Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую. Вода из крана текла бодрым напором: из холодного – холодная, а из горячего – горячая. Яйца оказались свежими, соседи над головой не топали, ремонта ни у кого в радиусе километра чуткое ухо Марь Иванны не уловило. Кофе три дня не покупала всем назло, и за эти три дня устала ругать все правительства мира разом, «усатого гада» губернатора, всех олигархов, хозяев и администраторов магазинов за рост цен. Отругала так, что эпитеты закончились.
Чёрт его знает, что случилось в мире, но новенький, как только что с конвейера, автобус пришёл сразу, водитель не считал пассажиров дровами и мягко переваливался через лежачих полицейских, остановки объявлялись в записи чётко и понятно, а люди не толкались, не лезли напролом. Даже как-то наоборот – вроде как уступали Марь Иванне пространство.
Работа и вовсе разочаровала. В проёме соседней двери не торчала продавщица с вечной сигаретой, алкоголики и тунеядцы не шныряли, начальница не просила сменить в десятый раз ценники с «Всё по 150», на «Всё по 300». И покупателей, даже случайных, не было.
И великий интернет со всеми соцсетями ничем не порадовал. То ли не проснулись ещё, но в самых лаятельных группах комментов было ничтожно мало, а под некоторыми постами и вовсе не было. Марь Иванна и сама бы не постеснялась, уж прокомментировала бы будь здоров! Но сегодня определённо был не её день. В некоторых статьях она не поняла ни слова, в других нарушений тех нескольких грамматических правил, которые Марь Иванна знала наверняка и безошибочно, не было, поэтому ткнуть носом блоггеров в их писанину возможности не представилось. Нет, парочку комментов, она, конечно, оставила и ждала часа два хоть какой-нибудь реакции, но её не было. Даже завалящего дизлайка никто не поставил! Другие комментаторы, как вода плавно огибает корягу, огибали и обтекали комментарии Марь Иванны.
В обед Марь Иванна вспомнила про поликлинику. Последний раз когда была? Не припомнит! Надо направления на анализы взять.
Если бы Марь Иванна обладала хоть малой толикой воображения, она бы подумала, что оказалась в параллельной вселенной, например. Или произошёл сбой матрицы. Но воображение у Марь Иванны отсутствовало. Зато началась изжога. Окошек регистратуры было аж три! И все – открыты! И только у одного стояла женщина и тихо, так тихо, что Марь Иванна ни слова не могла расслышать, что-то спрашивала у девушки по ту сторону. Как солдат на амбразуру, Марь Иванна, поджав губы, бросилась грудью на соседнее:
– Мне к терапевту! – рявкнула и навалилась мощными локтями на стойку.
– Адрес? – невозмутимо спросила работница регистратуры, мельком глянув на Марь Иванну.
Марь Иванна называла, а женщина быстро набирала что-то на клавиатуре.
– А ваш врач прямо сейчас принимает. Вы без записи? – уточнила тоном ровным и спокойным регистраторша.
Марь Иванна слегка приободрилась, набрала воздуху в грудь, чтобы разразиться гневной тирадой. Чтобы сказать всё, что она думает о порядках в поликлинике, в Петербурге и стране в целом. И заодно – где видала вашу запись и талончики!
– Вы проходите по живой очереди, кабинет 205, – улыбнулась девушка.
Пыхтя и отдуваясь, Марь Иванна поднялась на второй этаж, дошла до кабинета и громко поинтересовалась у двух человек у двери:
– Кто последний?
Опрятный дедушка показал рукой на молодого парня, а парень поднял вверх руку:
– Я, – сказал и уставился в телефон.
– Я без очереди! Мне только спросить! – с вызовом произнесла Марь Иванна.
Дедушка кивнул, а парень пожал плечом и показал рукой на дверь, мол, пожалуйста.
Изжога разыгралась не на шутку, и к ней добавилась тошнота.
