С Геннадием Чепусом мы познакомились достаточно близко в Ряжске, в летной столовой. Не смогли вместе пройти в одну дверь. Дверь оказалась узкой для двух молодых тел. Состоялась непродолжительная словесная перепалка, о которой каждый из нас пожалел. После обеда, не сговариваясь, направились друг к другу с обоюдными извинениями… Пожалуй больше мы и не расставались. Через полтора месяца, 8 июня 1974 года, и он, и я вылетели самостоятельно на самолете Л-29.
Гешка играл на баяне, я на гитаре. Пели оба. Одну из песен – «Над рекой калина спелая, налитая соком…» – разложили по голосам и поем до сих пор. Чепус – классный рассказчик. Особенно мне нравилось, как он рассказывал о предполетной подготовке в экипаже. С каким смаком заканчивал рассказ словами своего летчика-инструктора лейтенанта Ладыченко: «Родька, бубни полет по кругу!» Впрочем, о том, какой Геннадий рассказчик, вы узнаете, прочитав то, что он пишет о нас, о своих друзьях по Борисоглебскому высшему военному авиационному училищу летчиков.
Виктор Петров
В октябре 1996 года я получил приглашение на встречу выпускников набора 1972 года Борисоглебского высшего военного авиационного училища летчиков имени В.П.Чкалова, коим я и являлся, несмотря на то, что лейтенантские погоны получил в другом учебном заведении.
Разные судьбы у всех, кто учился, окончил училище, но курсантская дружба – это святое, это на век. Любой из нас по первому же зову бросит все и…
В тот же вечер достал я альбомы и с головой ушел в 1972-1976 годы…
Каким-то образом у меня обнаружились 25 фотографий курсантов 304-го классного отделения. То ли потому, что я некогда был избран комсоргом и мне они были нужны для оформления комсомольских билетов, то ли еще для чего… И вот я разложил на столе эти до боли знакомые мордашки, лысые, с торчащими ушами, в одной и той же «парадке» с чужого плеча и стал вспоминать каждого.
Вскоре я понял, что многих не увижу на встрече. На столе, как на плацу, я «построил» отделение в две шеренги и получилась дробь 13/12. 13 – те, кто окончил училище, и 12 – кто был отчислен. Дюжина и чертова дюжина. Почти пополам.
304 классное отделение было и вправду оригинальным. Каждому был «под» и антипод. Вот этих антиподов, вместе с самим собой, я отложил в отдельную стопку. Не потому, что о них нечего сказать, а потому что их я, скорее всего, на встрече не увижу, да и потерялись они как-то. Себя-то увижу, конечно, не потерялся я, но об этом потом.
Неужели их не разыщут, не пригласят? Ну, кто бы не захотел увидеться с Вадиком Свербиным?! Уж сколько его возил инструктор – легендарный «дед» — майор Свиридов, а Вадик – никак. Не видит землю – есть такая беда в авиации. Не может человек определить высоту начала выравнивания. Как Вадик плакал, да и мы вместе с ним. А парень-то настоящий! Майор Свиридов просил у него прощения за то, что не может выпустить в самостоятельный полет. Не может послать на смерть.
Вадик окончил Московский институт стали и сплавов, стал отличным металлургом.
Или вот мой закадычный друг Витька Петров. Весельчак, гитарист, песни сочинял, до сих пор курсанты их поют. Скользил по жизни и по воздуху легко, отлетал всю программу, а уже на голубых каникулах на чужой свадьбе приревновал свою пассию, да тому другому нанес телесные… Не знаю, сохранил ли Витька любовь, а летчика авиация потеряла точно. Хотя! Однажды мне Витька рассказал, что при полетах в Борисоглебских зонах он явно чувствовал внимание к себе внеземных цивилизаций. АРК чудил и другие приборы «тяжелели», как будто самолет удерживало какое-то магнитное поле. Я посмеялся и другие тоже: «Выкрадут тебя пришельцы вместе с самолетом. Ты-то – хрен с тобой, а боевых бортов не хватает. Ребята вон летают бомбить на спарках!»
