Моя лучшая подруга юности сейчас живет в Казахстане в Алма-Ате. И пишет рассказы. В основу сюжета часто ложатся реальные истории. Мне нравится их читать, потому что узнаю наших знакомых…Предлагаю и вам почитать творчество Елены Карчевской. Это рассказ о большой мимолетной первой любви «Ветка сирени». Я помню эту историю, которая развивалась на моих глазах. А потом резко растворилась…И мы – юные, доверчивые, чистые – долго обсуждали наши секретики и так постигали пошагово все азы открывающейся загадочной Жизни.
Ветка сирени упала на грудь
Какая связь между Михаилом Горбачёвым и моей учительницей из провинциального городка? А связь такая, что он был её сыном от первого брака, но тогда об этом никто не знал. Но обо всем по порядку. В далёких 70-х фамилия эта нам ни о чём не говорила, ещё благополучно царствовал Леонид Ильич. А у моего любимого – кудрявого, синеглазого Миши Горбачёва отчество было Васильевич.
Однако, сначала о Валентяпе. Да-да, только так называли за глаза Валентину Трофимовну и дети, и родители, и даже коллеги, а иногда просто – Тяпа. Преподавала она у нас: и биологию, и географию, и химию. Личностью была приметной и значительной, несмотря на скромную внешность. Маленькая, шустрая с неизменной косыночкой на худенькой жилистой шейке, Тяпочка ухитрялась присутствовать одновременно на всех
четырёх этажах нашей школы – такое было впечатление. Всё знала, везде успевала, во всё вникала и, наверное, учебно-воспитательный процесс без неё бы остановился. Кто выгонял девчонок с урока за накрашенные ногти, кто единственный из учителей, обнаружил беременную десятиклассницу на новогоднем вечере? Та ещё додумалась нарядиться Снегурочкой, затянулась донельзя, да под ёлкой в обморок и грохнулась. А Валентяпа всё и просекла! Кто вытуривал выпивших мальчишек с дискотек? А кто собирал всех на школьный хор, да стоя перед ним рядом с баянистом, размахивал сухонькими кулачками в такт мелодии? Она боролась с курильщиками, а ещё устраивала еженедельные проверки нашего внешнего вида на предмет благопристойности. Зайдет в любой класс и давай длину юбок мерить на глазок. Сидишь ты на юбке – длина позволительная, а нет – марш домой, приведи себя в достойный вид!
Однажды на уроке, как всегда, мечтаю о чём-то, а она подходит, маленький свой кулачок к носу моему подставляет, сердито грозит пальчиком, а потом на глаза мои показывает. Я вся в непонятках: неужто ресницы накрашенные увидела, другие не замечают! А Валентяпа цедит сквозь зубы: «Брови зачем выщипала?!».
Да, ребята не смейтесь, такие у нас были времена, такая шла борьба за нравы. Правда, мне ещё тогда сдавалось: «строила» Валентина Трофимовна не только нас, учащихся, но и своих сотрудников. «Трофимовну встретишь на пути – лучше обойди за километр»,– раздраженно заявила однажды наша классная другой учительнице, это я подслушала. Впрочем, кто нас тогда не «строил», ведь шло великое строительство коммунизма! Дома шпыняли родители, в школе – педагоги. Нас постоянно за что-то ругали, иногда, конечно, и хвалили, а Валентяпа была как раз в авангарде этого процесса. Но я Тяпочку, если не обожала, то очень уважала.
– Чем она тебе нравится? – возмущалась моя подруга Надя Куликовская, которая с завидным постоянством выгонялась с уроков за яркий маникюр.
– Понимаешь, она неординарная, - отвечала я.
–Дура и стерва, – парировала Надя.
– Не-ет, она не такая как все, а это многого стоит…
Вот вызывает Витьку Синцова к доске: «Ну, эрудит, иди отвечать!».
«Вы чо обзываетесь?» – обижается тот. Все смеются.
