Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Да, господа... Как ни странно это произносить или писать, однако это - истинная правда. Конец лета близок! И хоть 16 августа - это, скорее, "стакан, наполовину полный" (да ещё с такими-то неслыханными жарами, какие в Петербурге нынче стоят), однако же, согласитесь, - ещё пару недель и... Хотя, откровенно признаться, чем старше становлюсь, тем более жалую осень, особенно первую её половину - за многое. За пёструю красу листвы. За особый, неповторимый аромат в парках. За прохладу. За избавление от духоты... Впрочем, не станем торопить смену сезонов, всё произойдёт без нашего участия или желания, свершится само собою, и, быть может, мы ещё вздохнём с сожалением - лето, ты было или нет?.. Сегодня же окунёмся в ускользающий неверный переменчивый август позапрошлого столетия в славной компании персонажей, с которыми непременно что-нибудь да произойдёт... И, причём, упреждаю заранее - много чего. Запаситесь лишним временем, заварите кофе, чаю с чабрецом, или же просто выберите скамейку на тенистой аллее - я сегодня разошёлся не на шутку! А именно - следующим образом:
- Камчатские богатства и два начальника в одной каюте: Резанов vs Крузенштерн
- "... ничто не сильно поколебать твердости духа его..."
- Манифест "не для всех"
- Картежник и бретер, игрок и дуэлянт
- Как Тургенев с возрастом шельмовал?
- Некрасов: "...Я не стыжусь признаться, что всем обязан Вам"
- Немного о цензуре и цензорах
- Кто более русский? Достоевский vs Тургенев
- "Бог есть свет и нет в нем никакой тьмы" (С)
- Грустные приметы надвигающейся осени от Апухтина
16 августа 1804 года датируется донесение Н. П. Резанова к Государю Императору Александру Павловичу, писанное им из Петропавловска. "Вверенные начальству моему суда Вашего Императорского Величества свершили знаменитую часть предположенного кругом света путешествия..." Оно весьма обширно и обильно событиями, так что приводить его здесь целиком означает посвятить ему всю сегодняшнюю публикацию, а потому позволю себе вычленить лишь малую его часть, посвящённую описанию Камчатки - такой, какой она предстала перед Николаем Петровичем.
"... Предварительно обязан я донести Вашему Императорскому Величеству, что Петропавловская гавань может быть средоточием всей торговли Российско-Американской компании, а особливо когда торг с Японию открыт будет и сделается важным городом. Я приступил уже здесь к учреждению фактории и предписал Охотской конторе нанять 20 человек для постройки здесь магазинов, производства разных работ и разведения скотоводства, для которого велел выслать и рогатого скота, ибо здесь лугов весьма изобильно. Я смею Ваше Императорское Величество уверить, что Камчатка есть отнюдь не бедная земля и напротив того нахожу, что сама природа изобилием своих даров приглашает сюда людей к поселению. Рыбы обилие невероятно, морские звери в таком же здесь количестве, оленей у коряков множество. Вот уже на первой раз для японской торговли три неисчерпаемые источника: рыбы, жиры и замша; сверх того множество дичины, так же баранов диких, вкусом дворовым не уступающим, медведей, лисиц и соболей в великом количестве, есть волки, россомахи и горностаи, редкое обилие трав повсюду, достаточное число лесов, водяные внутри полуострова коммуникации, а притом и хлебопашество может быть в лучшей степени. При всех сих богатствах природы дороговизна чрезвычайная и единственно от недостатка рук. Данным мне от компании доверием понизил я здесь на многие товары цены до такой степени, что жители таковой дешевизны не запомнят, и я всеподданнейше подношу Вашему Императорскому Величеству сравнение цен, нами найденных и ныне мною поставленных. Сверх того, имея от директоров компании особое поручение, снабдил я безденежно батальон, гошпиталь и хлебопашцев разными потребностями. Таковое облегчение жителей произошло единственно от успешного прихода нашего судна, и я пред Престолом Вашего Императорского Величества беспристрастно засвидетельствую, что честь сего исполнения во всей справедливости принадлежит капитан-лейтенанту Крузенштерну, которого повергаю в милость Вашего Императорского Величества. Наблюдения его по морской части, как принадлежащие искусству его, поручил я ему поднести Вашему Императорскому Величеству..."
