Когда старший брат уходил на занятия, Матвей попросил его: «Купи мне шоколадку, а?» Старший обещал, и вечером, когда он вернулся, маленький бросился к дверям: «Принёс шоколадку?» Старший огорчился: «Забыл! Я плохой, я очень плохой, я забыл, не принёс!" Тогда Матвей пошарил в сумке с книгами и протянул пустую ладошку: «Видишь? Ты принёс, ты хороший!» И побежал к своим игрушкам. Позже старший сказал: «Я впервые понял, что такое любовь».
Это отрывок из книги Симона Соловейчика, знаменитого педагога, писателя, журналиста. Книга впервые вышла в середине 80-х годов и сразу стала сенсацией. «Педагогика для всех» не предписывает, как жить и каким быть: она исследует, при каких обстоятельствах с детьми все будет хорошо, а при каких непременно будут трудности.
На мой взгляд, очень человечная книга. В ней автор приводит много случаев из своего родительского опыта. Его младший сын Матвей появился на свет, когда Симон Львович был в зрелом возрасте (его старший сын служил в армии). Поздний ребёнок, гиперактивный, с нестандартным мышлением. На таких жалуются в школе. Соловейчик откровенно пишет о о своих родительских трудностях. «Да позанимайтесь вы с ребёнком, способный ведь мальчик!» - приходилось ему слышать от учителей. Каково? Я спрашиваю, каково слышать такое педагогу, автору книг о воспитании. Но, как я поняла, Соловейчик не отличался «зашоренным» сознанием. Он советует родителям: "Надо просто как-нибудь пережить школьные годы".
Книгу эту друзья и знакомые Соловейчика окрестили «педагогикой от Матвея». В ней, на мой взгляд, есть спорные моменты. Приведу один из них.
Воскресное утро. Завтрак. «Я завожу речь о дяде Сереже, моем новом знакомом, — он и конструктор ЭВМ, и сочинитель сказок. Мы все давно ждали его в гости, и вот он сегодня впервые придет к нам.
— Я не хочу, чтобы дядя Сережа приезжал к нам, — вдруг объявляет Матвей, рассматривая макаронину на свет.
— Почему?
Подумал. Не сразу ведь придумаешь причину. Нашел:
— Потому что у нас тесно. У нас такие маленькие комнаты.
И вправду, не хоромы у нас, но все-таки дядя Сережа как-нибудь поместится. Я хотел было сказать: «Не болтай глупостей!» — но сдержался, решив, что это вовсе не глупость. Пойди придумай такой необыкновенный довод! Мне бы обнять, поцеловать и похвалить мальчика, заодно превратив все это в шутку. Но я возражаю серьезно:
— Мы же договорились с дядей Сережей. Все должно быть честно.
Он проглотил макаронину и задумчиво сказал:
— Я тебя ненавижу.
Вот те раз!
И так все время. Во мне словно двое воюют, воспитатель и просто человек. Любящий и раздражающийся. Любовь к мальчику борется с раздражением.
А говорят, не нужно никаких наук о воспитании, никаких книг о воспитании — надо ПРОСТО ЛЮБИТЬ детей.
Культ ПРОСТО ЛЮБВИ весьма распространен в наши дни. Слушайся, дескать, своего сердца, и оно не подведет.
Подведет, еще как может подвести!
Наша педагогическая вера возникла, как уже говорилось, до нас. Но еще старше чувство любви к детям, на котором замешена вера. Память чувств — самая древняя память. Мысли могут быть новые хоть каждый день, а чувства складываются и созревают веками.
Детей своих всегда любили, но это была любовь без быта, без ухода за детьми, без соприкосновения с ними, без общения с ними... В таком виде она и передана нам. Но уход за ребенком требует такого сосредоточения и напряжения, что его далеко не каждый выдерживает. За всеми этими тягучими завтраками, макаронами, сборами на прогулку любовь теряется.
Вот и меня в то утро, когда должен был прийти дядя Сережа, словно раздирало на части. Старая, древняя, внебытовая любовь была возмущена, все кричало во мне: «Да что же это такое? Пятилетний пацан, мой собственный сын заявляет мне: „Я тебя ненавижу“ — а я его должен любить?»
И самым спокойным из всех серьезных своих голосов я интересуюсь, за что же он меня ненавидит. Чистейшая серьезность и невозмутимость — вот что мне нужно в голосе. Кажется, удалось, поскольку он объясняет деловито:
— Потому что ты хочешь, чтобы дядя Сережа пришел, а я не хочу.
Снова вскипает во мне раздражение. Но ведь пятилетние буквально сотканы из этих «хочу» и «не хочу». Станет старше — пройдет само собой, а одергивать и поучать — еще опаснее. Я видел детей, которых в пять лет отучили говорить «я хочу», а в пятнадцать схватились за голову: «Он ничего не хочет! Его ничего не интересует». А в двадцать пять и вовсе были в ужасе: «Что делать? Ему ничего в жизни не нужно...»
И вот новая моя, человеческая, а не педагогическая любовь, кажется, побеждает:
— А мы его во дворе встретим, дядю Сережу, — удалось придумать мне. — Если у нас тесно, мы подождем его во дворе.
Ура! Его величество согласилось на такой шаг. Я чувствую себя счастливым. А что делать? Кто скажет, как НАДО поступать в таких случаях? Или еще сложнее вопрос: кто скажет, что должен был делать, говорить и чувствовать я — такой, какой я есть?
Уверен в одном: я не укрепил случайно вспыхнувшее зло в душе мальчика, и оно улетучилось. Я победил. Не мальчика, нет! Победил зло. В это утро в мире зла стало на один атом меньше, чем могло быть».
Я после прочтения книги не раз задавалась вопросом: каким человеком вырос Матвей? Оправдал ли он родительские ожидания? Я не о том, стал ли он успешным. Скорее о том, стал ли он счастливым, как сложилась жизнь. Искала в интернете хоть какие-то сведения, забивая в поиск «Матвей Соловейчик». Ничего не нашла. Но это важно для меня. Иначе вся книга, наполненная прекрасными мыслями и мудрыми советами, теряет смысл.
С вами была Татьяна, филолог. Подписывайтесь на мой канал! Поддержите лайками.
