— Какой путеводитель вы посоветовали бы?
— Возьмите Данте, не ошибётесь.
Но это суровая действительность. А в туманно-далёком прошлом, о котором полагается вздыхать, 25 июля 1875 года отставной чиновник генеральского ранга Михаил Евграфович Салтыков, также известный как писатель-сатирик Н.Щедрин, писал в Петербург приятелю — помещику, издателю и поэту Николаю Алексеевичу Некрасову:
"У меня план перезимовать в Париже. Трактирная жизнь мне несносна, а в Париже я могу нанять на 8 м[еся]цев меблированную квартиру дешевле, нежели в этой благовонной дыре, называемой Баденом, и устроиться удобнее и даже теплее, нежели в другой благовонной дыре, называемой Ниццею. Я озлоблен на Баден, или, собственно говоря, на русских откормленных идиотов, здесь живущих. Представьте, только поп да кн[язь] Горчаков заявили мне о своём участии, когда я здесь издыхал. Из прочей массы свиней ни одна не шелохнулась. Каково бы ни было достоинство моих литературных занятий, но несомненно, что публика меня читает. И ни единого звука. Даже просто больной умирающий соотечественник и тот бы имел право на внимание. Не то, чтобы горько это, но отвратительно. Поэтому-то для меня так и гадка перспектива Ниццы, где ничего другого не ждёт, кроме идиотской русской напыщенности. Решительно уеду в Париж".
И вообще немногим российским литераторам сладко жилось за границей.
Тютчеву? Он дипломатом был, "Люблю грозу в начале мая" писал в Баварии, как и "Зима недаром злится", и благоденствовал с жёнами, пока не велел ему государь прибыть в Петербург, где стал Фёдор Иванович цензором.
Горькому? С такими деньжищами, как у него, везде хорошо — и уж всяко лучше, чем в Советской России. А когда тиражи заграничных переводов стали падать, Алексей Максимович воротился в родные края.
Остаётся разве что Гоголь, навскидку больше никого не вспомнить.
А фразу: "Решительно уеду в Париж!" я, пожалуй, отрепетирую перед зеркалом. Хотя вряд ли пригодится.