Высочайшим ответом Резанову было письмо от 28 апреля 1805 года (как видим, не быстро крутилось колесо государственности):
Господин действительный камергер Резанов! Получив через министра коммерции донесение ваше из Петропавловского порта от 16-го августа прошлого 1804 года, усмотрел я с удовольствием, что вы половину пути своего благополучно совершил и, что при самом приходе вашем в Камчатку пользу вашего отправления дали вы почувствовать тамошним жителям понижение цен на те вещи, которые для них необходимы, и что по окончании в Японии посольства надеятесь вы отправить оба судна с грузом в С.-Петербург, а сами располагаетесь остаться в Америке для образования сего края.
В знак особенного моего к вам благоволения я препровождаю при сем бриллиантовую табакерку с моим вензелем, и сына вашего принял я к себе в пажи.
Намерения ваши я одобряю и не нахожу нужды по отдаленности снабжать вас новыми предписаниями, поручив впрочем министру коммерции подробнее отнестись к вам, буде он в том найдет надобность.
В заключение надеюсь, что Бог поможет вам совершить подвиг ваш и что я дождусь благополучного вашего возвращения.
Пребываю к вам благосклонный.
Собственною Его Императорского Величества рукою тако:
Александр
Полагаю, нелишним будет заметить, что описанная Резановым идиллия сопровождалась постоянными разборками между ним и Крузенштерном, так как главою экспедиции были назначены... оба, что, понятно, абсолютно не устраивало последнего, ибо Резанов появился на "Надежде" несколько позже и с неясными полномочиями, подтвердить кои официальным образом не спешил. Вынужденное пребывание обоих в одной (!!) маленькой каюте и вовсе привело к тому, что оба умудрились свести общение друг с другом исключительно посредством записок. Лишь по прибытии на Камчатку офицерам при посредничестве правителя региона Кошелева удалось примирить кое-как начальственных неприятелей. И, кстати, о награде... Крузенштерна отметили орденом Св. Анны II степени, а Резанову досталась лишь табакерка и... отстранение от экспедиции. Далее в его жизни шла аляскинская эпопея, "Юнона" и "Авось", и...
В последней статье сего цикла от 19 июля мы уже читали "Письма русского офицера" Фёдора Глинки, равно как и коснулись удивительной судьбы его. Не станем повторяться, просто давайте почитаем его заметки от 16 августа 1812 года, написанные, разумеется, в самый разгар противостояния Наполеону.
"Я часто хожу смотреть, когда он проезжает мимо полков, и смотрю всегда с новым вниманием, с новым любопытством на этого необыкновенного человека. Пылают ли окрестности, достаются ли села, города и округи в руки неприятеля; вопиет ли народ, наполняющий леса или великими толпами идущий в далекие края России, – его ничто не возмущает, ничто не сильно поколебать твердости духа его. Часто бываю волнуем невольными сомнениями: куда идут войска? Для чего уступают области? И чем, наконец, все это решится? Но лишь только взглядываю на лицо этого вождя сил российских и вижу его спокойным, светлым, безмятежным, то в ту же минуту стыжусь сам своих сомнений. Нет, думаю я, человек, не имеющий обдуманного плана и верной цели, не может иметь такого присутствия, такой твердости духа! Он, конечно, уже сделал заранее смелое предначертание свое; и цель, для нас непостижимая, для него очень ясна! Он действует как Провидение, не внемлющее пустым воплям смертных и тернистыми путями влекущее их к собственному их благу..."
Кто же сей славный военачальник? Кто - кумир писавшего эти строки, кто - вождь? Да-да, ошельмованный, с украденною у него славою...