Или: залетает в класс и с ходу вместо «здрасьте»: « Самая высока вершина мира? Ну, кто ответит?...Э-эх, вы, кульки с дымом!»
А как веселились мы на уроках биологии, когда Валентина Трофимовна изображала молекулы! « Вот, – говорит нараспев, – плывет красавица ДНК, – тут же показывает, как плывет ДНК, – А навстречу ей – ля-ля-ля-ля-ля, прекрасная, элегантная РНК». Пение и танец молекул продолжается долго. Да, угорали от смеха, но про РНК и ДНК всё понимали.
Вообще-то, любимых учительниц у меня было две. Вторая – наша классная руководительница Любовь Николаевна – разбитная, горластая бабёнка, та самая, которая Валентину Трофимовну недолюбливала. И в нашем воспитании и образовании как раз она была самой главной, потому что общалась с нами чаще и теснее. «Строить» умела тоже будь здоров, поднимет среди урока и давай чихвостить, мало не казалось. Не всегда, конечно, ругалась, часто проводила тихие, задушевные беседы на разные интимные темы, например, «Что такое девичья гордость и честь».
Так вот, Любовь Николаевну мы уважали и побаивались, а я, романтическая тихоня, держала её за идеал настоящей женщины, уж сильно впечатляли меня беседы на тему полового воспитания.
В десятом классе собрались мы, четыре подружки на Восьмое Марта на квартире у Таньки Бобруевой. Пили за праздник, «за нас с вами и за хрен с ними» и так далее, а потом я возьми и предложи: «Давайте выпьем за наших мам и за Любовь Николаевну!» Танюха отвечает: «За мам давайте выпьем, а за эту курву – не буду, – тут она грязно выругалась, – Люба с нашим отцом гуляет, и об этом знает вся фабрика». Танькин отец был на фабрике парторгом.
Сказать, что я была шокирована – значит, ничего не сказать. Замолчала и всё, остальное помню смутно: пошли мы на дискотеку, а потом я сидела в туалете, на грязном кафельном полу, и, размазывая сопли и слёзы, всё повторяла: «Ну, кому теперь верить, на кого равняться? Я ведь её идеалом считала!» А Надька легонько так стучала по моей голове пустой бутылкой и приговаривала: « Я давно знаю, что Люба – б…! Не сотвори себе кумира!» Библия нам, комсомолкам, тогда ещё знакома не была, эти слова Надюха из какого-то стихотворения процитировала. Что характерно, ведь подружка моя у Любови Николаевны числилась в любимицах.
После праздника этого, когда мне раскрыли глаза, я долго ходила потрясённая, на классную глядеть не могла и все задавалась вопросом: « Как человек может проповедовать одно, а на деле творить совсем другое?» Но понемногу успокоилась, сказав себе: ничего, у меня осталась ещё одна любимая учительница.
А в апреле я познакомилась с Мишей Горбачёвым. Бежала из школы, размахивая портфельчиком, гляжу: стоит, на меня смотрит во все глаза и смешно так говорит: «Маленькая, здравствуй!» Растерялась, мимо пробежала. А на следующий день дай, думаю, той же тропинкой пройду, а вдруг.… И точно, стоит, подснежники держит: «Здравствуй, маленькая!» Такой шкаф накачанный, лицо простое, глаза голубые. Разговорились. И стали встречаться. Была у нас в городском парке хитрая такая беседочка, о которой мало кто знал, мы с подружкой как-то обнаружили и бегали там покуривали, а ещё стихи читали. Тишина, только клёны стеной вокруг стоящие, шелестят, да птички щебечут.
– Ты откуда взялся в наших краях?
– З Беларуси, жил у Могилёве, а здесь у меня мамка.
–Почему мамка здесь, а ты в Могилеве?
– Так получилось…. Хочу здесь устроиться на работу, а потом, может, поступлю куда-нибудь учиться.
Смешно так разговаривал – «бруки», «говору», а я все хохотала и дразнила: « Не буди во мне звера, а то зарэжу!».
