Да, я хорошо подготовлен. Слишком хорошо подготовлен. Совершенно спокойный я выхожу из сортира. Да и мой поверенный уже вернулся. Можно продолжать спектакль.
Возвращаясь к тем, кто понес потери, надо заметить, что тяжелее всего сейчас тем, кто сотрудничал с дедом в последние годы. Делец в нем, может быть, и был по-прежнему хваток и зубаст, но человек дряхлел. Даже при беглом осмотре я успел наткнуться на пару случаев срыва сроков, выплат неустоек и судебных исков. Монстр, которого он создал, выходил из-под контроля, угрожал своему создателю и его деловым партнерам.
Левиафан.
Раньше я не понимал этого образа. В Германии я впервые столкнулся с Левиафаном-государством. Это был интересный опыт, но правда и то, что я с удовольствием обошелся бы без него. Теперь библейская громада обрела облик частного капитала. И, надо сказать, что мне это тоже не нравится. Наоборот, я лихорадочно перебираю варианты, как выбираться из этого шутовского хоровода.
Трудно сказать, насколько я оправдал ожидания деда и насколько разочаровал толпу, но мне удалось прожить этот день, никому не отказав, но и не дав никому ни одного твердого обещания. Да, я рассматриваю возможность продажи предприятия, но подобное решение не является для меня приоритетным. Нет, сокращать штат и объемы работ не кажется мне правильной бизнес-стратегией.
Мне тяжело говорить. Мой мозг как будто решил перейти на сторону противника и через раз подкидывает мне немецкое слово. Его можно понять – последние десять лет я говорил, а часто и думал на немецком, мое обучение и трудовая деятельность были связаны исключительно с этим языком. Но даже в этом мне везет – собеседники чувствуют мою приверженность новым модным европейским течениям, этого так не хватало старому руководству!
В конце концов, каждый слышит то, что хочет услышать – и все они уходят более-менее обнадеженные, умиротворенные. Я со своей стороны, успел к ним приглядеться. Все они в большинстве своем ровесники деда – время будет играть на моей стороне.
Тогда, в Мюнхене, я тоже первое время мечтал о том, что дед скоро сдохнет. Мне даже напиваться для этого не надо было – эта картинка сама вставала у меня перед глазами. И тогда – свобода!
Что именно я подразумевал под этим в те юные годы, сказать сложно. Но мысль о свободе придавала мне сил в первые, самые черные, месяцы. Тогда я был одинок как никогда – школьные друзья и друзья из художки в одночасье потеряли свою актуальность, близкие вышли из доверия. Дед звонил иногда, в первые месяцы, пока после сессии не убедился, наконец, что я влился в учебный процесс. Потом успокоился и перестал меня тревожить.
Жизнь в Германии дала мне многое. Прежде всего, секс, много секса. Как-то неожиданно выяснилось, что немецкие девушки очень любят собирать опыт. То есть нет, конечно, подарки они тоже любят, но вот тащить меня под венец никто не собирался. Возможность съехаться со мной, чтобы наслаждаться панно из моих разбросанных шмоток, тоже привлекала немногих, а вот заходить на пару часиков для приятного времяпрепровождения готовы были многие. Это было очень мило с их стороны.
Потом отношение к деньгам. Только в Германии я, наконец, понял, что деньги дают ту свободу, о которой я мечтал. Это озарение пришло ко мне уже в первые месяцы, но некоторое время оставалось просто мертвой гипотезой. На практике я опробовал ее только после летних каникул, которые в свою очередь посвятил еще одной священной корове любого истинного германца – практическому опыту. Контора, которая готова была принять стажера, располагалась в Дюссельдорфе – на пару месяцев я передислоцировался на Рейн. Потом вернулся и начал подрабатывать в Мюнхене.
Мюнхен – очень дорогой город с неисчерпаемыми трудовыми резервами. Найти в нем работу с достойной оплатой труда практически невозможно. Мне на руку играло то, что я мог позволить себе не работать – мое довольствие было назначено дедом и позволяло не беспокоиться не об оплате следующего семестра, ни о стоимости жилья. О безграничном резерве, конечно, речи не было, но это меня уже не смущало – о карманных деньгах мог позаботиться я сам.
В Мюнхене я сделал удивительное открытие – мне нравится зарабатывать. А значит, нравится и работать. Я любил получить свой гонорар и сводить себя, а может быть, и барышню, которая случалась рядом, в кафе, а иногда даже и в ресторан. Я любил отложить какую-то сумму, конечно, мелкими купюрами, на черный день.
Скоро, даже слишком скоро такой день наступил, но тогда я пока об этом не знал. Я привыкал к новому окружению, языку и новому жизненному предназначению. Архитектура, являясь в некоторой степени частью того целого, которое интересовало меня как художника, никогда не была, тем не менее, предметом моего профессионального интереса. В те годы я знакомился с ней впервые. И надо сказать, это было приятное знакомство. А уж когда я на личном опыте убедился, что в данной отрасли бывает мало людей, подобных моему деду, меня и вовсе накрыло волной облегчения.
Архитектура как академическая дисциплина так заметно отличалась от моих представлений о профессии, которые я успел получить в России. Кроме непосредственно связанных с ней технических дисциплин нам преподавали дизайн, отраслевое право и маркетинг. Эти дополнительные знания давали ощущение уверенности на новом поприще, какого-то даже профессионализма, именно благодаря им в мою душу закрадывалась робкая надежда, что в Германии люди работают по-другому. Может быть, они действительно хотят строить хорошие, функциональные здания и никто не ставит задачи наколдовать деньги из воздуха. Это примиряло меня с моей судьбой.