Марь Иванна с тоской обвела взглядом пространство. Потом взглянула на часы. И только она собиралась спросить, как долго посетитель находится в кабинете, и заодно прокомментировать, что врач работает медленно, и что вообще можно делать так долго в кабине врача, как дверь двести пятого открылась, и тут же над кабинетом мигнула лампочка, приглашая следующего.
Дедушка и парень на Марь Иванну не смотрели.
И врач была именно их, а не замена какая-нибудь. И даже медсестра нигде не бегала, а сидела тут же, в кабинете.
– Я без записи! – заявила Марь Иванна.
Врач кивнула, уточнила фамилию и адрес, набрала что-то на компьютере и спросила:
– Что случилось у вас?
Марь Иванна начала перечислять:
– Голова кружится, давление скачет…
– Давление меряли? Когда? Какое было давление? – перебила врач.
– Не меряла я! У меня аппарата нет! Вы знаете, сколько он стоит?!
– Давайте померяем, – не слушала врач, – спокойно посидите.
Давление, по её мнению, было нормальным.
Дальше Марь Иванна перечисляла жалобы быстро и громко, чтобы её не перебили, но врач и не думала перебивать.
И Марь Иванна победоносно закончила:
– Это всё последствия ковида!
– Но у вас же не было ковида, Мария Ивановна, – мягко возразила врач.
– Как не было?! – возмутилась Марь Иванна, – если я к вам не шла, так это чтоб тут ещё больше не заразиться! И вы же не лечили никого! Насуёте пакет ненужных лекарств – и идите, подыхайте, люди!
– Были в боксе. Вот – один, два.., вы восемь раз мазок сдавали. Тест отрицательный.
– Все знают, что ваш тест – фигня полная! – рыкнула Марь Иванна.
– Хорошо, – миролюбиво согласилась врач, – мы вам сейчас выпишем направления на анализы, посмотрим номерки к неврологу, гастроэнтерологу.
– И кардиологу! – быстро вставила Марь Иванна.
Врач кивнула.
Пока Марь Иванна разглядывала бланки направлений, врач от руки писала время и даты визитов к специалистом и говорила:
– Я вам и к себе запись сделала. Вот, после всех специалистов – жду. А пока вот это попейте.
Марь Иванна с несвойственной для себя растерянностью медленно вышла из кабинета. Стрельнула глазами по дедушке с парнем. Те молчали. Ни слова. Ни замечания. Ни вопроса!
Марь Иванна потопталась на ступеньках поликлиники некоторое время, думала. Решила звонить хозяйке и даже фраз заранее не готовила. С той всё просто: пусть только попробует не отпустить, где она за такие три копейки продавца найдёт?
Но та не спорила, не уточняла, сказала: конечно, мол, раз плохо себя чувствуете, идите домой.
Если бы Марь Иванна владела богатым словарным запасом, то могла бы назвать происходящее необъяснимым, сюрреалистичным, возможно, даже фантасмагорическим. Ну не бывает такого, чтобы никто из специалистов не был в отпуске, а запись сразу к трём специалистам была! Но она только чувствовала сосущую боль под ложечкой, тошноту и изжогу.
И в мясном отделе мини-рынка продавщица с индифферентным видом, который Марь Иванна назвала бы надменным, тем не менее битый час терпеливо показывала со всех сторон каждый кусок говядины и свинины, в который тыкал палец Марь Иванны. И даже на то, что на витрине от Марь Иванниного пальца следы остались, – ни слова! И не фыркала, что вместо всех кусков Марь Иванна выбрала скромный кусок грудинки, и не огрызалась на требование: «Где жирка побольше!».
И в ближнем к дому супермаркете народу практически не было. И пенсионеров, застывающих с растерянным видом у полок, не было. И мамашки с колясками между рядами не толклись, и школьники всей толпой одну жвачку и бутылку отвратительной газировки не брали, каникулы же!
В аптеке было свежо и пусто. Фармацевт называла цены с удивительным спокойствием. И на все Марь Иваннины «сдохнуть, что ли, с такими ценами?!» – никак не реагировала. Не защищалась, не оправдывалась. Спросила:
– Будете брать?