Честно сказать, и у меня однажды в поворинской зоне «плясал» АРК, но я этому значения не придал, а Витька придал… и стал физиком, писал диссертацию. Нельзя не вспомнить и Андрея Четверткова. Умного, рассудительного, но имевшего какую-то болезненную реакцию на малейшую несправедливость, которая и сыграла с ним злую шутку — не поняли они друг-друга с инструктором… Теперь Андрей доцент МГУ.
Достоин самого большого уважения поступок Петра Трубаева. Списанный по медицинским показаниям с лётного обучения, он демобилизуется и вновь, на общих основаниях, поступает на первый курс Бугурусланского авиаучилища ГВФ. Летает теперь командиром больших лайнеров, да при этом ещё и руководит авиаузлом!
Ну, вот примеры. Разве такие ребята были бы лишними на встрече? Конечно, нет! Я обязательно напишу о них, разыщу каждого и напишу.
А теперь 304/13
Курсантская жизнь, как бы она ни была тяжела, все одно была беззаботна и полна ситуаций, когда мы могли по-доброму посмеяться над собой и над другими. Не вдаваясь в особенности характеров моих друзей, я напишу о каждом те свои воспоминания, которые были присущи именно той поре, без учета их последующей жизни и службы. Это отдельная, серьезная тема, достойная другого литературного формата. Я же ни на что сейчас не претендую, а только хочу доставить радость — прежде всего себе — от встречи с моей юностью и моим друзьям — по той же причине.
Начну с командира 304-го классного отделения сержанта Григория Дядченко и дальше по росту…
Отставить!
Юра Ушаков
Да простит меня Гриша Дядченко, что я поставил перед ним курсанта 305-го классного отделения Юру Ушакова. Просто, если бы не было Ушакова, для меня не было бы и Дядченко и вообще училища… Судьба свела меня с Юрой 14 июня 1972 года возле КПП Борисоглебского высшего военного авиационного училища лётчиков, куда я и мой товарищ Олег Касьяненко, страстно влюблённые в небо, прибыли испытать счастья стать курсантами по комсомольской путёвке Таганрогского машиностроительного техникума.
Мы буквально в одну минуту с Юрием подошли к КПП, следуя от вокзала. В это время там уже стояли, переминаясь с ноги на ногу возле своих чемоданов, ещё 3 парня. Все предъявили дежурному военкоматовские предписания и теперь ждали сопровождающего. Легко познакомились. Впоследствии мне всегда казалось, что на всех городских и областных медкомиссиях, кроме медицинского заключения в личное дело ставили какой-то значок, подтверждающий, что ты морально соответствуешь авиационному курсантскому социуму: мы быстро знакомились, сходились, держались рядом в любой ситуации, стояли горой друг за друга. Этими парнями оказались Юрий Рева и Володя Калинин из Казахстана, немного позже, уже в ангаре, познакомились с братом всеобщей любимицы — актрисы Натальи Варлей (стёрлось в памяти его имя). Так мы потом и прожили вместе всю предкурсантскую эпоху под чудным названием АБИТУРА.
Юра Ушаков обладал удивительным качеством — строго соблюдать порядок вещей, что во мне отсутствовало напрочь. Нет, я не говорю о тех противных качествах зубрил-отличников, заточенных на примерное поведение и отличные отметки. Скорее всего, он имел свои пятёрки, но ничего из того, чем была насыщена неприкаянная юность, он не отрицал. Сговорились идти в «самоход» — он не против, но достанет уточнением плана, и действиями в «особых» случаях. Например, какими тропами пойдём, чтобы избежать неприятной встречи с патрулём или местными шалопаями. Как будем отходить…
Меня это подбешивало, но я не пёр против большинства, которое стояло на стороне Юрия. Потом постановка цели «самохода»: от купания в Вороне, до «просто нажраться пирожков» или обнести чей-то сад. Повестку всегда принимали, но с Юркиными поправками: на купание полчаса, на пирожки — 20 минуг. И, упаси Боже, минутой больше. Сейчас думаю, что именно выполнение его условий не привело нашу «стайку» ни к каким трагическим последствиям, и мы почти все поступили в училище.