"... Так главнокомандующий армиями, генерал Барклай де Толли, проведший с такой осторожностью войска наши от Немана и доселе, что не дал отрезать у себя ни малейшего отряда, не потерял почти ни одного орудия и ни одного обоза, этот благоразумный вождь, конечно, увенчает предначатия свои желанным успехом. Потерянное может возвратиться, обращенное в пепел – возродиться в лучшей красоте. Щедроты Александра обновят края, опустошенные Наполеоном… Всего удивительнее для меня необычайная твердость ведущего армии наши..."
Тем интереснее записки Глинки - по мере "ревизии" итогов Отечественной войны 1812-го, когда и тут, и там раздаются голоса в защиту Барклая и негативные оценки Кутузова, "назначенного" по сути "победителем Наполеона" ещё по горячим следам, и окончательно - уже в следующем столетии. Разногласия с равным по старшинству Багратионом, развёрнутая "антинемецкая" кампания и неловкие контроль и вмешательство со стороны неспособных к тому вовсе придворных привели к отстранению его от командования всеми войсками, но действиями при Бородине Де-Толли полностью "реабилитировался"... Если, конечно, он вообще нуждался в какой-либо "реабилитации". Записки офицера боевого, не паркетного, искренние слова его - вот лучшее доказательство и оценка Барклая. Кстати, горячо отстаивал полуопальное имя Барклая и Пушкин в своём "Современнике" - хорошая рекомендация!
Из песни слова не выкинешь, и хоть не раз мы на страницах различных циклов "Русскаго Резонёра" поминали и так, и сяк "Северного Сфинкса", но дата есть дата... 16 августа 1823 года Император Александр Павлович подписывает Манифест, фактически утверждающий Великого Князя Николая Павловича в правах престолонаследия. Сей документ существует в четырёх экземплярах, о нём знает узкий "ближний" круг, на всех пакетах рукою Государя начертано: " Хранить до моего востребования. Вскрыть тотчас же после моей кончины, прежде, нежели приступить к каким-либо распоряжениям". Когда князь Голицын перед отъездом Императора в Таганрог деликатно намекает, что подобная секретность при неблагоприятном стечении обстоятельств может привести к нежелательным последствиям, Александр предложит... уповать на Господа. Господь и промыслил - самым трагическим для всех образом. Один исчез физически, то ли переродившись дли Жизни Иной, то ли и в самом деле скончавшись, второй по незнанию и молчанию допущенных к Тайне присягает отрекшемуся давно брату, а прочие, притомившись от многолетних дискуссий и игр в великовозрастных Брутов и Катонов, решили воспользоваться, наконец, моментом... Внук Николая Павловича Великий Князь Николай Михайлович пояснил странную эту манипуляцию с Манифестом так:
По нашему разумению, и это объясняется просто. Было вовсе нежелательно разглашать прежде времени отречение от престола цесаревича Константина, давать повод к массе лишних толков и разговоров — словом, доводить до всеобщего сведения такого рода деликатный вопрос.
Согласитесь - комментарий мало того, что весьма беззубый, так ещё и не объясняющий: для чего таки нужно было вполне "дежурный" и крайне принципиальный для вопроса "национальной безопасности" момент доводить до уровня Шекспира с его тайнами, интригами и кровавостью?
Коли не врут календари, 16 августа 1829 года Пушкин, возвращаясь из кавказского своего путешествия в компании Руфина Дорохова, в Пятигорске затеял играть в карты ещё с одним офицером - Астафьевым. Путь их лежал в Кисловодск и ничто не предвещало недельной (!!) задержки, но... так уж случилось. В итоге тысяча червонцев, одолженная Пушкину Николаем Раевским на дорожные расходы, перекочевала в карманы Астафьева. В прах продулся и Дорохов.
"... более недели Пушкин и Дорохов не являлись в Кисловодск, наконец, приехали вместе, оба продувшиеся до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им на дорогу у Раевского. Приехал ко мне с твердым намерением вести жизнь правильную и много заниматься; приказал моему денщику приводить ему по утрам одну из лошадей моих и ездил кататься верхом. Мне странна показалась эта новая прихоть; но скоро узнал я, что в Солдатской слободке около Кисловодска поселился Астафьев, и Пушкин каждое утро к нему заезжал. Однажды, возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол. "Откуда, Пушкин, такое богатство?" - "Должен тебе признаться, что я всякое утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у пего нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уже вытащил у него моих денег". Всего было им наиграно червонцев двадцать. Я ему предсказывал, что весь свой выигрыш он разом оставит в один прекрасный день. Узнал я это тогда, когда он попросил у меня 50 червонцев, ехавши на игру..."