Марь Иванна ответом её не удостоила, покинула прохладную аптеку и вывалилась в уличное пекло.
До дому Марь Иванна добралась едва живая. Думала, что вот в ковид как было: и на тех ругаешься, кто без масок, и на тех, кто маски требует – все же знают, что маски – чушь полная. И везде – дурдом, а уж в интернете что творилось! В одной группе поругаешься с теми, кто за вакцину, в другой – кто против. В одной группе – про вирус, в другой – про мировой заговор. Красота!
Побурчала, пока готовила мясо, что продавщица – коза, подсунула один жир вместо грудинки. Жир да кости! Но удовлетворения не было.
Взялась за телефон. Во всех группах, на всех каналах оставила комментарии. У одной авторши аж семь подряд – под каждым текстом. Да каких! Любо-дорого, не умолчит, ответит.
У другой авторши встряла в чей-то диалог. В третьем – разнесла в пух и прах какого-то эксперта по огороду.
Это ничего, что Марь Иванна в огородах сама профан. Дачи не было никогда. И выросла в городе. И не в каком-нибудь! А в культурной столице! И образование не чета вам – высшее! И про это тоже написала где-то – и про образование, и про столицу культурную. И даже своё экспертное мнение по медицине оставила. Предварительно начитавшись в том же интернете про интересующую тему.
И тишина… Кто-то где-то вяло отбрехался, но продолжать препираться не стал. Авторша ни на одно замечание под семью комментариями ответа не оставила. Марь Иванна так и осталась в потоке застрявшей корягой, которую пользователи и читатели плавно обтекали.
В область желудка будто кол вогнали. Марь Иванна имела полное право звонить в скорую.
Она, конечно, высказалась по поводу медлительности врачей и что «помрёшь, пока дождёшься». И, конечно, согласилась на стационар. У неё, может быть, язва! И еда стала отвратительная, травят нас, травят! И ковид, опять же, последствия. И ругалась с врачом, чтоб не смел вызывать фельдшеров! Пусть они ждут! Но врач уехал, а Марь Иванна даже завестись как следует не успела. Только сунула косметичку с мыльными принадлежностями в объёмную сумку, как в домофон позвонили.
В машине скорой помощи улыбалась почти блаженно. Стационар – это вам не амбулатория. Тут есть, где разбежаться. Тут тебе и санитарки – неряхи и лентяйки, только возюкают по полу швабрами. И еда в столовой – отвратительная, потому что государство ворует, повариха ворует, и весь персонал ворует и только взятки берёт! И медсёстры – криворукие и нерасторопные. И врачи – недоучки, не дождёшься, не допросишься. И соседи в палате и в отделении. Да что там – практически рай!
***
Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую. Вода из крана текла бодрым напором: из холодного – холодная, а из горячего – горячая. Яйца оказались свежими, соседи над головой не топали, ремонта ни у кого в радиусе километра чуткое ухо Марь Иванны не уловило.
Невидящим взглядом Марь Иванна смотрела на яичницу на тарелке. Смутное тревожное видение, как сон, которого не можешь вспомнить, терзало, но припомнить, что именно беспокоит её, Марь Иванна не могла.
Она бесцельно прошлась по квартире, постепенно вспоминая, но ещё отказываясь верить и осознавать.
Метнулась к окну и так же, как несколько минут назад смотрела на яичницу, уперлась взглядом во двор. Двор был определённо её, но он изменился, а чем именно, Марь Иванна догадалась не сразу. Деревья! Деревьев, привычно загораживающих кронами окна трёх нижних этажей, не было. На детской площадке – ни души, хотя в просвете между домами определённо проходили люди. И тишина. Не было слышно машин, собачьего лая, голосов и птичьего гомона.
«Это всё жара», – подумала Марь Иванна. И на всякий случай сказала то же самое вслух.
Потом она смотрела на себя в зеркало – и это точно была она! Но почему-то отдельные черты никак не собирались в одно целое. Это точно был её нос, подбородок, лоб и отросшие корни волос. Но всё было будто по отдельности, а целиком себя Марь Иванна никак не могла рассмотреть.