Вдаваться в подробности своей биографии Миша не хотел, а я в душу не лезла. Мы и разговаривали-то мало, всё больше целовались. Он, большой и сильный, носил на руках меня, хрупкую тростиночку, в нашей маленькой беседочке и пел мне песни про «пешку деревянную, которая по уши влюбилась в чужого короля», а ещё про «васильки, которые собирали для Оли». Песен знал множество.
«Олёнка, а знала б ты, какие у нас грабы в лесу, а сок бярозовый по весне, а чярника…Когда-нибудь я увязу тебя у Могилёв, там тебе понравится, сама увидишь!» «Миш, а почему ты жил с отцом, а не с матерью?» Мрачнел и замыкался, потом всё же рассказал. Родители развелись, отец Мишку не отдал, а лет через несколько женился снова. Когда мальчишка подрос, тесно ему стало с мачехой в одном доме, вот и подался к родной мамане, у которой уже давно была своя семья. Только один раз и пооткровенничал, зато взахлёб – о рыбалке, о грибах-ягодах, о своих занятиях борьбой. И снова – пел, отбивая ладонями музыку на перилах старой беседки.
Вот так и пролетели у меня май-июнь. Проснешься утречком, солнышко ласковое в комнату заглядывает, улыбнёшься спросонок: «А почему так хорошо?» и вспомнишь: сегодня увижу Мишку! Роман мой протекал между экзаменами и консультациями. Двадцатого июня принёс свою фотографию с подписью: «Ветка сирени упала на грудь, милая Оля, меня не забудь!». Опять хохотала, а потом осенило: «Миш, а ведь фото дарят к разлуке? Ты что, уезжаешь?». «Нет, что ты, но хочу, чтоб фотка моя у тебя была». Акцент ведь сделал – у тебя, сказал, пусть будет. Почему внимания не обратила на это «у тебя»? А больше он ничего не сказал. Я не знала, что это была последняя встреча. Человек никогда не знает, какая встреча у него последняя с тем, кого любит. Иной ударяет себя в грудь: «Всё, мы повстречались в последний раз». А это только слова. Мы никогда не знаем, когда он будет – этот последний раз.
А через два дня он исчез из городка. Просто не пришёл на свидание. Я нарезала круги вокруг парка, подолгу сидела на нашем месте, бегала по улицам городка: «Миша, где ты? Почему ты пропал? Ну, как мне справиться с этой бедой?»
«С кем посоветоваться, Надька? Мама не поймёт, скажет, в институт надо готовиться, а не глупости в голове держать! А что, если сходить к Валентяпе?» – «Ты что!? Нашла, у кого совета спрашивать!».
К Валентяпе я всё-таки пошла. Долго сидела во дворике на качелях, в подъезд зайти, до квартиры подняться не осмеливалась. Гляжу, идёт: не быстрая и деловитая, как всегда, а какая-то грустная, как заболевшая, хотя не помнится, чтобы она когда-нибудь болела. Подошла, а глаза почему-то красные. «Олечка, меня ждешь? Что хотела?» « Я, это…посоветоваться насчет института…,– от волнения в горле пересохло. – А может быть, я завтра зайду?» «Хорошо, завтра». Обычно схватит за руку и пока всё не выспросит-не вытрясет, не отпустит.
Назавтра я к ней не пошла: запал кончился, решительность иссякла. А потом завертел меня жизненный вихрь и унёс далеко-далеко из родного городка. В редкие приезды пробежишься по родным улочкам, да спросишь у своих как бы между прочим: «А Валентяпа жива?» «Жива! Все такая же шустрая и грозная!».
Где Кавказ, где берег Крыма? Для кого кульки мы с дымом?
Эрудиты, но растяпы… Для кого? Для Валентяпы!
Это я еще давно сочинила для какого-то мероприятия. Только в конце выкрикивали для приличия имя-отчество полностью, но было понятно, все смеялись.