М. И. ПУЩИН. Встреча с Пушкиным на Кавказе.
А и любопытная же эта фигура - Руфин Иванович Дорохов! "Человеком буйным и несдержанным до дикости" характеризует его Вересаев. Бретёр, наглец, дебошир, он был за откровенно хулиганский проступок в публичном месте разжалован в рядовые и сослан на Кавказ, где явил чудеса храбрости и героизма, был ранен, обласкан, снова произведён в офицеры и награждён... Впрочем, ненадолго. Спустя девять лет звериная натура Дорохова вновь пробудилась в нем: новой жертвою его стал отставной ротмистр, исколотый (!!) Руфином Ивановичем кинжалом. Снова - в рядовые, снова - Кавказ, ещё несколько ранений и... смерть от пули горца в 51 год. Как только дотянул-то до этих лет?.. Общепринято считать, что портрета Дорохова не сохранилось, хотя на одном форуме нашёл утверждение, будто парсуна буяна таки сыскалась... Без доказательств, к сожалению. Любопытно было бы взглянуть! Но есть и удача... правда, небесспорная... На одном из музейных ресурсов удалось мне отыскать материал, размещённый к юбилею писателя, публициста и мыслителя К.Н. Леонтьева (1831–1891). И вот там-то обнаружил рисунок самого Леонтьева с подписью на французском " Portrait de Constantin L… fait... par Rufin Dorohoff» 1849 году»
Помимо того, что многие черты Дорохова использовал в "Войне и мире" Толстой, выведен он и как литературный персонаж под собственным именем в замечательном романе Бориса Васильева ""Картежник и бретер, игрок и дуэлянт" - крайне рекомендую! Есть в нём что-то от моего любимого "Путешествия дилетантов" Окуджавы.
"... А еще Руфин Иванович Дорохов был средоточием откровенного, ничем не прикрытого порока. Всегда откровенно – да с вызовом! – говорил то, что думает, нагло ухаживал, а если уж прямо сказать – то не просто волочился, как то принято было, а чуть ли не приставал к дамам, грубил генералам и чинам, не признавая ни заслуг их, ни возраста, ну и так далее. Вплоть до матерщины в мужской компании, столь затейливо чудовищной, что свечи порою гасли. Правда, не столько от круто пересоленных выражений его, сколько от хохота клевретов. Иными словами, Дорохов открыто делал то, о чем тайно мечтаем мы, мечтаем и – не решаемся, и мучительно завидуем тому, кто оказывается на это способным. Мужчины все в той или иной мере порочны, это так, но порок вызывающий – это и магнит для нас. Всегда – магнит невероятной мощи притяжения. И Пушкина с неодолимой силой тянуло к Дорохову, к пороку, на грань мерзости именно поэтому..."
Не будем торопиться покидать николаевскую эпоху и перенесёмся вперёд совсем ненамного - в 16 августа 1833 года. К этому дню относится некоторый документ, в котором мы, пожалуй, впервые можем познакомиться с рукою будущего классика отечественной литературы...
В Правление императорского Московского университета
Прошение.
Родом я из дворян, от роду мне шестнадцатый год. Обучался в доме моих родителей: закону божию, языкам: российскому, латинскому, немецкому, французскому, английскому, арифметике, алгебре и геометрии, физике, истории и географии. Ныне, желая усовершенствоваться в высших науках, покорнейше прошу сие Правление, подвергнув меня надлежащему испытанию, включить в число своекоштных студентов по Словесному отделению.
При сем прилагаю свидетельство о моем рождении и крещении и копию с протокола Тульского дворянского депутатского собрания о дворянском происхождении. К сему прошению из дворян Иван Сергеев сын Тургенев руку приложил.
