направлений художественного творчества. Например, Камю, Сартр, Марсель писали не только философские, но и художественные работы, а также внесли вклад в становление жанра философского эссе. Это очень важно для наполнения теоретических находок событийным, эмоциональным, культурным содержанием. Что касается экзистенциальной фотографии, есть такая попытка определить это направление, или его создать. Есть авторы, которые работают в этой области. В своё время я кое-что читала об этом, изучала работы некоторых фотографов. Большое впечатление на меня произвело творчество Сары Мун, и, хотя она не позиционируется как экзистенциальный фотограф, многие ее трогательные, глубокие и тонкие образы очень созвучны этому жанру. В какой-то момент возникла идея инициировать фотоконкурс «EXISTENTIA», и он положил начало одноименному проекту, который объединяет на сегодняшний день разные ресурсы и мероприятия. Интересным для меня был творческий отклик фотографов (профессионалов и любителей) на смыслы и понятия экзистенциальной философии. Он был очень ярким. Мы получили богатый визуальный материал, который, помимо всего прочего, показывает экзистенцию в ее воплощении в современном мире. Этот материал еще надо осмыслить в тексте. Надеюсь, это получится сделать в будущем.
А.К.: Расскажите, что Вы сами приобрели в процессе работы над выбранной Вами темой? Может быть, Вы стали несколько иначе смотреть на саму себя, на вещи, происходящие вокруг Вас? Расскажите об основных выводах как для науки в целом, так и для Вас лично.
Н.К.: Разумеется, когда мы занимаемся тем, что для нас важно, вовлечены в это, мы и сами меняемся. Творчество – это мощный ресурс. Те книги, которые я читала, общение, которое в процессе профессионального и творческого роста складывалось – имело и имеет для меня огромное значение. Это запускает каналы самоосмысления. Приведу один пример с работами Пруста. Кстати, творческую работу, которую проделал Марсель Пруст, Мераб Мамардашвили назвал воплощенным в тексте экзистенциальным опытом. Так вот, если взять самую первую книгу его цикла «В поисках утраченного времени», а именно, «В сторону Свана», где речь идет о детстве героя, то ее невозможно читать, не обращаясь к своему собственному детству. Пруст анализирует, описывает моменты своего детства, которые могут показаться незначительными в событийном плане, но имеют ключевое, опорное значение для самопонимания и личностного раскрытия. Их «распутывание» позволяет нам иначе посмотреть на самих себя и истоки своей истории. Это пример того, как культурные интерпретации встраиваются в наш опыт. Осваивая какие-то концепции, работы, углубляясь в творческий опыт другого автора, мы неизбежно ведём диалог и с самими собой, приходим к собственным выводам и результатам. У Б. Пастернака есть замечательная мысль в его автобиографической работе «Охранная грамота». Он посвятил ее Р.М. Рильке и в тексте отметил: «Я не дарю своих воспоминаний памяти Рильке, я сам их получил от него в подарок…». Для меня это знаковые слова, я часто их вспоминаю. Если перенести эту мысль на ситуацию философского творчества, получается, что мы имеем счастье получить свои размышления, да и себя самих в подарок от тех, кто шёл этим путём раньше и идёт сегодня, рядом. В этом диалоге только и способно родиться что-то значительное как для науки, так и для личного жизненного пути.
А.К.: Поделитесь своими дальнейшими планами. Что, на Ваш взгляд, ещё не было сказано в контексте данной проблемы? Что могло бы стать следующим объектом исследования?
Н.К.: Планов много, хорошо было их реализовать.... Каждый сюжет этой книги может быть развит глубже и многограннее, и читая что-то новое, размышляя, понимаешь это особенно чётко. Если говорить о конкретных направлениях работы, мне бы хотелось внести свой вклад в осмысление экзистенциальной традиции в России. Есть значимые работы в этой области, но ее несомненно нужно продолжать. Эта традиция имеет, на мой взгляд, уникальные черты, которые проявили себя на стыке философии и литературы, философии и искусства, философии и религии, философии и науки. Также, особый интерес для меня представляет направление, которое можно назвать «философией возраста», взятое в экзистенциальной перспективе. Имеется в виду реконструкция возрастных модусов экзистенции, взаимодействие человека с темпоральными образами себя самого на разных жизненных этапах, каждый из которых по-новому высвечивает экзистенциальные данности. Пока я лишь наметила это в главе, посвященной метаэкзистенции. Об этом понятии стоит сказать отдельно. Я вижу в нём развитие этой философской проблематики в целом. С помощью феномена метаэкзистенции можно обозначить зрелый уровень экзистенциального сознания, в котором на первый план выносится не переживание как соприкосновение с данностями существования, и не рефлексия, тесно связанная с переживаниями. Это область метаистории экзистенции – истории самого себя – когда человек реконструирует пройденный им путь «издалека», из разных временных перспектив. Кроме того, метаэкзистенциальный опыт есть очередное «прочтение» (и вместе с тем новое создание) личностью собственной незавершенной истории, нагруженное коммуникативными актами, осмыслением произведений искусства, научных и философских концепций. Это особое творческое усилие по стягиванию и пониманию смысложизненной сети собственного бытия в пространстве культурных ценностей.
Также, многие мои планы связаны с советами моих коллег, с кем посчастливилось встретиться на философском пути. Я помню, что один из моих оппонентов на защите докторской диссертации, Людмила Александровна Микешина, советовала мне подробнее, глубже разобраться в становлении категории «опыт» в его связи с понятием экзистенции. Рецензент книги, о которой мы говорим, Марина Сергеевна Киселёва обратила моё внимание на то, что на основаниях экзистенции, которые определяет культура, можно было бы сделать более четкие акценты. Это бы обогатило текст. Я согласна с этим, и буду видеть эти ориентиры перед собой в дальнейших размышлениях. Так что, новых ракурсов много. И это свойственно творческому поиску, когда мы нащупываем в большой теме иные источники и повороты…
Беседу вела Конищева Анастасия Ильинична, специалист отдела научной коммуникации и популяризации науки Института философии РАН.