Но теперь я вновь в России и сижу перед документами, убеждающими меня в том, что продавать воздух все-таки возможно…
Я не стал разгонять последних засидевшихся скорбящих, как только основные силы покинули дом, я поднялся в кабинет. А теперь и поверенный готов составить мне кампанию. Мы вместе смотрим на квартальные отчеты.
- Скажите мне, что Вы не видите той катастрофы, которую вижу я? – я достаю вчерашнюю бутылку и два бокала.
- Что поделаешь? Общая стагнация рынка недвижимости, - отвечает он лениво. Его можно понять, он еще не до конца понимает – разбираюсь ли я в вопросах, о которых взялся судить, или просто блефую.
- И при этом такой раздутый штат? – не отступаю я.
- Тут тоже ничего нельзя поделать – все нужные люди имеют зятьев, снох и дальше по списку…
- Но если не скинуть этот балласт, через пару месяцев мы будем работать себе в убыток…
- А если скинем – не будем работать вообще, - «Тоже мысль!» отмечаю я про себя…
Некоторое время мы молчим. Пьем и оба что-то думаем. Я готов допустить, что Николай Николаевич, 42 года, женат, 2 детей – по ребенку от жены и любовницы, - человек кристальной чистоты. Но я благодарен деду за то, что в глубине сейфа нашел папку и с этим именем.
Я благодарен деду! Оксиморон! Дед, который меня во все это впутал, хотел мне помочь! Или же наоборот, подольше поморочить мне голову…
Николай Николаевич представляет интересы ряда коммерческих групп разной степени значимости, в частности он консультирует одну маленькую фирмочку, которая… Решение приходит внезапно как удар молнии.
- Я здесь – человек новый, а Вы уже долго сотрудничаете с дедом, знаете специфику, тоже заинтересованы в выгоде. Что Вы посоветуете?
- Ребрендинг? - задумчиво подает он свою реплику.
- Что нам это дает? – я включаю окончательного дурака.
-Жизнь с чистого листа, - красивые слова, но я молчу, вынуждая его объясняться. – Нам надо отвертеться от пары исков…
- Снох и племенников тоже надо разогнать, оптимизировать оплату труда оставшимся, протянуть эти шесть месяцев. Даже если и без новых заказов. Подготовить новую маркетинговую компанию… - я сам себя обрываю, кажется, я увлекся.
- Ну предположим… - задумчиво вторит мне человек напротив. - Парочку совсем разорительных дармоедов можно будет скинуть… Продажа или слияние помогут хорошо замутить воду.
- Я не хочу бросать дело деда, - я делаю трагическую паузу, - но если у конторы будет другой владелец, мне будет проще действовать с немецкой стороны.
- Что Вы имеете в виду?
- Немцы ищут новые возможности для инвестиций. А нам нужно будет перекантоваться первое время, пока не вернем себе достойное место в секторе. И… даже если они на этих инвестициях немного прогорят, нас ведь это не очень сильно расстроит, правда?
- Думаю, что нет, - вздыхает он облегченно, начав откуда-то издалека, я наконец-то вернул наш разговор в привычную ему систему координат.
- Завтра я планирую доехать до бюро. Вы не хотите составить мне компанию?
Он давно ушел, а я продолжаю сидеть в кресле деда. Вся эта история кажется мне отвратительной.
Отвратительными казались мне и мои первые, мюнхенские, годы. Почему? Сказать сложно, но я не люблю их вспоминать. Может быть, город меня не любил – я совсем не чувствовал его очарования. Пряничная архитектура, тихие провинциальные вечера, добропорядочные немецкие бюргеры. Октоберфест бесил меня своей пошлостью, до музеев я так и не добрался – некогда, да и не было у меня такой привычки одному по музеям ходить, это даже хуже, чем одному заниматься сексом. Но и того, кого бы я захотел позвать с собой в музей, в Мюнхене тоже не было.
В итоге четыре невыносимо серых года, посвященных разврату и смирению. Я был рад закончить бакалавриат.
Магистратуру я заканчивал в Дюссельдорфе – прежние коллеги поспособствовали. Это был тот момент, когда солнце как будто бы начало пробиваться из-за пелены тоски. В Дюссельдорфе не надо было ходить в музеи, весь город был как один музей! Жаль, что у меня было мало времени на него посмотреть – я очень много работал.
Я и сейчас работаю, несмотря на то, что сегодня похоронил деда, да и просто устал как собака. Но завтра надо в эту чертову контору. Это проклятое слово «надо», от кого я услышал его впервые?! Но вот уже который год я повторяю его себе сам. Надо для того, чтобы познакомиться с людьми, поговорить с ними, узнать что-то, что поможет мне принять решение.
Какое? Продавать ли мне контору деда! Да, я серьезно думаю над этим вопросом. Мне всегда были симпатичны горьковские Зыковы, да и другие люди, которые «делают дело»… Так ли уж важно, что это дело я получил от человека, который уничтожил моего отца и планировал выжать из меня все соки? Главное другое - «железом и кровью» он создал эту громаду. И она работает! Она приносит деньги. А не я ли только что рассуждал о том, как люблю деньги, и о том, что только они дают настоящую свободу?! И если затея с ребрендингом выгорит…
Хотя как она может выгореть? Наша беседа не была бизнес-планом, это был бизнес-блеф. Он рассчитывает получить контору деда по бросовой цене, я пытаюсь помешать ему ее разорить и подманиваю фиктивными немецкими контрактами. Эти чертовы шесть месяцев – полгода ожидания, почти как беременность…
Я не замечаю, что пью в одиночестве, что пьян, что засыпаю прямо в кабинете деда.
Сны мне больше не снятся.