Даже не очень дружащих с математикою, верно, может смутить указанный просителем возраст... Точно шестнадцатый? Родившемуся в октябре 1818 года, Тургеневу на момент написания прошения полных... 14 лет. В теперешнем понимании - просто дитя пубертатного возраста. Впрочем, не раз мы уже отмечали - насколько быстро тогда взрослели, насколько были образованнее к тем же 14-ти, как стремились делать карьеру не медля... В Московском университете Тургенев не задержался, годом позже переведясь в Петербург, но уже на философский факультет. Что любопытно: первым литературным цензором юного дарования и его же издателем был знаменитый Пётр Александрович Плетнёв, профессор словесности и издатель пушкинского "Современника", перешедшего к нему как "дружеская услуга покойному". Склонен полагать, что рука Провидения в этом есть: не исключено, что останься Тургенев в Москве, судьба его могла бы сложиться иначе...
И, раз уж мы настолько загостились в николаевской России (а моя воля - так и не покидал бы её), заглянем в год 1841-й. Именно тогда 16 августа молодой (19 лет всего) сотрудник журнала Фёдора Кони «Пантеон русского и всех европейских театров» (для краткости - просто "Пантеон") пишет своему издателю извинительные строки. Привожу выборочно, ибо "объяснительная" великовата.
"... Считаю излишним, почтеннейший Федор Алексеевич, оправдываться перед Вами в тех клеветах, которые, как я догадываюсь, сообщены Вам обо мне одним моим хорошим приятелем. Человек, которому бог не дал ни ума, ни таланта и который нечаянно попал в круг, где эти вещи необходимы, — по необходимости избрал средство, которым и держится покуда в этом круг...
... Еще в прошлом году он распускал нелепые слухи, что редактор «Пантеона» я, а не Вы, что я пишу Вам статьи и поправляю Ваши... Расчет его был самый верный: если б эти слухи дошли до Вас, то, разумеется, Вы бы подумали, что распустил их я, а этого только ему и нужно было, чтоб вооружить Вас против меня. Много подобных вещей делал он... Я все понимал, все видел и молчал до времени...
...Напрасно Вы думаете, что я кричал по городу и жаловался на Вас касательно неплатежа денег. Необходимость заставила меня, по совету К. Е. Вельсберга, прибегнуть к А. А. Краевскому, у которого я и был на даче вместе с ним. Ему я действительно сказал, что Вы остались мне должны и дали записку, — больше ничего, уверяю Вас. Неполучение от Вас ответа, болезнь моей матери и другие семейные обстоятельства заставили меня вторично прибегнуть к Андрею Александрову (Краевскому - "РР"). Тогда я рассказал ему мое затруднительное положение, а касательно наших отношений с Вами сказал только, что Вы меня даже не удостоили ответом на письмо, в котором я просил денег... Человек не бог. Досада, огорчение и вообще обстоятельства, в которых я тогда находился, может быть, действительно заставили меня сказать что-нибудь против Вас нашим общим знакомым, в чем я и прошу у Вас прощения. Но клянусь богом и честью, что все, что я говорил, касалось только личных наших отношений и нисколько не касалось, как Вам внушили, Вашего доброго имени. Я хочу объяснить Вам все откровенно... Один только раз в жизни сказал я об Вас несколько резких слов, но и ими, если б Вы их слышали, могла бы оскорбиться только Ваша гордость; Ваше доброе имя, Ваше благородство, очень хорошо мне известное, я всегда считал священною обязанностию защищать, а не унижать, потому что никогда не забывал, как много Вам обязан... Да и для чего, скажите, стал бы я скрываться перед Вами?.. Если б я желал Вам зла, я бы мог действовать открыто... Но самые эти строки доказывают, что я не враг Вам. А на язык я, кажется, не до такой степени невоздержан, чтоб, из одной страсти к болтовству, стал говорить где только можно дурное... и об ком же!.. Неужели Вы почитаете меня до такой степени испорченным и низким.. Я помню, что был я назад два года, как я жил... я понимаю теперь, мог ли бы я выкарабкаться из сору и грязи без помощи Вашей... Я не стыжусь признаться, что всем обязан Вам, — иначе бы я не написал этих строк, которые могли бы навсегда остаться для меня уликою..."
