ХI
Из дневника гардемарина
Ивана Семёнова.
«… - Майна помалу! - гаркнул боцман, распоряжающийся швартовой командой. Лебёдка затарахтела, тросы натянулись и поволокли «Тавриду к разверстой пасти ангара. Там усталый воздушный корабль зачалят, стравят водорода из газовых емкостей, вытесняя его обычным воздухом (не дело иметь на борту зажигательную бомбу, готовую полыхнуть от малейшей искры!) и заведут вглубь, освободив место для «Новороссии», которая висит сейчас в двух кабельтовых за кормой, ожидая своей очереди.
Я спустился по подставленной к гондоле стремянке. Матрос, круглолицый здоровенный малый, весь в веснушках, с белёсыми, коровьими ресницами, подал мне руку, помогая сойти на палубную твердь. Ноги не держали после двух с половиной часов неподвижного сидения в кокпите. Правда, собственно бой длился не дольше сорока минут, а остальное время оба аппарата висели в отдалении от «Горыныча», ожидая сигнала на швартовку.
Я, с трудом волоча ноги, выбрался из ангара и кое-как вскарабкался на мостик. Корабль покачивался на средиземноморской волне примерно в полукабельтове от «Инфлексибла», и всё, что творится на английской палубе, было видно без всякой оптики. Броненосец медленно садится носом в воду. Полуют охвачен огнём, густой дым стелется по лазурной глади, но пожар никто не тушит – зачем? Корабль и так обречён, команда трюмных машинистов с «Корнилова» только что отдраила кингстоны, готовя посудину её Величества к встрече со средиземноморской местной морской живностью. Палубы и надстройки завалены мёртвыми телами – канониры «Горыныча» при сближении окатили «Инфлексибл» из своих «Гочкисов», а потом резервный пулемёт прошёлся по палубе свинцовой метлой, расчищая дорогу абордажной партии.
Броненосец захватили сравнительно легко, но без потерь всё же не обошлось – погиб старший офицер «Горыныча», возглавивший абордажную партию с револьвером в одной руке и абордажным палашом – в другой. Первым прыгнул на палубу вражеского корабля и первым словил пулю в сердце. Сейчас он вместе с тремя другими погибшими лежит в корабельной церкви, прикрытый полотнищем Андреевского флага. Покойтесь с миром, воины…
В остальном «Горыныч» практически не пострадал. Пятеро легко раненых во время абордажа да дырки в парусиновых стенках ангара, куда угодил снаряд с «Орландо» - вот, собственно, и всё. Главный калибр британца мог бы наделать куда больше бед, но такого шанса им не дали – пока «Новороссия» корректировала стрельбу «Корнилова» и «Горыныча», мы с Кухаревым несколькими очередями очистили от орудийной прислуги барбеты, после чего положили тех, кто выскочил на палубу, чтобы заменить погибших. Ответной стрельбой из винтовок англичане проделали в арборите гондолы целых три дырки, но это был единственный их успех в первой в истории войн попытке отражения воздушного налёта.
Теперь уцелевшие лайми кукуют под охраной в трюме (на бывшем трансатлантике полно свободного места, так что пленных было решено разместить у нас), а корабельный врач торопливо обрабатывает раненых. Я же стою на мостике и провожаю взглядом медленно оседающий в воду броненосец – несомненное свидетельство нашей победы, за которую пришлось заплатить немалую цену. На «Мономахе» полтора десятка убитых и не меньше тридцати раненых; на месте гибели «Рынды» из воды подняли меньше ста человек из четырёхсот. В списках погибших значатся командир корвета, капитан 1-го ранга Ф. К. Авелан, а так же мичман Александр Романов, четвёртый сын великого князя Михаила Николаевича и Ольги Фёдоровны, внук Николая I. В нашей истории Великий князь Александр Михайлович совершил на «Рынде» кругосветное путешествие, побывал в Сиднее по случаю празднования 100-летия британской колонии в Австралии - после чего с чистой совестью занялся прочими своими великокняжескими делами. Здесь же события развивались иначе: вдохновлённый примером Георгия (между прочим, тот младше по возрасту), Великий князь попросил оставить его служить на корвете, принял участие в средиземноморском походе отряда Дубасова – и вот, стал первым, уж не знаю, за сколько лет, членом венценосной семьи, погибшим в бою. Что ж, у цесаревича, как и у всех его многочисленных родственников (не считая столичного придворного общества и высшего света) появился повод для траура, а счёт к Британии в этой едва успевшей начаться войне уже вырос на целого представителя правящего дома.
Я слишком циничен? Зря, наверное – ведь я совершенно не знал погибшего. Возможно, тот был славным малым, ничем не уступающим тому же Георгию – одно то, что Великий князь, если верить выжившим с «Рынды», отказался уходить с гибнущего корвета и до последнего руководил погрузкой раненых в шлюпки, говорит в его пользу. Тела не нашли, так что не лежать Александру Михайловичу рядом с длинной чередой предков, в фамильном склепе Романовых. Но ничего - в море хватит места для всех, и для Великих князей и для простых матросов, и для тех, кто сложил головы под «Юнион Джеком» и для тех, кто погиб под сенью Андреевского флага. Как там у любимого поэта отца?
«…Наше море кормили мы тысячи лет
И поныне кормим собой,
Хоть любая волна давно солона
И солон морской прибой:
Кровь англичан пьёт океан
Веками - и всё не сыт.
Если жизнью надо платить за власть -
Господи, счёт покрыт!..»
Англичане, русские – морю всё равно. Оно, как и смерть, не разбирает ни подданства, ни нации.
Вечная память…»
***
Средиземное море.
Где-то на подходах к Гибралтару.
Семёнов поднялся на мостик. Для этого пришлось попросить разрешения артиллерийского лейтенанта, выполняющего обязанности старшего офицера – флотская дисциплина неумолима. Разрешение было получено, и теперь он стоял на крыле мостика и смотрел на полощущийся в трёх кабельтовых впереди Андреевский флаг на корме «Владимира Мономаха». Широкая пенная дорожка расходилась по сторонам, и форштевень «Горыныча» резал её, как нож кондитера режет меренги.
Вечерело. Иван и Николка дрыхли в своих каютах, вымотанные перипетиями этого дня, а сам Олег Иванович, остро переживавший собственную никчемность – морское сражение он наблюдал с полубака, не желая путаться под ногами у людей, занятых делом, - никак не мог найти себе места.
- Идём к Гибралтару, Сергей Алексеевич? – спросил Семёнов. Никонов кивнул.
- Да, Фёдор Васильевич решил рискнуть и идти на прорыв. По мне – так вполне разумное решение…
Олег Иванович кивнул. Капитан первого ранга Дубасов, будущий вице адмирал и генерал-адъютант, московский генерал-губернатор и палач Декабрьского вооружённого восстания, искалеченный бомбами эсеров – любопытно, как сложится его судьба в этой реальности? Если он, и правда, сумеет вывести отряд из ловушки Средиземного моря, то милости и награды ему обеспечены…
- Пока «Амфион» не доберётся до Мальты, - продолжал Никонов, - англичане будут полагать, что мы уничтожены или хотя бы сильно потрёпаны. Тогда нам остаётся одно: уходить в нейтральный порт и там либо чиниться наскоро, либо разоружаться. А о появлении русских кораблей в любом крупном порту Средиземноморья сразу станет известно, спасибо телеграфу - тогда Роял Нэви не замедлит этот порт блокировать, сил у них достаточно.
- Но ведь мы действительно потрёпаны! «Рында» погибла. У «Мономаха» разворочен борт, разбито орудие, «Корнилов» в результате тарана получил подводную пробоину. Правда, небольшую, её уже заделывают…
Никонов кивнул.
- Вы правы, конечно, Олег Иванович, победа нам дорого далась. Но ход отряд сохранил, он даже несколько вырос – раньше нас сдерживала тихоходная «Рында». Так что, пока англичане не опомнились, попробуем выскочить в Атлантику. Ночи сейчас тёмные, безлунные, шанс, хоть и невеликий, есть.
На полубаке среди белых матросских роб мелькнуло бледно-зелёный шёлк. Берта. Семёнов вытянул шею, приглядываясь, однако соблазнительный силуэт уже скрылся за колонной грот-мачты.
Никонов спрятал усмешку.
- Идите, Олег Иваныч, займите барышню, а то ей у нас, надо полагать, скучно. А вечером, после восьмой склянки, жду вас в капитанском салоне – адмиральский кок, которого мы сняли с «Инфлексибла» сулил приготовить какое-то необыкновенное суфле из креветок и прочих морских гадов. Закупили ещё в Марселе, с тех пор держим на льду – наш-то кок, Антип, не знает, как к сим деликатесам подступиться... Продегустируем, заодно – обсудим, как быть дальше.
Семёнов кивнул, что-то благодарно пробормотал и, скрывая смущение, полез по трапу вниз.
***
Вечер. Только что отбили семь склянок. Чёрное небо усыпано крупными средиземноморскими звёздами, тёплый, почти горячий ветер со стороны Африки пахнет песком. Позади, на мостике вахтенный офицер перекликается со штурвальными.
- Курс?
- Зюйд-Вест-тень-Вест, вашбродь!
- На лаге?
- Четырнадцать узлов!
Берта стоит рядом – молчит, не отрывая взгляда от горизонта. Семёнову вдруг до боли захотелось повторить знаменитую сцену из «Титаника» – подхватить её, перекинуть через леер и поставить на самый нос, крепко обхватив за талию – чтобы раскинула руки, словно летит между звёздным куполом неба и его отражением в водной глади. Увы, наваждение почти сразу рассеялось – опять же, староват он для подобных романтических выходок…
Прохладная ладонь легла на его запястье, заставив непроизвольно вздрогнуть.
- О чём вы думаете mon cher ami?[1]
Он помолчал. Женщина терпеливо ждала.
- Мы миновали ещё один виток спирали. Многое узнали, многого достигли, многое потеряли, сами стали другими. И - снова стоим перед тем, что главное ещё впереди.
[1] (фр.) Мой дорогой друг