21 июня 1866 года в Москве, в обедневшей дворянской семье родилась девочка — Маша. Её дед, астрофизик и математик, профессор Д. М. Перевощиков, был выдающимся учёным, создателем первой Обсерватории при Московском Университете, преподавателем и автором учебников (его перу принадлежит 13-томный труд «Ручная математическая энциклопедия», а также первое в России "Руководство к астрономии"). Отец, Пётр Дмитриевич Перевощиков — почтенный нотариус, мать, Ольга Тимофеевна, происходила из династии прославленных ювелиров Сазиковых. Скромная Машенька с лучистыми светлыми глазами и роскошными пепельными волосами была любимицей семьи: очаровательно наивная, пленительно улыбчивая, сердечная и приятная в общении девочка, с ранних лет мастерица на все руки... правда, живая и шаловливая, но разве это удивительно для ребёнка? Дедушка порой качал головой, наблюдая за внучкой, и ворчал: "Не-е-т, из Машеньки толку не будет..." Но время показало, что профессор Перевощиков ошибся.
Актёрской карьеры, да и вообще славы ей никто не прочил. Обеих дочерей, Машу и её старшую сестру Соню, смолоду приучали к мысли, что им придётся зарабатывать на кусок хлеба упорным трудом. Интеллигентные, но небогатые родители вынуждены были отдать 13-летнюю Машу в Екатерининский институт благородных девиц, целью которого, как было прямо указано в уставе, "дать девушкам из малоимущих дворянских семей надлежащее воспитание, которое впоследствии должно составлять их богатство и приданое".
Впрочем, как пишет в своих мемуарах Т. Щепкина-Куперник, нежная и кроткая внешность Маши скрывала большую силу воли и чувство ответственности, поэтому девочка сама настояла на том, чтобы отправиться в пансион. Заметим, что программа обучения институток была вовсе не лёгкомысленной, а по нынешним временам — и вовсе сложной: русская словесность, иностранные языки (французский и немецкий), история, арифметика, география, физика, музыкальные занятия, рисование, рукоделие... За 6 лет обучения юные девушки должны были не только получить образование, но и усвоить достойные манеры, чтобы держаться в обществе; научиться соблюдать режим дня (в институте была строгая дисциплина), знать Закон Божий, блюсти физическую и нравственную чистоту... одним словом, украшать верхушки общества такими представительницами, которые могли бы служить примером женщинам более смиренного круга.
О годах, проведённых в институте, Мария вспоминала впоследствии с теплотой. Она легко сходилась с людьми, подруги её любили, учение давалось без труда. Талант в ней буквально рвался наружу, но пока реализовывался лишь в шалостях и проделках, которые то и дело устраивали неистощимые на выдумки воспитанницы: то изображали монахинь из оперы Мейербера "Роберт-Дьявол", то устраивали ночные хождения длинной процессией по коридорам, переодевшись кто во что горазд, то затевали "пирушку" с угощениями, запрещёнными во время поста...
"Ли-ли-я!.."
Окончив институт с золотой медалью, Мария уехала в Париж на 3 года в сопровождении матери, чтобы совершенствовать знание языка. Конечно, там она бывала во французских театрах, как и в Москве — в Малом. И бессознательно могла перенять особую парижскую манеру игры, лёгкую и грациозную в комедии, приподнято-декламационную в трагедии. Но к тому времени девушка ещё не размышляла о сцене всерьёз. Умер отец, оставив семью в стеснённых обстоятельствах, и нужно было думать о том, как устраивать свою жизнь "бесприданницы". Мария Петровна приняла решение вернуться в alma mater, чтобы учить барышень всему тому, чему совсем недавно научилась сама. Сохранились воспоминания одной из институток о первом дне новенькой наставницы:
Одно время у нас не было классной дамы француженки. Вдруг на одной из перемен в класс влетает Оля Охотникова с криком: „Mesdames! Идет начальница с новой классной дамой! Фамилию не знаю! По-французски говорит, как парижанка! В голубом платье! Ли-ли-я!..“ Мы заволновались. Через несколько минут в класс вошла начальница и вместе с ней молоденькая, чуть постарше нас, девушка. Ее глаза, волосы, цвет лица, к которым так шло форменное голубое платье, пленили нас. Начальница отрекомендовала ее: „Мария Петровна Перевощикова“. Нашу новую классную даму мы искренне полюбили с первого взгляда... (Цит. по: Полякова Е. И. "Станиславский")
Должность была незавидная, положение классной дамы напоминало крепостную зависимость: запретов и обязанностей больше, чем прав... Рабочий день начинается в 6 утра, помимо преподавания (шитьё, вышивание, языки) нужно неусыпно следить за воспитанницами, заниматься их питанием, здоровьем; поддерживать порядок на уроках и в быту... в конце концов, самой быть для них образцом во всём, начиная с поведения и заканчивая безукоризненным вкусом в одежде. Классным дамам категорически запрещалось встречаться с мужчинами, появляться в сомнительных местах... вообще, делать что-либо, что могло бы бросить тень на репутацию института. Тогдашняя начальница, Л. С. Мингалёва, была беспощадна во всём, что касается приличий, и требовала от своих сотрудниц строгости к себе и скромной почтительности к другим. Мария Петровна Перевощикова полностью отвечала этим требованиям... кроме одного. Она увлеклась театром. Напомним, что в то время быть актёром означало добровольно обречь себя на судьбу изгоя в обществе. Эта профессия считалась непристойной.