Вот что интересно: вспоминала Валентину Трофимовну, и тут же Мишка на ум приходил. Вот хитрая штука – память: зацепила какими-то потайными своими крючочками двух совершенно чужих людей, арии из разных опер. Моя первая любовь и строгая учительница, которая так и не узнала, зачем я приходила к ней в тот душный июньский вечер.
А он мне снился первое время – Миша Горбачёв из Могилёва. Будто сижу на крыше нашей беседочки и в небо смотрю: звезды яркие-яркие, и близко-близко, руку протяни – достанешь. А он будто внизу стоит и кричит: «Маленькая моя куколка!». Просыпалась, вскакивала, к окошку девятого этажа припадала (жила тогда в студенческом общежитии, на девятом этаже), все казалось, он зовёт. Мог бы ведь написать, да адреса-то своего ему не давала, и сама не знала, куда писать ему. . В середине девяностых наш городок был отмечен тремя страшными «р» - развал, разруха, разорение. Приехала, посмотрела, ужаснулась. Идешь по улице: дома стоят без окон и дверей как после бомбёжки. Ведь как жить в доме без света, воды и тепла? Фабрика закрылась. Вот и подались люди в зарубежье – кто в дальнее, кто в ближнее. Те же, кто не спешил уезжать, просто переселялись в другие дома, где отопление пока было, и свет-воду давали, с перебоями, конечно.
В один из своих приездов решили мы с сестрой навестить Валентину Трофимовну. Купили коробку конфет, пошли, подходим к подъезду, смотрим: семенит быстрыми шажками, возвращается откуда-то, волосы седенькие из-под шали выбиваются, а всё ещё бодрая и деловитая: «Девочки, здравствуйте! Вы что хотели?» Как будто лишь вчера в школе виделись. «Мы хотели поздравить Вас с новогодними и рождественскими праздниками!» – отчеканили мы хором, скороговоркой. «А, ну пойдемте!» Поднимаемся по обшарпанной лестнице. «Видите, как живем?» Во многих квартирах не было дверей, пола, да и квартир самих не было: жуткие сквозные проёмы, в которых зловеще завывал зимний ветер. На своей площадке Валентяпа остановилась, перевела дух, повернулась к нам: «Ну, рассказывайте, как живете?» «Да вот, только из Германии прилетела»,– ответила сестра. «Отвечай, как называется крупный промышленный район Германии!» «Рурский бассейн». «Так». Тяпочка повернулась ко мне: «Ты по-прежнему в Алма-Ате? У подножья, какого горного хребта лежит город? Ну, быстренько!» «Тянь-Шань!»– выпалила я. «Правильно». Теперь можно было войти в квартиру – холодную и неуютную. «Знаете, живу как на войне, в любую минуту готова съехать: соседи покоя не дают, в моё отсутствие заходят, лампочки выкручивают, вилки все поворовали…». Мы с сестрой переглянулись: кому нужны вилки?
Свет в тот день был. Согрели на спиральной, едва дышащей плитке большую кружку кипятка. Пройдя в кухню в поисках заварки, заглянула под стол. В фанерном ящичке лежали две-три сморщенных картофелины да маленькая луковка. Холодильник не работал, больше никакой еды видно не было. Чем питается? Заварка с трудом нашлась. Сидим, прихлёбываем чаёк с конфетами, школьные годы вспоминаем. «Вы бы знали, что у нас тогда творилось! Разврат и пьянство!» «Да что Вы, Валентина Трофимовна!» «Да, совестью школы была я! – она ударила себя кулачком в сухонькую грудь, – директриса и физик любили выпить прямо в школе, Чернова и Свиридова – погулять, а я в глаза им говорила, что вы такое творите, на вас же дети смотрят!». «Да не может быть!»– удивились мы. «Ещё как может…Разъехались почти все, а какая школа была: две тысячи учеников первого сентября на линейке стояло, а сейчас и четырехсот не наберётся». «Валентина Трофимовна, а Вы уезжать не собираетесь?». «Да, наверно, уеду и я. Муж давно умер. К дочке поеду, в Подмосковье, только сначала в Могилёв съезжу, навещу родную могилу. Да, девочки, у меня был сын, только он погиб».