– Чушь какая-то! – громко крикнула Марь Иванна в потолок, собралась бегом, как на пожар, и, замерев в секундном замешательстве перед дверью, решительно покинула квартиру.
Автобус, новенький, как только что с конвейера, словно дожидался Марь Иванну. В автобусе не было ни души, только водитель, не замечая Марь Иванны, плавно трогался и останавливался, глядя на дорогу застывшим взглядом. У Марь Иванны начал подёргиваться глаз, но она всё ещё упрямо поджимала губы и ехала, не совсем понимая, что она хочет подтвердить или опровергнуть.
От открытого на месте бывшей однокомнатной квартиры на первом этаже жилого дома магазинчика, где всё было раньше по сто пятьдесят, а теперь по триста рублей, у Марь Иванны был ключ, но она как-то сразу сообразила, что он не подойдёт к двери, хотя всё-таки попыталась вставить его в скважину.
Бегом бежала в поликлинику, не обращая внимания на автобус, который ехал рядом и останавливался, распахивая двери, как только Марь Иванна замедлялась.
Три окошка регистратуры. Приветливая девушка, сообщающая, что Марь Иванна может пройти в двести пятый. Марь Иванна, поскуливая, ринулась обратно на улицу. На другой стороне, там, где – Марь Иванна точно знала – должна находиться лавка, в которой она покупает мясо, стоял серый низкий и плоский дом без окон и дверей, похожий, скорее, на трансформаторную будку, чем на привычный мини-рынок. Там шли люди!
Марь Иванна ринулась через переход, где горел уверенно зелёный светофор, как будто собиралась догнать уходящий поезд, а не пару человек, торопливо шагающих по той стороне улицы. Но люди, которые только что шагали вот тут, словно растворились в знойном мареве.
Марь Иванна почти бежала, отдуваясь, хотя в этом не было необходимости, у неё даже дыхание не сбилось, дико озиралась по сторонам, не успевая анализировать, а только отмечать краем сознания: нет электросамокатов, которые она пинала каждый раз, проклиная. Нет машин и нет цветущих и благоухающих кустов, нет собак, кошек и даже голубей!
Она свернула во двор, плюхнулась на скамейку и ущипнула изо всей силы запястье.
– Это сон, – пробормотала Марь Иванна, – это сон, я сейчас проснусь, – сообщила в пустоту уже твёрже.
На запястье кожа была красной, болела и пульсировала. В конце дома из подъезда вывалился какой-то мужик, не слишком твёрдо держащийся на ногах, и Марь Иванна ринулась к нему, как умирающий от жажды путник к оазису в пустыне, но у подъезда уже начала подвывать в голос – мужика не было!
– Что за чёрт! – крикнула Марь Иванна и вспомнила.
Воспоминания вспыхивали и раздражали, как вспыхивают и раздражают солнечные блики, отражающиеся в стёклах.
Чёрт. Вертлявый, низкорослый и худосочный лопоухий интерн в круглых очках. Больница, с идеальным порядком и кристальной, до болезненного скрипа, чистотой полов, кроватей и санузлов. Постоянно ускользающее понимание происходящего. И безнадёжное признание того, что проснуться никак не выходит!
Ей не понравилась молодая миловидная врач, и к Марь Иванне прислали пожилую докторшу. Докторшу Марь Иванна обругала, и к ней пришёл врач-мужчина. Доктор был весь каким-то средним: средняя внешность, средний рост, средний возраст. Придраться было не к чему.
Эти трое и тот вертлявый интерн собирали консилиум, и Марь Иванна никак не могла взять в толк, почему они говорят не про её язву, а про какие-то вообще несусветные вещи, прислушивалась, не понимала их тарабарщину, злилась и обещала жаловаться в инстанции. Лопоухий интерн мерзко хихикал, кашлял в кулак, закатывал глаза, мотал головой, театрально взмахивал руками, словом, кривлялся, как балаганный Петрушка.
