= 3 =
На втором этаже, как оказалось, было две больших комнаты и две маленьких. Они были расположены анфиладой: сначала большая, потом маленькая, и снова большая, и снова маленькая. Наверх вела винтовая лестница, что было редкостью в деревне. Обычно Гавриил Данилович не пускал никого дальше второй комнаты. Был он весьма сурового нрава. В юности это был отчаянный безбожник, и весь комсомол не знал более смелого и преданного бойца. Гаврила занимал, что называется, активную жизненную позицию. И потом, пахать землю, косить, собирать урожай и ухаживать за скотом ему казалось очень скучным занятием. Интеллигент инженер, которого прислали из столицы в это захолустье для работы на лесопильном заводе, тосковал по городу. Ему не хватало многого из той жизни. А главное, ему было не с кем поговорить на «умственные» темы. Поэтому молодой парень, - а ему было четырнадцать лет, хотя выглядел на все девятнадцать, - очень импонировал инженеру тем, что охотно его слушал. И не только научные лекции, но и политические разговоры. Он убедил Гаврилу в том, что наступит светлое будущее, и землю пахать будут машины. И, вообще, всё за человека будут делать машины.
Наступила революция. Вести о ней Интеллигент и Гаврила приняли с восторгом. Отряд красноармейцев привез с собой из уезда комиссара. И тот остался за начальника. Втроём они попытались построить новую жизнь на селе. Но население не выразило ни восторга, ни энтузиазма по этому поводу. А через пару лет явился отряд, который назвал себя как-то странно: «продразвёрстка». И стал отбирать у крестьян хлеб. Бойцы из этого отряда объясняли, что хлеб нужен голодающим. Население было не шибко, чтоб грамотное, и поэтому не понимало, где эти голодающие и сколько их. Но известная нам троица убеждала их, что так надо, что хлеб надо отдать для того, чтобы все дожили до светлого будущего. Но вот, когда явился через некоторое время второй отряд, потом третий, и народ уже сам стал голодать, активисты не рисковали агитировать. Тем более, что зажиточных крестьян начали выселять, а очень зажиточных –расстреливать. И, потом, Гаврила видел, как поступили с деревенской церковью.
Прошло ещё насколько лет, и вот стали делать «Великий перелом». Снова наступил момент, когда надо было проделывать революционную работу. И у Гаврилы вроде бы появилось второе дыхание.
Но наступили предвоенные годы. И народ стал исчезать. И, главное,
исчез Интеллигент. Людям сказали, что он – враг народа. Священник из деревенского прихода тоже исчез. Как-то он не пришёл на заутренню. И больше не появлялся в деревне.
Душа Гаврилы была в полнейшем смятении. Он чувствовал, что его
не любят в деревне, и потому, когда забрали священника, он стал как-то помогать людям. Но всё равно он чувствовал какую-то неприязнь к себе. И потому, когда началась война, он ушёл на фронт добровольцем.
На фронте он очень долго не мог убить человека, хотя ходил, как и все в атаку, мёрз в окопах, но стрелял как-то всё мимо. А когда убил, то встал как вкопанный на открытом поле, и потом не вспомнил, сколько времени так простоял. А кругом свистели пули и рвались гранаты. Он очнулся только после того, как кто-то сбил его с ног, и он услышал над ухом матерщину. Этот матерщинник стал Гавриле другом. Звали его Александр Алексеевич.
Закончили они войну в Праге и возвращались героями. Поначалу они решили заехать в гости к Алексеичу. Но получилось почти точно, как в знаменитой в те времена песне «Враги сожгли родную хату». С той лишь разницей, что медаль была за взятие не Будапешта, а Праги. Тогда Гавриил сгрёб, что называется, своего друга в охапку, и они поехали на Родину к Даниловичу. Здесь Александр Алексеевич, друг Гаврилы, - и женился на Марье Петровне. Но тут произошло событие, которое уже окончательно отвратило Гавриила от комсомольского прошлого, – Ивана Ивановича арестовали. Гаврила попытался выяснить: почему? И потому отправился к местному оперуполномоченному. Тот, - хоть и был старым и довольно близким знакомым Гаврилы до войны, - хмуро поглядел на бывшего комсомольца (Гаврила на фронте не стал вступать в партию, а из комсомольского возраста он уже вышел) и тайком посоветовал ему не умничать. А также сказал, что меньше знаешь - лучше спишь. Гаврила совсем собрался уже было ехать к более высокому начальству, но тут его сразила горячка. Он впал в беспамятство.