Ну... и далее ещё изрядно! В чём тут интрига? А вот в чём... Некрасов действительно пишет для Кони много... очень много! «Сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы». За два года появляются первые сносные деньги (вовсе не те, что платил ему ещё недавно первый работодатель - и сам крайне бедствовавший Полевой), растут и аппетиты. Упоминаемый Некрасовым неизвестный, "которому бог не дал ни ума, ни таланта", вполне вероятно озвучил обмолвку самого автора, что объяснимо: работы - много, денег - недостаточно. Кони вспылил: ведь он-то хорошо помнил, в каком ничтожестве пребывал юноша, нынче осмелившийся полагать, что он - настоящий редактор "Пантеона". Но тут есть нюанс: Некрасов ещё не готов расстаться с Кони, как до того расстался с Полевым. Он уже знаком с Краевским (и не скрывает этого), вероятно, уже прощупывает почву для перехода к нему (а это, между прочим, солиднейшие "Отечественные записки" и целый штат сотрудников, а не Некрасов в единственном лице в "Пантеоне")... Но - не время. А потому Некрасов вынужден играть в самоуничижение. "... Я помню, что был я назад два года, как я жил... мог ли бы я выкарабкаться из сору и грязи без помощи Вашей...") Бедный добряк Полевой! Знал бы он, когда приютил у себя в небольшой квартирке вместе с доброй семернёй собственных детишек, женою и матерью подающего надежды юношу без гроша и крова, что его назовут "сором" и "грязью"!.. Но, предлагаю не судить строго Николая Алексеевича: ему всего лишь девятнадцать, а кто в этом возрасте праведник? То-то...
Пришло-таки время нам перенестись в иную эпоху, аж в 1858 год: здесь нас ожидает любопытное письмо от...
Милостивый государь Александр Николаевич,
Только три дня тому назад получил я чрез Горбунова три из Ваших комедий: 1. «Свои люди — сочтемся», 2. «Семейная картина» и 3. «Утро молодого человека», и тотчас же последние две подписал, а первую вчера при рапорте представил в Ценсурный комитет. Сверх того, я предупредил о ней Егора Петровича Ковалевского, чтобы он поговорил о ней министру, и на днях зайду к нему опять, напомню ему, да еще поговорю с секретарем канцелярии министра Добровольским, который, кажется, изготовляет о поступающих в Главное управление ценсуры сочинениях доклады.
Сомнения нет, что комедия в измененном виде пройдет, но мне хотелось бы, чтобы она прошла в прежнем виде: я буду настаивать на этом, но боюсь, что не захотят нарушить формы, то есть не найдут достаточного повода изменить прежнее решение.
Письмо Ваше я давно получил, но не отвечал, потому что хотел сказать что-нибудь побольше о Вашем деле, а сказать пока нечего. Кушелев уехал, и я не понимаю, отчего Горбунов не прислал остальных комедий: разве еще не все доставлены от Вас самих. Я попрошу ускорить докладом, и, как скоро состоится в Главном управлении решение, я тотчас же Вас уведомлю.
Остаюсь искренне Вам преданный. И. Гончаров.
16 Августа 1858
Да, это пишет Иван Александрович Гончаров, служащий к тому времени цензором в Петербурге, к именитому уже автору Александру Островскому, пьесы которого, начиная с 1853 года регулярно ставятся в московском Малом и столичном Александринском театрах. Казалось бы - что может быть злонамеренного в его сравнительно невинных бытописаниях купеческой и чиновной жизни? Однако, как видим, некоторые инерционное торможение и цензурные препоны всё же существуют! Особенно, если принять во внимание александровскую "пока ещё оттепель"... Интересен и своеобразный цензурный "тандем": ведь Главное цензурное управление возглавляет не кто иной как... князь Пётр Андреевич Вяземский. Оба - литераторы, они в достаточной степени лояльны к "своему брату - писателю", хотя последнему не всегда приятна новая поросль авторов либерально-демократического направления, Некрасов, например. Ну что это за стихи?.. Искусство должно быть ради искусства, так писали раньше, а это... Овчиной несёт за версту. Выходец из купечества Гончаров более терпим к новейшим веяниям, потому и служил до самого пенсиона и до генеральской должности, Вяземский же в 1858 году Главное управление цензуры покинул, выбрав всё-таки литературу, а не руководство ею, - но он, не будучи обременён какими-либо финансовыми затруднениями и в общем-то никогда не зависевший от public opinion, а единственно связанный собственными принсипами, мог себе такое позволить.