Командовал нашим отделением солдат-срочник, вернее моряк — Александр Кустол. Среди 25-ти человек отделения он сразу заметил наш «отрядик» и все вопросы отделения решал через нас. А вопросов было море! Началось всё с пятой, наверное, медкомиссии за последние полгода. Как-то мы её прошли, и ничего особенного не запомнилось, а вот на «ПСИХологическом отборе», пожалуй, остановлюсь. Тут нам был полезен Кустол. Как все солдаты-срочники, он раньше прибыл в училище и на всех этапах шёл на ступень впереди. Вот он и приносил нам программу следующего испытания. Завтра, – говорит, — вам сделают болевой укол и будут просто беседовать и задавать вопросы, типа: писались ли вы в постель, воровали ли у соседей яблоки и клали ли вы кнопки на стул учительницы… Мы смеялись, но после этой «беседы», длившейся четыре часа, выходили все мокрые и разбитые… Понятное дело — сразу на Ворону…
До Вороны по прямой пара километров, но мы же выбирали трудный путь: прикрывались железной дорогой, переходили на ту сторону через железнодорожный мост, иногда с него и прыгали и только на той стороне, дойдя до «тарзанки», расслаблялись… У «тарзанки» с удивлением отмечали, что там полным полно нашего брата-абитуриента, которого узнавали слёту. Были там и девушки. Уверен, что с некоторыми из них абитуриенты знакомились на всю жизнь.
Следующим испытанием был тест на реакцию. Кустол сказал, что нас посадят в устройство, напоминающее кабину самолёта, со всеми рычагами и педалями и нужно будет как можно быстрее гасить хаотично загорающиеся лампочки на приборной доске соответствующим движением РУС, РУД и педалями. Какой-то прибор будет фиксировать ошибки, и всё это будет влиять на группу психотбора абитуриента. Утверждали, что возьмут в училище даже с тройкой, если у тебя первая группа, и не возьмут с пятёрками, если завалишь психотбор. Предупреждён — значит вооружён. Юра с Кустолом достали где-то 4 фонарика, черенок от швабры и стул. Соорудили примитивный тренажёр, усаживали в него члена нашей стайки и тот дёргал шваброй навстречу зажигаемому другими фонарику. Уссы…
Смеялись до упаду! Но на следующий день, уверен, результат был выше среднестатистического. Потом были: часы со стрелками и всего одной цифрой на циферблате, компас со стрелкой в «никуда» и непонятно где стоявшим индексом «ЮВ». Нужно определить время и указать курс на десятках таких примерах. И всё на время!
Все эти тренажи организовывал Юра. Чуть не передрались, когда он организовал тренаж по распознаванию своего текста… В наушниках голосом идёт помеха, а перед тобой этот текст на бумажном носителе. До красной черты в тексте нужно «О» зачеркнуть, а «К» подчеркнуть — проверка на внимательность. Юрка сажал нас за стол, давал обрывки газет и заставлял (начало дедовщины) подчёркивать и зачёркивать эти буквы. Сам голосом мешал нам сосредоточиться: «К» зачеркнуть, «О» подчеркнуть, «Б» подчеркнуть… Мы, страшно психовали: нету там никакого «Б», а весь «Ангар» ложился от хохота.
Потом начались экзамены. Юрка, несомненно, по математике подготовлен был лучше, и мы, уединившись группой, разбирали примеры и решали задачи из экзаменационной программы. Тем не менее, на математике я бы срезался, не реши Юрка один мой пример на промокашке. Всю жизнь благодарен ему за это.