Биографы Марии Петровны (скорее даже четы Алексеевых, так как отдельной монографии о Лилиной не выходило с 1960 года) пишут о её любви к театру — сначала любительскому, а потом и профессиональному — как о чём-то, возникшем от тяжёлой жизни, тоски по чему-то яркому, красивому... Конечно, рутина казённого учреждения и однообразие будней в мундире классной дамы иссушали душу, заставляли многих женщин преждевременно стареть. Естественно, Мария Петровна мечтала о лучшей доле. Но будь причина только в этом, она никогда не стала бы великой актрисой. Именно актёрский дар, прораставший в ней постепенно, а не раскрывшийся сразу (да-да, бывает и так!) подтолкнул её к поступку отчаянному, стоившему ей места в Екатерининском институте. Мария Петровна тайно начала пробовать себя на сцене, в любительских спектаклях.
Тут-то и возник псевдоним "Лилина", предложенный режиссёром Александром Саниным, который вошёл потом во все учебники по истории русского театра. Он был взят не из кокетства (хотя Мария Петровна действительно неуловимо была похожа на цветок), а из необходимости прятать своё происхождение, чтобы появляться на подмостках. Маленькая хитрость не помогла. Начальнице института донёс кто-то из родителей институток, что классная дама, забыв о своём положении и добром имени учебного заведения, позволяет себе выходить на сцену. Марии Петровне незамедлительно отказали от места, и она была вынуждена уехать к тётке в Петербург, где родные надеялись выгодно выдать её замуж.
Но было поздно. Институт Маша покинула без сожаления, а сцену — уже не могла. В 1888 году в театре на Никитской ставился благотворительный спектакль "Баловень", где и состоялось знакомство 22-летней Марии и 25-летнего Константина Алексеева, тоже из соображений "приличия" взявшего себе псевдоним — Станиславский. Через год молодые люди обвенчались, и прожили вместе долгих и счастливых 50 лет...
Полвека на сцене и в жизни
История семьи Алексеевых не была безоблачной, но разве существуют идеальные отношения? Важно то, что два творческих, очень разных человека пронесли своё чувство через года, воспитали детей и поддерживали друг друга, что бы ни случилось. А в Художественном театре Лилина переиграла весь чеховский репертуар, явившись непревзойдённой исполнительницей ролей Маши в "Чайке", Сони в "Дяде Ване" и Наташи в "Трёх сестрах". Сам А. П. Чехов высоко ценил выступление Лилиной в "Чайке", отозвавшись: "Гениально! Откуда она взяла?! Ничего подобного я не написал..." Тонким лиризмом был проникнут её образ Сони, и полным контрастом ему явилось изображение вульгарного житейского мещанства — образ Наташи. Мастерством выдающейся характерной актрисы, умевшей отбирать и обобщать непосредственные жизненные впечатления, были отмечены и последующие роли Лилиной: трагическая хромоножка Мария Тимофеевна в "Николае Ставрогине", Лиза Бенш в "Михаэле Крамере" и другие.
Василий Качалов был уверен, что Мария Петровна могла бы стать величайшей актрисой, если бы сама не предпочла карьере семейное счастье, не назначила бы себя "номером вторым" при великом муже; не решилась бы на самоотречение ради любви к нему. Но не в этом ли секрет их долгого брака?