"Россия не вмещается в шляпу, господа нищие" - горько заметил пятьюдесятью годами позже булгаковский "женераль Чарнота". Эту невесёлую истину одним из первых констатировал и Фёдор Михайлович Достоевский в письме из далёкой Женевы от 16 августа 1868 года к Аполлону Николаевичу Майкову, которое и почитаем ниже - не всё и с разумными сокращениями, разумеется.
" Эвона сколько времени я молчал и не отвечал на дорогое письмо Ваше, дорогой и незабвенный друг, Аполлон Николаевич. Я Вас называю: незабвенным другом и чувствую в моем сердце, что название правильно: мы с Вами такие давнишние и такие привычные, что жизнь, разлучавшая и даже разводившая нас иногда, не только не развела, но даже, может быть, и свела нас окончательно... Кроме ежедневно подтверждавшегося во мне убеждения в сходстве и стачке наших мыслей и чувств, возьмите еще в соображение, что я, потеряв Вас, попал еще, сверх того, на чужую сторону, где нет не только русского лица, русских книг и русских мыслей и забот, но даже приветливого лица нет! Право, я даже не понимаю, как может заграничный русский человек, если только у него есть чувство и смысл, этого не заметить и больно не прочувствовать. Может быть, эти лица и приветливы для себя, но нам-то кажется, что для нас нет. Право так! И как можно выживать жизнь за границей? Без родины - страдание, ей-богу! Ехать хоть на полгода, хоть на год - хорошо. Но ехать так, как я, не зная и не ведая, когда ворочусь, очень дурно и тяжело. От идеи тяжело. А мне Россия нужна, для моего писания и труда нужна (не говорю уже об остальной жизни), да и как еще! Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься... Почему я так долго Вам не писал? На это я Вам обстоятельно ответить не в силах, Сам сознавал себя слишком неустойчиво и ждал хоть малейшей оседлости, чтоб начать с Вами переписку. Я на Вас, на одного Вас надеюсь. Пишите мне чаще, не оставляйте меня, голубчик! А я Вам теперь буду очень часто и регулярно писать. Заведемте переписку постоянную; ради бога! Это мне Россию заменит и сил мне придаст"
Есть в том письме и любопытнейший портрет уже заявленного в сегодняшней публикации Тургенева, и крайне интересные размышления самого Достоевского о демократах - применительно к России. Многовато текста, даже и с купюрами (а статья наша и так растянулась до невозможности), но... ничего не могу поделать, уж больно занятно!
"... Гончаров всё мне говорил о Тургеневе, так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит. Я пошел утром в 12 часов и застал его за завтраком. Откровенно Вам скажу: я и прежде не любил этого человека лично... Не люблю тоже его аристократически-фарсерское объятие, с которым он лезет целоваться, но подставляет Вам свою щеку. Генеральство ужасное; а главное, его книга "Дым" меня раздражила. Он сам говорил мне, что главная мысль, основная точка его книги состоит в фразе: "Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве". Он объявил мне, что это его основное убеждение о России... Признаюсь Вам, что я никак не мог представить себе, что можно так наивно и неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев. И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но боже мой: деизм нам дал Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный! А что же они-то, Тургеневы, Герцены... Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением... Всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны..."
Решительно нет возможности отказаться и от описания спора Достоевского с Тургеневым, и их ссоры, но... Надо и совесть иметь, а то мне и так уже предлагают дробить публикации на главки - чтобы, стало быть, нетерпеливую аудиторию со скверным зрением покорять. А жаль... Некоторые фразы Фёдора Михайловича хоть на мраморе золотом высекай!