Правда никак не укладывалась в голове. Она кричала, что слишком молода!
Потом – что никого не убивала. Она несколько раз пыталась сказать «не прелюбодействовала», но слово не выговаривалось.
Интерн подскакивал, размахивал руками и блеял: «Правда? Правда-правда? Не убивали?».
И на экране, подсвеченном медицинским операционным светом, вешал чёрно-белые снимки. Только не рентгеновские, как ожидала Марь Иванна, а фотографии. А точнее, будто негативы фотографий.
«А чьи-то мечты? А добрые и светлые чувства? А вдохновение? А? А?», – ухмылялся мерзко, и блик от очков его слепил Марь Иванну.
Люди на чёрно-белых рентгеновских негативах возникали и гасли. Марь Иванна предпочла бы жариться на сковороде, чем острыми мгновенными вспышками чувствовать то, что чувствовала оговоренная одноклассница, проклятая свекровь и дочь, и сотни, тысячи тех, кого Марь Иванна встречала даже мельком за свою жизнь.
Задушенным шёпотом она спрашивала: «М-м-меня в ад?!».
А мерзкий интерн, сдвинув очки на самый кончик носа, делал вид, что сожалеет, и говорил: «Ай-ай-ай, как примитивно мыслите, Марь Иванна. Всего лишь Вечность! Но какая! Всё, как вы желали. Всё, что вы любили, всё будет с вами!». Указательным пальцем задвинул очки к переносице, задрал подбородок и, сделав вид, что обижен и даже оскорблён, пробормотал: «Мы же не звери».
Марь Иванна вскочила со скамейки, пытаясь охватить взглядом мир целиком и задерживаясь на тех предметах, которые могли вернуть ей здравомыслие.
– Я с ума сошла, – хихикнула Марь Иванна и выдохнула с облегчением, – ну да, конечно, у меня просто галлюцинации.
Она пощупала рукой лоб, ещё раз ущипнула себя и решила звонить в скорую. Ей нужен врач. Ей нужны лекарства. Она просто получила тепловой удар, ей мерещится всякая ерунда!
Она набирала и набирала заветные цифры, но после пары длинных гудков звонок срывался.
Марь Иванна залезла в список контактов и обнаружила, что там только номера телефонов, но кому эти номера принадлежат?
– Интернет! – возликовала Марь Иванна.
Ей не хватало воздуху. По телу пробегала судорожная дрожь. Вроде бы эти группы. Группы, где она оставляла комментарии. Но вчерашних (или это было не вчера?) комментариев Марь Иванны не было. Трясущимся пальцем она набрала сообщение. Отправила и подождала несколько минут, крепко зажмурившись и для верности закрыв лицо ладонями.
Участники беседы плавно обтекали сообщение Марь Иванны, как вода равнодушно обтекает и огибает встретившуюся на пути корягу.
– Сволочи, – прошептала Марь Иванна. И чуть громче: – Гады! – подхватила с земли камешек и с воплем «ненавижу!» швырнула его в дверь супермаркета. Камень долетел до стеклянной двери и исчез. Марь Иванна поморгала и потёрла глаза пальцами. Двери не было. Ненавистный местный сетевой магазин исчез.
Бегом, озираясь, как загнанный зверь, сутулясь и сжимаясь, как будто стараясь стать невидимой, Марь Иванна бежала к дому. Вот тут был киоск раньше, да? Его не было. А вот здесь всегда стояли прилавки, с которых торговали «сволочи нерусские». Они тоже исчезли.
Как там говорили эти «доктора»? Какое-то время ещё будет происходить настройка? Пока ещё будут поминать любым словом Марь Иванну?
Она запирала дверь, как будто ожидала, что в неё вот-вот начнут ломиться уголовники и маньяки, которые, по её мнению, буквально по улицам ходят, и с бешено колотящимся сердцем осела рядом с дверью.
– Я сошла с ума. Или сплю, – сообщила коридору и вешалке Марь Иванна.