Больше она ничего не сказала. Пауза была настолько долгой, что мы засобирались домой, стали прощаться. На душе было грустно и неловко, как будто заглянули туда, куда совсем не нужно заглядывать.
Дома у родителей, разбирая вытащенные с антресолей старые школьные дневники, тетрадки, альбомы, нашла фотографию Миши. «Ветка сирени упала на грудь…» «Мама, вот в этого парня я была влюблена в десятом классе. Он жил здесь недолго, месяца три, а сам был из Могилёва». «А-а, так это, наверное, сын вашей Валентяпы, он приезжал сюда, к ней, очень давно, хотел в институт поступать, что ли.… Но что-то не пожилось ему у матери, уехал назад. А потом, в начале восьмидесятых, погиб в Афганистане. Она никому никогда не рассказывала, что у неё есть сын. Кто бы мог подумать! У нас это долго обсуждали, потом как-то постепенно забылось».
Вот. Все уже забыли. А я только что узнала: у любимой учительницы был сын, Миша Горбачев, который носил меня на руках и пел про васильки. Он поссорился с мамой и уехал. А если бы остался, кто знает, может быть, пел бы до сих пор, не мне, так другой девушке.… Эх, Тяпа, Тяпочка, я уже не зарыдаю: кому верить, на кого равняться? И никто уже не постучит по моей голове: «Не сотвори себе кумира!» Хотела, прижав к груди фотографию Миши, побежать к Валентяпе, но подумала: «А надо ли?» Тогда семнадцатилетняя Оля, конечно бы, осудила и не простила, как не могла простить в своё время Любовь Николаевну. Оля сегодняшняя давно усвоила: «Не судите…».
Больше Валентину Трофимовну я не видела. Говорят, всё-таки уехала к дочке: нашелся спонсор из бывших учеников, местный мафиози, отправил старенькую учительницу в Подмосковье.
Но была ещё одна встреча, прошлым летом, не моя, правда, встреча, но слова сказаны были мне, так я их поняла. Дочка-школьница ездила на каникулы в наш городок, вернулась, рассказывает: «Иду около школы, в которой ты, мама, училась. Учительница меня останавливает, сразу узнала по твоим рассказам Валентяпу вашу. Поздоровалась, а она, наверное, меня за тебя приняла: давай расспрашивать, как дела, да куда поступать собираюсь, И знаешь, когда уже попрощались, она вслед мне закричала: « И всегда держи голову высоко! Никогда не сдавайся, слышишь! Что бы ни было – не сдавайся! И не унывай!».
Да, девочка моя, эти слова были предназначены мне: за ними приходила я в тот летний вечер, а Тяпочка, великий «строитель» всех и вся, тогда сама в таких словах нуждалась. Но я этого не знала. А если бы знала?
Откопала среди школьных фотографий одну: стоим на школьном дворе мы – мальчики и девочки, а среди нас Валентина Трофимовна. Дурачились, фотографировались, глядим: выходит из школы, взяли под руки, запечатлелись вместе. Мишкино фото положила рядом. А ведь они похожи: маленькая строгая мышка и мой синеглазый здоровяк. Теперь вот смотрю, а про себя повторяю:
Ветка сирени упала на грудь, тех, кто был дорог, смотри, не забудь…
Все фото из открытых источников
Благодарю вас, уважаемые читатели, за интерес к статье! Спасибо, что были со мной и Еленой.
Комментарии, лайки, подписка на канал приветствуются. Вас ожидает много интересного! Подписывайтесь на канал.
Читайте также:
Малышка не послушалась маму и подняла с земли «мусор». Оказалось - золото
Маленькая история о НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОМ благородстве
Лучистые глазки мальчугана смотрели на меня в упор и наливались слезами…