«Революция пожирает своих детей», — сказал перед казнью Жорж Жак Дантон, один из лидеров якобинцев и самой Великой французской революции.
В сентябре месяце якобинцы, под действием Парижской черни, приняли ряд законов, фактически объявивших террор. 5 сентября был введен режим террора, 14 сентября - упрощенное судопроизводство, 17 сентября - "закон о подозрительных".
Последствий долго ждать не пришлось и уже в октябре месяце полилась первая кровь. Была гильотинирована Мария-Антуанетта, бывшая королева, чудом избежавшая участи мужа неcколько месяцев назад. 31 октября таким же образом были казнены 21 жирондист, в том числе и их лидер, один из кузнецов всей революции - Пьер Верньо. За жирондистами полетели и головы достаточно монархически настроенных фельянов. Ту же судьбу разделило и революционно настроенное дворянство, так, 6 ноября был казнен Луи-Филипп Орлеанский, отец будущего Короля Франции (сам сын бежал из страны вместе с Дюмурье). Ещё в августе потерял голову французский генерал Кюстин, в ноябре его участь разделил генерал Ушар. В общем, якобинская чернь уже с самого начала террора просто срезала сливки французской нации, вернее, то, что от неё осталось после массовой эмиграции в прошедшие годы. Разумеется, на таком фундаменте нормальное государство построить навряд ли бы получилось, и посему террор, как средство управления, фактически не имел альтернатив. Ещё 21 марта 1793 года был принят закон, по которому в каждой общине создавался избираемый комитет из двенадцати человек, и если в марте месяце эти комитеты могли заниматься только исполнительной властью, то, после ряда якобинских законов они могли заниматься и перераспределением земли, и отнимать оружие у жителей, и, что самое главное они получили полную судебную власть, вернее, то, что от неё осталось. Теперь они могли без каких-либо оснований сверху обвинять, арестовывать и казнить всех, кого только желали. Французская бритва нации пустилась в регионы. Простой донос соседа или косой взгляд в сторону “власти” мог иметь самые обширные последствия. Что-то напоминает, не так ли?
Но это ещё цветочки. А теперь время поговорить и об ягодках. Как мы помним, якобинский переворот не обладал какой-либо легитимностью и вызвал сильное возмущение в регионах, что привело в свою очередь к восстаниям в Нормандии и на Юге. И тут началось самое интересное. Если восстание на севере удалось подавить без жертв вообще, вспоминаем Битву при Брекуре или при Паси-Сюр-Эр, то на юге дела далеко не закончились так мирно. Лион, Тулон, уж слишком долго сопротивлялись для того, чтобы рассчитывать на пощаду, и, потому, они были в значительной степени разорены. В Лионе, который был взят 9-го октября, была разрушена центральная площадь Белькур, символ города. Сам он был переименован, как бы это иронично не звучало, в “Свободный город”, если дословно переводить с французского. Марсель, видимо настолько ненавидимый якобинцами, был переименован в “Город без названия”. Тулон, по входу войск Наполеона, был выжжен, но здесь значительной части населения повезло уплыть со злейшими врагами Франции - англичанами.
Но и окончание Федералистского мятежа далеко не стало поводом для прекращения террора. Началась внутренняя борьба - бывшие союзники Робеспьера не ожидали его усиления. Против политики Комитета выступил Дантон. Некогда рьяный революционер, он выступал против террора ещё летом 1793 года, так сказать, шел по стопам Верньо, пытался добиться признания иностранных государств (собственно, он возглавлял Комитет Общественного Спасения, который изначально имел именно такие цели). Сейчас же он стал никому не нужен и уже в начале 1794 года он расстанется с жизнью. А пока страдали все. Только в Париже более двух с половиной тысяч было гильотинировано. В Нанте была устроена так называемая “Национальная Ванна” - в Луаре было утоплено несколько тысяч человек. На юге, после подавления восстания, последовал массовый террор. Гильотина не справлялась, и, потому, здесь больше всего не казнили ей, а расстреливали, как раньше. В конце февраля-начале марта были приняты Вантозские декреты, по которому бедняки могли забрать землю соседа-буржуя, обвиненного по французской 58-й статье, потому доносить стало не только приятно, но и полезно.
Как в XVI веке сказал один француз, “Аппетит приходит во время еды”. И его потомки на личном опыте доказали истинность этого выражения. Стоило осенью 1793 года потенциальным палачам только почуять запах крови, как убийства и казни стали для них даже не нормой, а образом жизни. Желания все новых расправ стало для них главной целью. И вот, уже не только борьба с классовой эксплуатацией, но и поиск “врагов” встал на второе место, уступив антигуманистическим амбициям людей, раньше прикрывавшихся гуманизмом. К зиме-весне обороты террора достигнут немыслимых масштабов, пока наконец в этом терроре не захлебнется сама новая Франция. О том, как подойдет к своему концу далеко не на пике диктатура Робеспьера, мы поговорим в следующей части.