Люблю я в вечернее время гулять по тем старым городским улочкам, куда редко забредают прохожие, где нет больших магазинов, а маленькие уже закрываются. Однажды я случайно забрел на такую улочку и заблудился. Сумерки все ниже опускались над городом, и дома, казалось, росли прямо на глазах. Они все теснее и теснее окружали меня. Серые, с черными окнами они отпугивали и в тоже время притягивали какой-то необыкновенной таинственностью и загадочностью, словно надвигаясь на меня и, желая, чтобы я растворился в них, в черноте и серости. В этой части города было много домов, в которых уже никто не жил. Жильцы давно покинули эти мрачные стены. Дома стояли в ожидании сноса. Старенькие, с обвалившейся штукатуркой, с зияющими чернотой окнами они, казалось, понимали свою обреченность, но все же ждали еще чего-то, но не сноса, не исчезновения, а просили жизни и поэтому, казалось, они были одушевленными. И хотели поглотить все живое, чтобы самим ожить и продолжить свое существование.
Изредка в некоторых домах, не оставленных людьми, зажигался свет. Эти отдельные огоньки навевали тоску и грусть. Мне пора было уже домой, и я пытался выбраться на какую-нибудь улочку, ведущую к центральной улице. Но странно, все мои усилия были тщетны. Казалось, улочки были запутаны в виде какого-то лабиринта. И я всегда попадал в тупик. Вначале это меня забавляло. Потом стало охватывать смятение: что же в конце концов происходит. Как когда-то в сказках русалки водили забредших путников вокруг болота, так меня какая-то неукротимая сила водила по этим улочкам, не выпуская из магического круга. Булыжник улиц становился все больше, улочки все уже, дома стали какими-то огромными, бесформенными глыбами. Они сближались, надвигались на меня. Уже можно было протянуть руку из одного дома и коснуться руки, вытянутой из дома, напротив. Окна становились все больше и темнее. Мне стало жутко. Я ждал, что вот появится рука и, схватив меня, потянет в черноту дома. Вдруг я очутился в странном переулке, где у домов не было дверей, а окна были огромны и низки. Какой-то необъяснимый соблазн и любопытство, смешанное со страхом, толкали меня к одному из этих окон. И вот я оказался на подоконнике одного из окон. Слегка повернул ручку оконной рамы, окно поддалось и открылось, кругом темнота, я вошел в эту темноту и шел наугад вперед. Все черно и только звезды как странно, звезды на потолке комнаты. И вдруг я услышал музыку. Вначале едва уловимые звуки долетали до моего слуха. Я шел вперед, и музыка становилась слышнее, музыка неслась навстречу мне. Звуки, усиливались, разрастались. Это было что-то божественное. Я уже не чувствовал своих движений, меня куда-то тянула необыкновенная сила. Поток звуков обрушивался на меня, очаровывая и отрешая от всего земного. Осталась только музыка. В ней чувствовался и раскат грома, и плач младенца, и пение соловья. Сама жизнь воплотилась в музыке и носилась здесь среди развалин дома, желая возродить все живое, потерянное здесь навсегда. Иногда звуки на миг умолкали, чтобы в следующее мгновение обрушиться с новой силой. Я летел вместе со звуками, летел в темноту и к звездам на потолке. Чувство невесомости охватило меня. И вдруг все исчезло: исчезли звезды, умолкла музыка. Остались только тишина, боль и темнота…
Как только сумерки, покрывшие своим покрывалом город, приподняли свою завесу и серый рассвет осветил дремавшие дома, я очнулся от сырости и холода в подвальчике полуразрушенного дома. Вечером в темноте я провалился в открытый подвал. Дом был без крыши, остались только стены. Полупьяный от так проведенной ночи, я выбрался из этих развалин и вдруг увидел на противоположной стороне улицы девочку со скрипкой, которая выходила из старенького, обветшалого дома, единственного домика на этой улочке, окна которого были обрамлены снежной белизной кружевных занавесок.