И, чтобы завершить наш нынешний подзатянувшийся день на той же "православной" ноте, приведу письмо Льва Николаевича Толстого от 16 августа 1893 года, отправленное им в адрес крестьянина Тамбовской губернии Тимофея Гаврилова: ранее Толстой виделся с ним и имел беседу на религиозные темы. Квинтэссенция учения проста до чрезвычайности, последними, кто словно перевёл её облегчённую версию на английский спустя почти 70 лет, были некоторые молодые люди из города Ливерпуля, провозгласившие All you need is love.
"Получил ваше письмо, любезный Тимофей Федорович, и хочу поблагодарить вас за него и ответить на то, что вы пишете в нем.
То, что вы пишете о том, что в познании истины мы должны, быть руководимы не писанием, а тем разумом, который выражен в писании, — совершенно справедливо. Буква мертвит, а дух живит. Руководиться разумом не значит то, чтобы каждый человек руководился своим умом, а то, чтобы каждый держался того, что уже открылось разуму всех людей и в чем все согласны.
Так, все люди нашего времени согласны в том, что открыто нам разумом и проявителем его Христом, — что все мы сыны одного отца, все братья; что природе нашей свойственно не ненавидеть и обижать, а любить и благотворить друг друга; что мы сотворены или посланы в мир для того, чтобы устанавливать в нем царство божие, т. е. единение и любовь вместо разъединения и борьбы.
И вот это-то нам надо всё больше и больше уяснять себе, напоминать другим и исполнять во всю меру сил наших. И потому всё, что в писании приводит к этому, то хорошо читать, и вспоминать, а всё то, что в писаниях приводит к разделению, то надо стараться забывать.
Я написал к тому, чтобы вы не подумали, что я отрицаю писание, и не думали того, что я признаю за ним какое-либо особенное достоинство. Какие люди жили тогда, такие же живут и теперь. И когда дух божий говорит через тех людей, так он может говорить и через людей нашего времени..."
В непременном поэтическом эпилоге предлагаю всё же вернуться к началу сегодняшнего текста и вспомнить, что осень уже "незаметно вершится"... Точно такого же мнения придерживается и Алексей Апухтин в своём стихотворении "Осенняя примета", написанным, между прочим, 16 августа 1856 года. И, кажется, он прав... Хотя, на мой взгляд, торопить уход одного сезона в предпочтении следующему - вещь не вполне благоразумная: ведь жизнь и без того до обидного коротка! Ещё недавно ты был прелестным кудрявеньким карапузом, кажется, вчера - стройным юным шаматоном, а нынче на тебя уныло взирает из зеркала неприятное нечто, которое так и хочется прибить таким же облезлым и стоптанным войлочным тапком. Цените мгновения, господа! И уж, совершенно точно, не нужно следовать апухтинскому совету в последних строках - дескать, увядай мой сад поскорее... За этим, знаете ли, дело точно не станет!
Всюду грустная примета:
В серых тучах небеса,
Отцветающего лета
Равнодушная краса;
Утром холод, днем туманы,
Шум несносный желобов,
В час заката – блик багряный
Отшумевших облаков;
Ночью бури завыванье,
Иль под кровом тишины
Одинокие мечтанья,
Очарованные сны;
В поле ветер на просторе,
Крик ворон издалека,
Дома – скука, в сердце – горе,
Тайный холод и тоска.
Пору осени унылой
Сердце с трепетом зовет:
Вы мне бли́зки, вы мне милы,
Дни осенних непогод;
Вечер сумрачный и длинный,
Мрак томительный ночей…
Увядай, мой сад пустынный,
Осыпайся поскорей.
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам только показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", цикл статей "Век мой, зверь мой...", ежемесячное литературное приложение к нему, циклы "Размышленiя у параднаго... портрета", "Однажды 200 лет назад..." с "Литературными прибавленiями" к оному, "Я к вам пишу...", "Бестиарий Русскаго Резонёра", "Внеклассное чтение", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ"
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу