1. Текст 1.
«Германия поздно выступила на мировом рынке; наша крупная промышленность, возникшая в сороковых годах, обязана своим первым подъёмом революции 1848 г. и могла полностью развернуться только после того, как революции 1866 и 1870 гг. устранили с её пути по крайней мере самые серьёзные политические препятствия. Но она застала мировой рынок в большей его части занятым. Продукты массового потребления поставляла Англия, изысканные предметы роскоши — Франция. Германия не могла побить ни первые — ценой, ни вторые — качеством. Таким образом, ей не оставалось ничего другого, как, следуя прежними проторенными путями германского производства, сначала пролезть на мировой рынок с товарами, которые для Англии были слишком незначительны, а для Франции слишком плохи. Излюбленная немецкая практика надувательства — сперва присылать хорошие образцы, а затем скверные товары — скоро, разумеется, была достаточно жестоко наказана на мировом рынке и почти вышла из употребления; с другой стороны, конкуренция в условиях перепроизводства толкала понемногу даже солидных англичан на скользкий путь ухудшения качества и таким образом оказала помощь немцам, не имеющим соперников на этом поприще. Так мы создали, наконец, круп[340 — 341]ную промышленность и стали играть определённую роль на мировом рынке. Но наша крупная промышленность работает почти исключительно на внутренний рынок (за исключением железоделательной промышленности, уровень производства которой значительно превышает внутренние потребности), и наш массовый вывоз состоит из огромного количества мелких предметов, для которых крупная индустрия поставляет разве только необходимые полуфабрикаты, но сами эти предметы поставляются большей частью сельской домашней промышленностью.
Тут-то и проявляется в полном блеске та «благодать», которую составляет для современного рабочего владение домиком и клочком земли. Нигде, — едва ли даже ирландская домашняя промышленность составляет исключение, — нигде нет такой чрезвычайно низкой заработной платы, как в немецкой домашней промышленности. То, что семья вырабатывает на своём огородике или поле, капиталист, пользуясь конкуренцией, вычитает из цены рабочей силы; рабочие вынуждены соглашаться на любую сдельную оплату потому, что иначе они совсем ничего не получат, а жить продуктами только своего земельного участка они не могут, и также потому, с другой стороны, что именно эта земельная собственность приковывает их к месту, мешает им искать других занятий. В этом и состоит причина сохранения Германией конкурентоспособности на мировом рынке при сбыте целого ряда мелких товаров. Вся прибыль на капитал выколачивается путём вычета из нормальной заработной платы, а вся прибавочная стоимость может быть подарена покупателю. Такова тайна удивительной дешевизны большей части немецких экспортных товаров.
Именно это обстоятельство, более чем любое другое, удерживает и в прочих отраслях промышленности заработную плату и жизненный уровень немецких рабочих ниже уровня рабочих западноевропейских стран. Свинцовая гиря таких цен на труд, традиционно удерживаемых значительно ниже стоимости рабочей силы, давит также на заработную плату рабочих в городах, и даже в крупных городах, опуская её ниже стоимости рабочей силы, — тем более, что и в городах домашняя промышленность с низкой оплатой труда заняла место старого ремесла, понижая и здесь общий уровень заработной платы.
Здесь мы отчётливо видим: то, что на более ранней исторической ступени служило основой относительного благосостояния рабочего — связь земледелия с промышленностью, собственный дом, огород, земельный участок, обеспеченное жилище, — становится теперь, при господстве крупной промышленности, [341 — 342] не только худшими оковами для рабочего, но и величайшим несчастьем для всего рабочего класса, основой беспримерного снижения заработной платы против её нормального уровня, притом не только в отдельных отраслях промышленности и в отдельных районах, но и во всей стране. Не удивительно, что крупная и мелкая буржуазия, живущая и обогащающаяся за счёт этих непомерных вычетов из заработной платы, мечтает о сельской промышленности, о рабочих с собственными домиками и видит во введении новых отраслей домашней промышленности единственное целебное средство от всех крестьянских невзгод!»
Энгельс, Ф. К жилищному вопросу. Предисловие ко второму изданию 1887 г. — Маркс, К. Энгельс, Ф. Сочинения. Изд. 2. В 50 тт. Т. 21. М.: Государственное издательство политической литературы. 1961. Сс. 340 — 341.
2. Как это актуально. Как это, чёрт возьми, актуально! Немецкие домики с огородиками в СССР и России имеют свой аналог в так называемых садах и дачах, то есть в собачьих будках для сельскохозяйственного инструмента, тут же топчаном для спанья и клочка земли для интенсивного мотыжного огородничества, за счёт которого огромная доля советских граждан и россиян выживала и выживает. Особенно, выживает в провинции, где уровень зарплат, по обыкновению, нищенский, нормально оплачиваемой работы нет, а потребности у людей — как у живых людей.
Но это в городе. Гораздо хуже на селе. Если ты не работаешь в каком-нибудь агрохолдинге, в котором тебе выплачивают стабильную заработную плату, то есть ты – сельский пролетарий, если ты просто сельский житель, все твои доходы — только с твоего огорода и содержимого тобой скота. Вот почему российское село должно умереть. И оно непременно умрёт.
3. Текст 2.
«Описанное в этой книге положение вещей, по крайней мере поскольку оно касается Англии, в настоящее время во многих отношениях принадлежит прошлому. Один из законов современ[326 — 327]ной политической экономии, хотя в наших общепризнанных учебниках это чётко и не сформулировано, состоит в том, что, чем больше развито капиталистическое производство, тем меньше может оно прибегать к тем приёмам мелкого надувательства и жульничества, которые характеризуют его ранние стадии. Мелкие махинации польского еврея, представителя европейской торговли на самой низкой ступени её развития, те самые махинации, которые так хорошо служат ему на его родине и широко практикуются там, ставят его в затруднительное положение, как только он попадает в Гамбург или Берлин. Точно так же какой-нибудь комиссионер из Берлина или Гамбурга, еврей или христианин, попав на манчестерскую биржу, обнаруживал, как это было по крайней мере ещё недавно, что для того чтобы дёшево купить хлопчатобумажную пряжу или ткань, он должен лучше отказаться от тех, хотя и не столь грубых, но всё-таки весьма убогих хитростей и уловок, которые у него на родине считались верхом мудрости для дельца. Впрочем, с развитием крупной промышленности многое как будто бы изменилось также и в Германии и даже утратил свою репутацию — особенно после промышленной Йены, пережитой немцами в Филадельфии — добропорядочный старонемецкий принцип, согласно которому людям только может доставить удовольствие, когда им сначала подсовывают хорошие образцы, а вслед за тем шлют недоброкачественный товар! И действительно, эти махинации уже не оправдывают себя на крупном рынке, где время — деньги и где известный уровень коммерческой честности неизбежно развивается не из порывов к добродетели, а только для того, чтобы не терять понапрасну время и труд. И точно так же происходило дело в Англии с отношениями между фабрикантом и его рабочими.
Оживление деловой жизни после кризиса 1847 г. послужило началом новой промышленной эпохи. Отмена хлебных законов и с необходимостью вытекавшие из неё дальнейшие финансовые реформы предоставили английской промышленности и торговле нужный для их развития простор. Вслед за этим были открыты золотые россыпи в Калифорнии и Австралии. Во всё возраставшей степени развивалась способность колониальных рынков поглощать английские промышленные товары. В Индии миллионы ручных ткачей были окончательно уничтожены механическим ткацким станком Ланкашира. Китай становился всё более и более доступным. Но быстрее всех других развивалась Америка, развивалась темпами, неслыханными даже для этой страны гигантского прогресса, а Америка — и этого не следует забывать — была тогда только колониальным рынком, [327 — 328] правда, превосходящим все остальные, то есть была страной, которая поставляла сырьё и получала промышленные изделия извне, в данном случае из Англии.
И, наконец, новые средства сообщения, появившиеся к концу предшествовавшего периода — железные дороги и океанские пароходы — применялись теперь в международном масштабе; они на деле создали мировой рынок, существовавший до этого лишь в потенции. Этот мировой рынок состоял тогда ещё из некоторого числа стран, преимущественно или исключительно сельскохозяйственных, группировавшихся вокруг одного крупного промышленного центра — Англии, которая потребляла большую часть излишков их сырья и взамен удовлетворяла большую часть их потребностей в промышленных изделиях. Не удивительно, таким образом, что промышленный прогресс Англии был настолько колоссальным и неслыханным, что то состояние, в котором она находилась в 1844 г., кажется нам теперь сравнительно ничтожным, чуть ли не первобытным.
И в той же мере, в какой происходил этот рост, в фабричной промышленности, по-видимому, устанавливались какие-то нормы морали. Применяемое в конкуренции фабрикантов между собой мелкое обворовывание рабочих уже не оправдывало себя. Размах дел перерос уже эти жалкие средства добывания денег; у фабриканта-миллионера были дела поважнее, чем терять время на такие махинации, они годились только для мелких, нуждавшихся в деньгах дельцов, которые должны были подбирать каждый грош, чтобы не пасть жертвой конкуренции. Так в фабричных районах была ликвидирована система оплаты труда товарами, был принят билль о десятичасовом рабочем дне и проведён целый ряд других, второстепенных реформ — в духе, прямо противоположном свободной торговле и неограниченной конкуренции, но зато целиком в интересах крупного капиталиста, который ведёт конкурентную борьбу с находящимися в менее благоприятных условиях собратьями.
Кроме того, чем больше предприятие и соответственно число занятых в нём рабочих, тем большие убытки и затруднения причинял всякий конфликт с рабочими. И таким образом фабриканты, особенно крупные, со временем преисполнились новым духом. Они научились избегать ненужных препирательств, молчаливо признавать существование и силу тред-юнионов и, в конце концов, даже видеть в стачках, если они происходят в подходящий момент, действенное средство для осуществления своих собственных целей. Самые крупные фабриканты, задававшие раньше тон в борьбе с рабочим классом, теперь [328 — 329] стали первыми проповедовать мир и гармонию. И на это у них были весьма веские основания.
Все эти уступки справедливости и человеколюбию были на самом деле лишь средством ускорения концентрации капитала в руках немногих лиц и уничтожения мелких конкурентов, которые без таких побочных доходов не могли сводить концы с концами. Для этих немногих жалкие вымогательства прежних лет не только потеряли всякое значение, но и стали настоящей помехой в делах большого масштаба. Итак, — по крайней мере в главных отраслях промышленности, ибо в менее важных это было далеко не так, — самого по себе развития капиталистического производства было достаточно для того, чтобы устранить все те мелкие притеснения, которые делали столь тяжёлой судьбу рабочего в прежние годы. Таким образом, становится всё более и более очевидным тот великий основной факт, что причину бедственного положения рабочего класса следует искать не в этих мелких притеснениях, а в самой капиталистической системе. Рабочий продает капиталисту свою рабочую силу за известную плату в день. В течение нескольких часов работы он воспроизводит стоимость этой платы. Но согласно условиям своего контракта он должен работать ещё ряд часов, чтобы целиком заполнить рабочий день; стоимость, которую он создаёт в эти дополнительные часы прибавочного труда, составляет прибавочную стоимость, которая ничего не стоит капиталисту, но всё же идёт в его карман. Такова основа той системы, которая всё более и более ведёт к расколу цивилизованного общества на две части: с одной стороны, горстка Ротшильдов и Вандербилтов, собственников всех средств производства и потребления, а с другой — огромная масса наёмных рабочих, не владеющих ничем, кроме своей рабочей силы. А что такой результат вызван не теми или иными незначительными притеснениями рабочих, а самой системой, — этот факт ныне со всей отчётливостью раскрыт в ходе развития капитализма в Англии».
Энгельс, Ф. Положение рабочего класса в Англии. Предисловие ко второму немецкому изданию 1892 г. — Маркс, К. Энгельс, Ф. Сочинения. Изд. 2. В 50 тт. Т. 22. М.: Государственное издательство политической литературы. 1962. Сс. 326 — 329.
4. Восторженные почитатели марксизма найдут в этом тексте так называемое материалистическое понимание истории, в данном конкретном случае — обоснование «мягкой морали и человеколюбия» крупного капиталиста в отношении к рабочим экономическим положением самого крупного капиталиста в его отличии от экономического положения капиталиста мелкого. Ф. Энгельс хорошо показывает, что у крупного капиталиста это не более, как этика эгоизма крупного капитала, что капиталист вынуждается к такому поведению потребностями капитала и его роста. Вот вам и обоснование идеологической надстройки морали экономическим базисом.
Ясно, однако, что капиталист вполне обходится без таких страшных учёных слов, как «материалистическое понимание истории», «исторический материализм», «экономический базис», «идеологическая надстройка»… Капиталист просто следует своему эгоизму, совпадающему с эгоизмом его капитала. А если это совпадение при достаточно крупном нетерпимом к конкуренции капитале и крупном нетерпимом к другим эго эгоизме позволяет рисовать капитал в лучшем свете, а капиталисту рисоваться человеколюбцем, то ни капитал, ни капиталист, будучи эгоистами, от этого дополнительного PR-ресурса ни за что не откажутся.
Значит ли это, что с людьми так всегда — они неисправимые если не эгоисты, то хотя бы функции экономического состояния, в котором они пребывают? То есть всегда ли право материалистическое понимание истории? Нет ли у него изъятий?
Разумеется, оно никогда не право. И оно состоит сплошь из изъятий и исключений.
Взять хотя бы судьбы К. Г. Маркса и Ф. Энгельса. Оба буржуа. Один мелкий — К. Г. Маркс. Другой крупный — Ф. Энгельс. И однако, сами они не собирались выполнять программу детерминации этики экономикой, экономическим состоянием состояний сознания и воли. Стать пролетарскими революционерами, как они себя рисуют в своём революционном эгоизме, продолжая оставаться буржуями, значит нещадно нарушать открытое ими же материалистическое понимание истории и его не привходящие, а принципиальные положения. О судьбе потомственных аристократов, дворян Г. В. Плеханова иВ. И. Ульянова (Н. Ленина) и говорить не приходится. Это ходячие и буйные нарушители материалистического понимания истории.
Но, может, хоть где-то оно работает? Вот ведь Ф. Энгельс подметил связь крупного капитала с поведением крупного капиталиста… Для указания на эгоизм не требуется создавать новую концепцию истории. Эгоизм и есть эгоизм. Но если уж эта концепция создана и берётся объяснять поведение людей детерминацией этого поведения хозяйственной деятельностью, такие объяснения должны быть исчерпывающими. Иначе ваша концепция где-то объясняет, где-то не объясняет, где-то и не думала объяснять, а надо бы… Иными словами, метод объяснения, пойманный на неспособности что-то объяснить, должен быть отвергнут.
Кроме того, даже крупный капиталист может не просто проповедовать человеколюбие или как Ф. Энгельс тратить свою долю в совместном текстильном капитале на себя и К. Г. Маркса, крупный капиталист может действительно быть и человеколюбивым буржуа, и бескорыстным альтруистом. Показателен в этом отношении пример Р. Оуэна. Он организовывал социалистическое предприятие на свой семейный капитал. Правда, в капиталистическом окружении оно не было эффективно. Но ещё большая правда то, что тем самым он между прочим доказал и своё подлинное бескорыстие, и свою приверженность к социализму.
5. Нынешний монополистический капитал, которому совсем уж некуда расти, но расти надо, пустился на уловки мелкого капитала времён Ф. Энгельса, то есть начала и середины XIX века. Товар не фальсифицируется, но в него технологически заложено так называемое моральное и, следует сказать, аморальное старение. Добро бы новый товар оказывался более эффективным вследствие внедрения новых технологических решений, как выделенная линия от установленного в доме internet-провайдером сетевого оборудования почти повсеместно заменила dial-up модемы, работающие с internet по обычным проводным телефонным линиям. Но ведь большинство новых товаров ничем не отличаются от выпущенных пятьдесят, а то и семьдесят лет назад. Только новые выглядят чуть-чуть иначе и выходят из строя сразу по истечении гарантийного срока, установленного их производителем. Затоваривание и безудержное обновление товаров совершенно необходимо современному капиталу, чтобы продолжать расти. В некотором смысле это есть мнимое производство с мнимым ростом товаров при реальном ограблении людей этими мнимостями не в геометрии, но в экономике.
2022.07.13.