Добрый день! Публикую здесь свой роман «Император Сухоруков» (история про попаданца в прошлое). Начало тут. Можешь читать на Дзене, либо прочитай целиком и бесплатно на моей странице на АвторТудэе. Там же есть продолжения этого цикла.
Глава 15. Запах человеческий
Соловушка лежала на спине, раскинувшись через всю «императорскую» постель. Между двумя холмиками ее неразвитой девичьей груди острой прямой натянулся тонкий шнурок, а черная капля каменной резной птицы скатилась набок, словно та пыталась сбежать, улететь, раскинув крыла.
Да не смогла.
Это могло быть похоже на дежавю. Только вот грудь девушки не вздымалась тяжко после бурной страсти. В изгибе губ не читалось тихое счастье. А глаза не были прикрыты в жажде сберечь мгновения наслаждения. Нет. Глаза моей Соловушки смотрели прямо вверх. Не мигая. Не видяще.
Она лежала в моей постели мертвая.
Я застыл на пороге, не веря в происходящее. Наконец, вырвался с очередного дурацкого совета старейшин, где не делалось ничего, лишь перемалывались старые обиды и упреки. Широким шагом шел в свою спальню, где ждала меня моя любимая. Влетел внутрь сквозь занавеси, предвкушая желанное тепло… И вот стою столбом уже минуту, не в силах ни подойти, ни убежать. Всё моё тело превратилось в правую руку. Немощную. Бессильную. Бесполезную.
И только губы шептали, как заклинание:
– Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет…
Наконец, волна ужаса пробила жалкую плотину отказа от реальности. Она мертва! Навсегда!
– Я так и не сказал ей того, что хотел…
Что было дальше, помню смутно. Я попытался сделать шаг к постели, но рухнул на пол. Тело начало изгибаться, скрючиваться в судорогах. Я орал зверем, кричал проклятья на русском и четланском. Комната наполнилась какими-то людьми, которые накинулись на меня и принялись скручивать.
– Убийцы! – вопил я, мое горло искало лезвия их обсидиановых ножей.
Но нет. Это были не они. Люди, лиц которых я не различал, держали меня на руках, не позволяя телу ломать себя. Кто-то сунул в рот палку, так что рык сменился бессвязным мычанием.
Темнота. Дым. Завывания. Что-то мельтешило, трогало меня, ворочало. Я словно оказался в пасти чудовища. Очень старого, лишившегося всех зубов и былой силы. Оно мяло меня теплыми противными деснами, силилось проглотить – да никак не выходило…
Я открыл глаза в почти полной темноте. Лишь одна тонкая лучина разгоняла полумрак из дальнего угла комнаты. Не моей комнаты. И постель была чужая. Тень качнулась! Я присмотрелся и узнал Мясо. Тот сидел в позе лотоса, опустив полувыстриженную голову. На коленях его покоилась толстая палка.
– Ннака! – осторожно позвал я его.
Слуга резко вскинулся, кинул на меня тревожный взгляд, и лицо его растеклось в некрасивой улыбке.
– Володыко! Живень! Откамлал тобе змиев волох! Исторг демонищ!
Он едва не кинулся мне на грудь, но сдержался.
– Ннака, – язык еле ворочался, челюсти дико болели. – Ннака, где мы? Мне… Мне приснился страшный сон. Мне приснилось, что моя Ти-иуайицли…
Я не мог договорить – язык присох к нёбу и стал его драть. Улыбка горца резко погасла.
– Ни. Не сновидь то… Не сон, володыко.
– Молчи!!! – заорал я.
Слезы начали жечь покрасневшие глаза. Я закрыл лицо руками… Рукой. Мерзкий правый отросток даже в горе подводил меня. В ярости я схватил левой рукой правую и стал бить ее о пол. Оцколи кинулся ко мне – видимо, опасался нового припадка.
Боль слегка отрезвила. Я откинулся на спину и попытался задать новый вопрос. Однако, во рту совершенно пересохло.
– Пить.., – только это и смог просипеть.
Ннака кинулся за водой.
– Ты знаешь, что произошло? Что… что с ней случилось?
– Змиев волох глядал и рёк: дивонька поести маисову шлепочку… лепешку – и поперхсти.
– Подавилась – и умерла?
– То так: подавилысь и вмерла…
Мясо какое-то время сидел молча, а потом подсел еще ближе и зашептал еле слышно.
– Но я також глядал, володыко. Едова там бысти, токож не жор… не едена. А на шейке – пятны багровы. Тож так, – оцколи положил пальцы на свою шею.
– Её задушили? – ужаснулся я.
Горец лишь молча опустил глаза в пол. Решай, мол, сам.
– Но за что?! Что и кому могла сделать Соловушка?
Мой слуга пожал плечами.
– Володыко. Брешут ли ву дворце, что ты всхотел признасти ейного дитятку? Як свойова.