Тихо на цыпочках она прошлась по квартире. Выглянула в кухонное окно. Детская площадка пустовала, машин на стоянке было непривычно мало. Но у дома напротив стояли несколько человек в рабочих оранжевых жилетах, и Марь Иванна нервно хохотнула. Действительно. Это просто временное помешательство!
Она отдёрнула штору в спальне и с истерическим «Й-а-ах!» отпрянула от окна. Вместо речки, на которую Марь Иванна написала не одну жалобу местным властям, и которая раздражала её утками, чайками, детьми и вонью, была асфальтовая дорожка. И трава. И ни одного деревца.
Да-да. Этот вертлявый чёрт перечислял очень долго, так долго, что Марь Иванна даже начинала дремать, всё, что только не нравилось и раздражало Марь Иванну. Цветение деревьев – у неё аллергия! Орущие дети и их ненормальные мамаши, гадящие собаки и их придурочные хозяева. Голуби – потому что они те же крысы, чайки – потому что они истерички. Коты, потому что они разносят блох.
Правительство, врачи, учителя, зажравшиеся артисты, мерзкие блогеры.
Бесконечный список всего, что Марь Иванна ненавидела. А потом молодая докторша с печальной улыбкой спросила:
– Марь Иванна, припомните, что вы любили?
Марь Иванна пыталась вспомнить, но не могла, а мерзкий интерн, слегка гнусавя и покачиваясь на задних ножках стула, произнёс:
– Пожрать. Марь Иванна очень уважала грудинку. С жирком!
Молодая докторица смотрела с сожалением, пожилая – пытливо, доктор среднего роста и возраста – равнодушно, а клятый интерн – радостно распахнув глаза, как бы в восторге, и раззявив рот в широченной улыбке.
– Может быть, в детстве? – робко намекнула молодица.
Отпрянув от окна, за которым по-прежнему вместо речки пролегала асфальтовая дорожка в траве, ринулась в кухню.
Дёрнула на себя дверцу холодильника так, что тот угрожающе качнулся, и уставилась в его нутро.
Грудинка. Упаковки грудинки, уложенные плотными рядами. При мысли о жареном сале у Марь Иванны болезненно заныл желудок и затошнило. И тут же отпустило. Есть не хотелось совершенно.
Марь Иванна поплелась в спальню. Замирая через каждые пару шагов и разговаривая вслух сама с собой:
– Или я сошла с ума. Или сплю, – шоркала дальше, замирала и снова говорила, - мне же точно нравилось что-то кроме грудинки? – вздыхала и шла дальше.
Она задёрнула шторы и долго их поправляла, чтобы не видеть даже маленького кусочка внешнего мира.
Потом долго мостилась на кровати, куталась в одеяло с головой, чтобы и комнату не видеть заодно.
Если бы можно было ещё задёрнуть шторы в собственной голове и не видеть навязчивых черно-белых, как старые негативы, образов людей, большинства из которых Марь Иванна и не помнит, – было бы совсем хорошо.
Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую. Вода из крана текла бодрым напором: из холодного – холодная, а из горячего – горячая. Яйца оказались свежими, соседи над головой не топали…
Взгляд блуждал по равнине, которая открывалась взору и из окна кухни, и из окна спальни. Где-то вдалеке ещё были дома, но их очертания были неясными. Марь Иванне показалось, что откуда-то донеслись человеческие голоса, она распахнула окно и стала кричать:
– Сволочи! Гады! Помогите! Ненавижу!
Потом она самозабвенно ругала в окно всех. Даже тех трёх ненастоящих докторов. И уж как могла – вертлявого лопоухого чёрта. Ей не отвечало даже эхо.
Вечером, задёргивая шторы, уговаривала себя, что уж завтра морок уйдёт, она проснётся.
***
Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую. Вода из крана текла бодрым напором: из холодного – холодная, а из горячего – горячая.
***
Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую. Вода из крана текла бодрым напором: из холодного – холодная…
***
Утро Марь Иванны прошло, можно сказать, впустую…
Светлана Шевченко
Редактор Юлия Науанова