Почти безнадёжно. Так оценил его состояние здешний доктор. Он сказал, что последствия фронта дают себя знать. И то одно единственное ранение, полученное в конце войны, было очень тяжким. Осколок возле сердца, который медики не рискнули извлечь, вдруг, то что называется, взыграл.
Гаврила пребывал в бреду. Сквозь красное марево, зелёные круги и квадраты ему виделись разные кошмары. Взрывы, вой «Катюш», свист пуль, руины и трупы, трупы. И всё в кровавом мареве.
Всё время беспамятства он находился в избе у Марии Петровны. И женщина по-сестрински ухаживала за соседом. Она поила его настоями трав, кормила пищей приготовленной на освящённой родниковой воде. Временами она впадала в глубокое отчаяние: муж находился неизвестно где, и неизвестно жив ли. И больной Гавриил находился между жизнью и смертью. И тогда она начинала молиться. Дома, не в церкви. Потому что она была женой арестованного. Гаврила не слышал её молитвы, но что-то в его видениях стало меняться. Кошмары стали менее частыми гостями его видений и снов.
Однажды в солнечный майский день Марья Петровна прямо с утра принялась чистить посуду. Она всегда делала это очень тщательно, так что чайник, например, после процедуры ярко блестел. Так же тщательно были вычищены стёкла, зеркала и прочая мебель и утварь. Так, приведя в порядок хату, хозяйка вышла по каким-то делам. И тут солнечный луч отразился в зеркале и уперся в лицо Гаврилы. И тут что-то произошло в сознании больного. Он увидел большую длинную воронку, повёрнутую к нему как бы основанием конуса, а из бесконечно удалённой вершины заструился яркий оранжево-прозрачный свет. И вдруг поток этого света собрался в пучок, и дальше этот стал сворачиваться в спираль. И, как бы догоняя его, появился голубоватый пучок, и они переплелись. Словом, их переплетение напоминало изображение знаменитой молекулы. И на этом фоне показались сначала контуры какой-то фигуры. Они, - эти контуры, - постоянно менялись, но выглядели какой-то птицей, но с человеческим почему-то телом. Сколько времени это продолжалось Гаврила вспомнить не мог. Силуэт стал таять, и вдруг послышался звук. Этот звук завораживал. Он походил одновременно на голос человека и на глас трубы. Казалось, можно было различить отдельные слова, но вот расслышать что это за слова разобрать не удавалось. Слишком невнятно. Но последние слова прозвучали совершенно чётко: «Ты должен беречь собирать и сберегать лики Божьи, чтобы нести их людям. По вере твоей воздастся тебе». Сознание вернулось к Гавриилу.
Наступило лето. Гаврила потихонечку, - или как говорят в деревне «упряжками», - выздоравливать. Постепенно он окреп настолько, что стал сам вставать с кровати, и для восстановления сил начал ходить. Его прогулки становились всё дольше, память возвращалась. Как-то раз он сидел на берегу реки в белую летнюю ночь. Он любил смотреть на воду. Её ленивые волны убаюкивали его, заставляли думать и вспоминать. В этот раз он досидел до рассвета и встретил зарю. Взгляд его блуждал по тёмно-серой поверхности. И вдруг взор сам уловил золотистый блики на
мелких барашках водной ряби. Блики разрастались, и вскоре появилась золотая дорожка. Гаврила очнулся и увидел лес на противоположном берегу. Берёзы, ивы, камыши, птиц, летящих в рассветном небе. Он не понял сам, как вдруг к нему пришло страстное желание изобразить то, что он увидел. Но как передать игру солнечного света на листьях? Ведь ветер шевелил их, и свет менялся постоянно. И всё же какое-то чувство непреодолимо тянуло его взяться за кисть.
Придя домой, он увидел у порога сеней полустоптанные сапоги. Из светёлки доносились возбуждённые голоса. В душе или, может быть, в голове у Гаврилы как будто что-то прояснилось. Он быстро вошёл в комнату и обомлел. За столом сидел не кто иной, как друг Алексеевич. Гаврила порывисто бросился к нему, но друг Сашка поднялся навстречу ему с большим трудом. Гавриил с ужасом увидел, что у Алексеича нет одной ноги. Они молча обнялись. И Гаврила, хотя и не пил почти, в этот раз сильно приложился к бутылке.
На следующее утро Гаврила поднялся с тяжёлой головой. Алексеич предложил ему опохмелиться, но Данилыч отказался. Он спросил у Марьи Петровны, где в деревне можно найти краски и кисти. Женщина долго думала, качала головой, но потом вспомнила, что когда-то был в церкви богомаз. Так его звали в деревне. Но его перед войной забрали. Но у батюшки, может, чего-то и осталось.