– Он и есть мой! – вскинулся я… и закусил губу. – Был… Был мой… Не брешут. Я так ей и сказал.
– Два дни всюду за тож болтуют… болтают.
– И что?
– А то! – Мясо вдруг подался ко мне и чуть ли не в лицо зашептал громко, плюясь слюною. – Вси ж ведамо, что Куакали вам другу дивоньку в жонки прочил!
– Думаешь, он?!
– Да хто хошь! Отож Мохечеката. Вдруг буде сын – тож наследующник! Наследник. А жирнюк токож кто опосля? Да никто! Был родович володыкин – стане никто!
Я застонал. Вот он твой баланс! Покатились чурбачки по закоулочкам! И Соловушку придавили.
– Может, еще кого подозреваешь?
– Може, – надулся горец, почуяв в моих словах язвительность.
Помолчал, но не удержался – видимо, распирало его.
– Володыко, я давнеко на тобе глядаю. Ты… Ты не дурён. Прости! Ты не також, како о тобе треплют тут. Совсем не також. Я то ще в горищах счуясти… Почуял. Но в тоби страху нет. Плохо то! Ты почти усим поспел на ногу наступсти. Куакали, Мохечеката – понятно то. Ты волоху змиеву жертв с боёвища не привел. Ты Капибар бягущих отпустил – старейшину своего обделил. У всих старейшин горовищу едва не отнял. Прекрасной Слезе войну спобедить не дал. И копьища тои умыкнул!
Это да. Трофейные копья у Глыбы я забрал. Но и в казну не скинул: Хвост спрятал их у деда-оружейника. Почему-то мне показалось, что там надежнее будет.
– Да неужели за такое можно девчонку невинную убивать?
– Людовы разничь. Кому в мордень харчни – стерпит. А кто и за мелочь брюшьё прободит.
– Всё! Молчи…
Мясо стих. Понимает. Ох, как он всё хорошо понимает! И то, что мою девочку я убил – тоже понимает. Убил. Не рукой своей. Но глупостью своею.
Убил! Радость мою. Мое тепло в этом холодном мире. Нету его больше. Нет ни ее, ни того, что мы вместе успели создать.
Только холодный белый пепел.
Я повернулся набок спиной к слуге. Начал ныть, сипло поскуливая. Мясо молчал. Лучина догорела, погасла. И тьма поглотила меня.
Утром во дворец прибежал Черный Хвост. Грязный, потный, он ворвался в мою временную спальню. Я сидел, опершись о стенку, а телохранитель валялся в моих ногах и умолял о прощении. Твердил, что «не доглядел», «пропустил», «достоин смерти». Еле заставил его подняться.
– Глупец… Что ты мог доглядеть…
Я устало смотрел на стену. Не хотелось видеть никого, даже немногих близких мне людей. Нас в комнате было только трое. Оцколи с палкой на коленях просидел до самого утра и никого не пускал внутрь. Сейчас он полушепотом пересказывал телохранителю свои наблюдения с места убийства.
– Что?! – зарычал мой воин.
Он почти обрадовался! Обрадовался тому, что все-таки есть виноватый! Тот, на ком можно излить свою боль, кому можно отомстить за боль господина.
– Узнать! Схватить! Вырвать сердце поганое! – заголосил Хвост, сверкая глазами.
– А ну цыть! – глухо рявкнул горец, и Хвост неожиданно сразу его послушался.
В этом коротком «цыть» было всё. И вопрос «ты что, всем подряд сердца повырываешь?». И намек «за свои сердца сейчас надо переживать». И предупреждение «видишь же, сейчас жизнь самого владыки на волоске висит».
Вот последнее Хвоста и заставило заткнуться.
– Я останусь рядом с тобой, владыка, – тихо сказал он, опустившись на колени.
– А как же сбор агавы? – устало спросил я, хотя, мне было плевать на эту треклятую агаву.
– А там уже всё само идет, – оживился телохранитель. – Как ты и учил, владыка: резделяй обязанности и контролируй. Дерево У Воды оказался понятливым и сам руководит работами. Один «проданный», правда, сбежал, но остальные прониклись…
Он осекся, поняв, что уже начал отчет о своей работе. Да только не до него сейчас. Я изучал неровные разводы извести на стене, не замечая разницы между тишиной и болтовней верного телохранителя.
В комнатке потемнело – дверной проем загородила тень.
– Ти-иуайицли сейчас хоронить будут, – это нянька.
Лицо заплаканное, отёкшее. И смотрит на меня: мол, пойдешь? Вслух спросить не решается, но глаза! Глаза красноречивее слов. Я решительно встал. Голова резко закружилась, я качнулся. Четланин и оцколи одновременно кинулись ко мне, поддержать.
Жалкий «император»! Как же теперь всем хочется тебя пожалеть! Жалкое, никчемное ничтожество! Не сумевшее сберечь единственное, за что стоило держаться в этом мире! Да что там! Сам погубивший свою Соловушку дурацкими играми. Нашел, с кем связываться! С подлыми, жестокими дикарями!
Сил на истерику почти не было. Мысли побурлили в голове и угасли. Я устало отстранил своих помощников и самостоятельно вышел в коридор. Машинально двинулся в сторону тронного зала, где меня, оказывается, уже поджидали. Слуги кинулись было меня обряжать, но я лишь глянул на них – и те отступили. Так и вышел «на люди»: босой, в одном переднике и неизменных каменных браслетах на руках. Хвост и Мясо шли рядом, сзади семенила свита.
В Крыле всех покойников сжигали в одном месте – на небольшой каменистой площадке в сотне шагов от храма Желтого Червяка. Когда я туда дошел, все основные обряды уже провели. Соловушка лежала на поленнице в самом центре полянки. Ее уложили набок в позу плода, укрыли накидкой с яркими перьями, обложили листьями и цветами. Всё, что я увидел – лишь пряди ее волос. Но сердце вдруг безумно заколотилось, я сбился с шага, замер, схватившись здоровой рукой за грудь.
«Да как же так?! Вот так ее и сожгут?»
Как будто сейчас она еще есть, а значит, можно что-то изменить. Повернуть вспять, спасти, наколдовать! Ведь есть же чудеса в мире, кому как не мне это знать!!! А, если сожгут – то всё. Что сделаешь с горсткой пепла?
Хотелось броситься вперед, снять любимую с кострища, оживить поцелуем…
Хвост и Мясо тихонько взяли меня под локти и медленно повели вперед. Смотреть, как сгорит мое счастье.
Утром над Крылом моросил дождик, так что сырые дрова упорно не хотели заниматься. Служки пихали в щели между бревнышками всё новые пучки сухой кукурузной ботвы – пока не занялось по-настоящему. Наконец, древесина затрещала, нам в лица ударила волна жара, а к древесному дыму примешался приятный (и от этого особенно ужасный) запах горелого мяса.
Человек горит долго. Очень долго. Потому что – да – он на 60 % состоит из воды. Служки подносили поленья, хворост снова и снова. Копились угли, жар заставлял отходить всё дальше. Многие ушли от похоронного костра, даже несмотря на то, что их «император» продолжал «отдавать последнюю дань» служанке и наложнице. Внутри у меня было пусто и тоскливо. Даже за ментальными дверями – мертвая тишина. Хотелось лечь и просто лежать. День за днем. Покуда самого точно также не положат на очередной костер.
– Где останки захоронить? – это подручный Медработника.
Сам «змиев волох» не снизошел, послал шаманыша обряды творить. Я поднял тяжелый взгляд.
– Зачем ты спрашиваешь?
– Ну, покойная во дворце служила, а значит, рода у нее больше нет.
– И?
– Где хоронить останки, владыка? Членов Дома – у главного очага дворца хоронят. А прислугу – под храмом.
Вот оно что! Тоже слышал уже, что я хотел нерожденного ребенка признать. Конечно, захотелось плюнуть на всё и велеть хоронить безродную девочку на самом почетном месте. Но я сдержался. Довыделывался уже… Кого они завтра заставят поперхнуться лепешкой? Ннаку? Хвоста? Или уже меня?
– Закопай в храме. Где положено.
Когда костер прогорел, достали кости. Нет, не те красивые беленькие, что в музеях лежат. Кости были почти черные, местами с налипшими кусочками горелой плоти: мяса, жилы. Твердые, как камень угольки, которые уже никакой огонь не мог переварить.
И это – моя Соловушка? Я смотрел на кости и не мог поверить, что это – она.
Останки поместили в ритуальную тряпицу с охранными знаками и понесли в храм. За шаманышем шли только я и неотлучные Хвост и Мясо. Оказывается, погребение – это таинство. Даже меня заставили стоять снаружи. Когда подручный открыл двери, я велел показать место. Впрочем, свежий перекоп и так было видно.
– Выйдите, – это я всем. Даже своим верным слугам.
Они покорно вышли, а я, наконец, лег. Прямо сверху. Свежая земля холодила грудь. Никакого больше тепла.
Только холод.
Навсегда…
– Так и будешь себя жалеть?
Я подскочил, как током ударенный. Какая тварь посмела?! Убью!
В храме никого не было. Я вышел в самый центр, перед идолом, но вокруг всё было тихо. Мертвецки.
– Я говорю: так и будешь ныть? Или покажешь им всем?
Я тихо осел на пол. Со мной говорил Желтый Червяк. Его резная пасть не шевелилась, но после каждого слова пламя факелов, установленных перед идолом, стелилось параллельно земле, как от урагана.
– Сухоруков, я с тобой разговариваю!