В самом начале июня в ангаре было до 400 коек. Люди приезжали, уезжали, не пройдя какого-то испытания, и к августу осталось 320 заселённых коек… Наши ряды поредели. Убыли Олежка Касьяненко, брат Натальи Варлей, а мы всё держались. Каждый день пересчитывали койки, зная что примут: плюс-минус 300 человек. Сочувствовали аутсайдерам , тихо радуясь за себя. И настал день 4 августа, когда нас, прошедших все испытания, построили и зачитали приказ о зачислении! Называли фамилию и роту, и уже КУРСАНТ покидал строй абитуриентов и занимал место в КУРСАНТСКОМ строю соответствующей роты… Мы с Юркой попали в одну — 5-ю роту капитана КИСТАНОВА.
Спасибо Юра, не будь тебя, я бы не поступил…
Гришка Дядченко
Курс молодого бойца (КМБ) для нового набора Борисоглебского авиаучилища пришелся на август 1972 года. Это был аномально жаркий месяц. Вокруг Борисоглебска горели леса и нас, курсантов, частенько поднимали на тушение. Висящий в лесу едкий смог не позволял нормально вздохнуть. И вот в этой обстановке старший лейтенант Москаленко готовил из нас «подобие защитников Отечества».
Страшно вспомнить. По его команде передвижения происходили либо бегом, либо шагом, но с песней. При такой жаре, в неумело намотанных и сбившихся портянках, в полной амуниции, с автоматами и в противогазах, это было еще то испытание!
Бежим, бывало, уже час по пыльной дороге, а старлей орет: «Вспышка справа!» И мы должны падать в пыль пятками в сторону взрыва.
Сначала мы группировались, старались упасть в более чистое место, а потом бесформенным кулем валились, куда попало, и где было больше пыли — даже мягче падать…
Самой большой проблемой было средство индивидуальной защиты – противогаз. Через каждые 10 минут я его поднимал – на мокром лице это легко – вываливал из него какой-то холодец и так же легко ставил на место. Я тогда был еще неиспорченным воином и думал: «Ну что ж, а кому сейчас легко? Всем тяжело!» И не подозревал, что половина взвода уже давно повыдрала клапана и нормально дышала. Когда я это понял, то решил вопрос дыхания еще проще: при очередной «ядерной вспышке» я «неловко» упал «глазом» на затвор автомата Калашникова. Дальше уже дышал полной грудью через выбитую глазницу противогаза.
Теперь рот был сухой. На зубах заскрипел песок, в висках стучало, а во фляжке не было ни капли воды. Тем не менее, нужно было жить, ведь для того нам и устраивали трудности, чтобы мы могли их с честью переносить и преодолевать.
А с водой совсем просто. Еще одна «вспышка» — и падаю в какой-то ручей, отгоняю головастиков и натурально напиваюсь.
Зачем я это пишу? Все настоящие мужики проходили через КМБ и испытали на себе эти «прелести». Пишу для того, чтобы вывести на свет «карьериста» — Григория Дядченко. Он был двумя годами старше, плотнее и ему было совсем не сладко. Он проползал с нами всю программу, сбросил 5 килограммов, а ведь мог этого и не делать. Григорий был сержантом и уже имел военный билет, а значит отползал и отбегал уже КМБ. Никто из вновь принятых курсантов, даже рядовые, принятые в училище из рядов вооруженных сил, не проходил КМБ. Они прошли его в войсках.
Оказалось, что Гришка закончил Сумской авиацентр, получил пилотское удостоверение и звание сержанта. Поступая в училище, он все документы и военный билет сдал в строевой отдел и никому ничего не сказал. Все это время и им, и нами командовал ефрейтор. Выяснилось всё, когда капитан Кистанов выдавал нам новенькие военные билеты, выписанные в строевом отделе. А вот Гришкин оказался не новым. Этой оплошностью он дал нам повод посмеяться впервые после приказа о зачислении.
К этому времени наш ротный капитан Кистанов уже назначил командиров отделений и был раздосадован появлением нового претендента на уже занятые вакансии. Гришка таки стал нашим командиром отделения, надо сказать хорошим. И особенно запомнился он мне участием в очень забавном приключении. А втянул нас в него сын Великого Татарского народа Ришат Гареев.
Ришат Гареев
Я возвращался из Таганрога, из зимнего каникулярного отпуска. В пути следования поезда две пересадки – Георгиу-Деж и Поворино. Надо сказать, что все курсанты из южных городов добирались этим маршрутом, и я нисколько не удивился, когда в Поворино, в зале ожидания вокзала, увидел курсанта.
Младший сержант, с головой укрытый шинелью, спал на лавке. То, что это был кто-то из наших, не вызывало сомнения. Я подошел к нему, поднял шинель и тут же узнал Володьку Дорофеева. Он ехал аж из Дагестана. Спал он очень крепко не только от усталости. Бахус тут тоже приложил свою руку. Я так и не сумел разбудить Дорофеева, сел рядом и стал читать кем-то брошенный журнал.
Следующим в зале ожидания появился сержант Дядченко. Вот уж я ему обрадовался! Мы обнялись. (Ага! Две недели не виделись!) Стали, естественно, трепаться о том, кто как провел отпуск. Потом решили закусить, благо каждому родители положили целый чемодан деликатесов. Только разложились, в зал ожидания входит Ришат Гареев – сын великого татарского народа, как он сам и представлялся. Закуски на столе прибавились самсой, конской колбасой и пр.
Когда собираются трое, чаще всего возникает спиртное. Возникло домашнее вино. Посоветовавшись, решили, что и Дорофееву не повредит подкрепиться. Растолкали. Разбудили. Но он пытается спать и сидя. Попросил достать из своего чемодана курицу и наливку. Оказывается, он ещё вчера был на свадьбе. В дорогу ему чего только не положили! В чемодане были фрукты, балыки, черная икра… Володька выпил два глотка вина и опять улегся на лавку.
Мы продолжали пир. Курица из чемодана Дорофеева на поверку оказалась кроликом, а от «наливки» мы до времени отказались: когда извлекли из горлышка бутылки пробку, оттуда пошел желтоватый дымок.
Гареев трещал без умолку. Рассказывал, как он катался на тройке с девушкой Флорой, как обыгрывал в хоккей дворовую команду, как сломал лыжи, прыгнув с трамплина. Я разомлел от выпитого вина, почти спал, улыбался, кивал, но почти его не слушал. Дремал и Гришка.
Ришат же сидеть не мог. Волчком крутился по залу ожидания, заводил знакомства с девушками, а потом и вовсе куда-то исчез. До волгоградского поезда было еще часов пять, поэтому мы не переживали. Вернется.
Через некоторое время Ришат прибегает с каким-то дядькой с кокардой железнодорожника на фуражке и тарахтит о том, что он обо всем договорился с железной дорогой и кивнул на представителя ЖД с красным носом: «Сейчас нас отправят!»
Затем он налил железной дороге дорофеевского напитка – обмыть сделку. Мы с Гришкой ни черта не понимали, что происходит. Но и не протестовали – всё приключение!
Железнодорожный дядька опрокинул в себя стакан дорофеевского напитка, да так и застыл минуты на три. Потом выдохнул желтым дымком и, ни слова не говоря, сожрал кролика вместе с костями.
— Добрый первач, — сказал он, наконец, смахнув слезу, — градусов восемьдесят!
Бутылку он по ходу дела сунул себе в карман.
— Значит так, — сказал он. – Быстренько грузитесь, я там, на полувагоне, контейнер открыл. Через полчаса будете в Борисоглебске.
У выхода на платформу столкнулись с Олегом Фарафонтовым и курсантом старшего курса, фамилию которого я не знал. Теперь список участников увеличился до 6 человек…
Уж сколько лет прошло, а до сих пор не могу понять, как это мы с Гришкой повелись на такую авантюру?
Когда вышли на платформу, то увидели, что, кроме товарняка, никаких поездов нет. Гареев уже забрасывал чемоданы на полувагон-контейнеровоз. Мы туда же грузили Дорофеева. Оправдание было одно – через полчаса будем в Борисоглебске. Железнодорожник уверил нас, что машинисты обязательно там притормозят.
Дорофеев неустойчиво стоял в контейнере. Мы усадили его на чемодан, отвернули уши его шапки и засунули руки в рукава. Всем своим видом Вовка напоминал отступающего француза. Через сорок минут поезд подкатил к Борисоглебску. Вот уж и наш аэродром, а поезд не тормозит! Вон она – наша казарма родная в голой степи! Пролетел ярко освещенный перрон вокзала! В бессильной злобе мы придумывали иезуитские способы умервщления Гареева. Он обреченно притих, но когда поезд начал притормаживать, заорал:
— Видите?! Видите?! Они вспомнили! Тормозят!
Поезд действительно значительно сбавил скорость и мы стали готовить к выброске Дорофеева. Все уже было готово к прыжку тандемом с Дорофеевым и Ришат успел сбросить четыре чемодана в снег, на насыпь, как поезд влетел на мост через реку Ворону. На мосту он восстановил скорость и прыгать стало невозможно.
Чем все это закончилось – отдельная трагикомедия. Единственно, что я хочу – взглянуть в глаза счастливчику, который нашел наши чемоданы.
Коль скоро чемоданы Ришат выбросил на берегу Вороны, то продолжение истории я начал бы с эпиграфа: «Вороне как-то бог послал четыре чемодана!»
Юрий Александрович Пушик
Этого парня я приметил еще в абитуре. Он в самой гуще событий, третейский судья в любом споре, всегда готов прийти на помощь и участвовать в любой авантюре. Жизненное кредо – «Всегда!» Очень интересна его история. Поступал в училище он уже во второй раз и… оба раза в Балашовское – военно-транспортное. А в Борисоглебске оказался так. (Постараюсь кратко.)
Юра был из многодетной, дружной семьи старшего офицера инженерных войск. Все братья были офицерами. Двое – авиаторы. Сестра — и та стюардесса. Специфика семьи сыграла роль в его судьбе – и хорошую, и плохую. Хорошую тогда, когда он потянулся за одним из старших братьев в аэроклуб. Плохую – в это время он напрочь забросил школу. В итоге, перед поступлением в училище, Юра имел троечный аттестат средней школы и несколько часов самостоятельного налета на Як-18а.
Естественно, в Балашове экзамен по математике он завалил. Следующий год потратил на полеты, а не на математику. С тем и прибыл в Балашов на следующий год. Результат был тем же. Но нужно знать Пушика!
Понимая, что третьего раза не будет — загребут в солдаты — он почти пешком покрыл расстояние в 80 километров от Балашова до Борисоглебска и успел-таки подать документы в последний поток. Но! Чудес не бывает!? Так вы подумали? Да. По математике – 2… Но дальше начинаются чудеса. Юрка в училище поступил! Да как!
Он пошел на прием к начальнику училища полковнику Никонову. Тогда многие неудачники записывались на прием, но не всех начальник принимал. А то за утиранием слез ему и работать-то было бы некогда. Пушик записываться не стал, трезво рассудив, что из-за бюрократической волокиты он попадет на прием в лучшем случае тогда, когда курсанты уже начнут учиться. Он сделал так: залег в кустах у штаба, возле машины полковника, и выскочил из засады ровно тогда, когда тот подошел к машине. Слез лить не стал, может это и подействовало на начальника училища, а стал возмущаться тем, что уже готового летчика не пускают в летное же училище. Короче: «В штабах засела контра…»
Никонов с Юркой вернулся в кабинет. Пушик мгновенно разложил перед полковником летную книжку, грамоты и сведения о прыжках с парашютом. Изучив спецдокументы, Никонов звонит на кафедру математики доценту Сметанину.
— Тут у меня будущий курсант с жалобой на вашу кафедру… …да, взятку принес – летную книжку… …Понятно… (нервно слушает доцента) знаешь что, сколько я ни летал, в воздухе твоих интегралов не видел. Короче, сейчас придет к тебе…
— Пушик! Пушик моя фамилия! – выстрелил Юрка.
— Ну, иди, летай, — благословил полковник Пушика.
Выбегая из кабинета начальника училища, чуть не сбил с ног полковника Носова – заместителя Никонова. Со всех ног несся Пушик на кафедру математики, когда вдруг резко остановился. «Надо же было начальнику и про сочинение сказать! Хотя, сказал же он «иди летай»! Пусть только попробуют!»
Ну, натурально, с кафедрой «высшей арифметики», как Пушик ее презрительно называл, отношения и не заладились. По совести сказать, и я от него не далеко ушел. На экзамене по математике я не успевал решить последний пример и, не приди на помощь Юрка Ушаков, не знаю, чем бы все закончилось.
Юрка написал мне решение на промокашке, а тут уже начали собирать листы, так я там же на промокашке и написал: «Уважаемая комиссия, прошу зачесть и этот пример, так как не успеваю переписать его начисто». Зачли.
И вот первая зимняя сессия!
— В отпуск поедут только хорошие отметки! – сказал, как отрезал, командир роты капитан Кистанов.
А как их получишь, когда и вызубрить толком времени нет: то наряд, то караул.
— Есть вариант, — шепнул мне Пушик.
Надо сказать, что все Юркины «варианты» заканчивались нарядом вне очереди. Но уж очень хотелось в отпуск. Я согласился выслушать Пушика.
— Ляжем в санчасть. Там и подготовимся.
— А как ляжем, — спрашиваю. – Мы же здоровы, как лошади!
— Увидишь, — заговорщически произнес Юрка.
Ночью будит меня. Сам-то не спал – отрабатывал очередной наряд. Натирал полы «машкой».
— Пойдем, — говорит. – Одеваться не надо.
Вышли на улицу в одних кальсонах. Это в январе, когда сугробы до второго этажа.
— С-стоим п-п-полчаса, — говорит Юрка. – ОРЗ гарантирую.
Сам закурил, а я и тем не грелся. После этого действа лег я в постель, но дрожать перестал только за завтраком. Никаких признаков ОРЗ не было.
Юрку эта неудача не остановила. На следующий день он принес новую идею: на горячую батарею отопления капаем силиконовым клеем. Отдираем высохшие капли, растираем между пальцами и вдыхаем порошок носом. Так и сделали. Что тут началось! Полилось из всех дырок, поднялась температура, а у меня еще и пятна пошли по телу. Испугались мы и, быстрее собственного визга прибежали в санчасть.
Дежурный врач диагноза поставить не смог и положил нас в отдельную палату, изолировав от всех остальных простуженных. Переночевали с комфортом, а утром… опять ни хрена. Мало того, нас еще застукал профессор, срочно вызванный из городской инфекционной больницы, за делом, не совсем приличествующим безнадежно больным. Пушик поднимал левой двухпудовку, а я громко считал: «Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…»
Забирал нас из санчасти сам ротный, капитан Кистанов. Он был подчеркнуто приветлив, обращался на «Вы»
— Окажите честь чкаловской гауптвахте своим присутствием в течение трех суток!
Юрка не возражал, да и я смирился. Гауптвахта и в самом деле была исторической. По курсантскому преданию, на ней частенько сиживал сам Валерий Павлович Чкалов. Я уже предвкушал, как напишу об этом своей Наташке. Однако праздника не получилось. По причине каникул гауптвахта была на дезинфекции, и нашего «брата-сачка» обслуживала только одна камера. Комендант уперся – и все! Возьму только одного, и то, чтобы он тут работу доделал. Ротный на губе оставил Пушика. По совокупности, на нем было больше злодеяний. Я же занял место у тумбочки, хотя все уехали на каникулы и охранять было некого. Целыми днями я сидел в жаркой сушилке, играл на баяне и орал на всю казарму песни. Пушик с гауптвахты!!! иногда звонил мне и требовал пирожков.
Спрашиваю:
— Куда принести?
— В ЦК…
— Куда?!!
— В центральную котельную, я тут уголь кидаю, отощал весь, того и гляди впрямь заболею, а ты там отъедаешься… Это не мне дали трое суток, а нам. По делу вместе шли, так что тащи пирожки!
Предыдущая часть:
Продолжение: