Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Спираль действия начинает нехотя, со скрипом, свойственным вялой разнеженной августовской российской провинции, сжиматься под воздействием непонятно зачем и под влиянием каких обстоятельств сошедшихся в одном месте людей и событий, вам же, дорогой читатель, сегодня предстоит познакомиться с новыми персонажами и, возможно, запутаться в происходящем ещё более...
ШТУКЕНЦИЯ
(Рассказ одного губернского чиновника, случайно услышанный и записанный с его же слов)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
5.
... Молчание наше продлилось недолго, ибо уже через несколько секунд, оттирая могучим плечом и висящего на нем квартального, и Кошкина, в проеме дверей появился сам Долгов – кряжистый мужчина в поддевке и с лицом, будто вырубленным из куска старого дерева: тут кто-то рубанул – ага, нос, тут пообтесал – пусть будут глаза, светло-желтые волосы – гладкая волнистая стружка.
- Да пусти ты уже, - с негодованием отпихнул он напирающего сбоку Кошкина и тут же, не поздоровавшись и упершись стылыми зрачками в полицмейстера, громко с негодованием заговорил. – Это что же за такое выходит, Лев Мартынович? Это ж разве есть такой закон, чтобы дочек чужих воровать? А я так скажу – нету такого закона! Я – купец второй гильдии, человек, выходит, не из последних, у меня все подати плачены исправно, ежели еще чего сверху надо – за мною не застоится, сам знаешь! Слово Долгова – что гранит: Долгов сказал – Долгов ответит! Но ежели Долгову что не по нраву – значит, быть такого не должно, потому как – неправильно! Я…
- Да ты погоди, Пров Лукич…, - морщась от купеческого громогласного ору, оборвал его Чичеров. – Что вот ты приходишь ко мне сюда, людей пугаешь? Ты что – порядку не знаешь? Я, что ли, дочку твою увез? Что ты мне тут на голос берешь? Я тебе кто – приказчик твой или полицмейстер?
Неожиданное упорство Чичерова, с которым он встретил не привыкшего к возражениям Долгова, явно несколько остудило последнего: купец несколько раз с шумом набрал воздуху, как проголодавшийся пес щелкнул зубами и уже тише продолжил:
- Я, Лев Мартынович, и спрашиваю: где такой закон есть? Ежели нету нигде – так и сыщи мне дочуру мою, потому как я – верный подданный Государя и того… право имею!
- Какое такое право ты, Пров Лукич, имеешь? – лениво хохотнул Чичеров, метнув, однако, на меня быстрый взгляд – не будет ли с моей стороны каких возражений? – Ты там, в дому своем право имеешь – приказчиков за уши таскать, да дочку свою по этому самому месту, которым она перед Дудоровым вертела, вожжами лупить. Вот этих прав у тебя никто не отнимал и отнимать не собирается! А теперь что ж выходит – Груньку свою ты проморгал, а теперь без спросу ко мне приперся, встреваешь в наиважнейшую беседу с персонами, которых ты и видеть-то недостоин, и как лось бешеный во время гона орешь мне тут в ухи – аж звенят до сих пор! Да ты, Пров Лукич, волчьей ягоды, что ли, накушался? В своем ли ты уме, я тебя спрашиваю? Да я вот ужо не посмотрю, что ты – второй гильдии, да как под арест за оскорбление государственности и лица при исполнении служебных обязанностей закатаю на пару недель! Да у меня тут и первогильдейцы по коврам ползают, за счастье угодить почитают!
Монолог Чичерова, кажется, возымел окончательное действие: Долгов на глазах как-то сдулся, посерел лицом, обвис стружкой волос и даже плечи его как-то сами собою уменьшились, так что в проеме внезапно обнаружилось достаточное место для все еще пыжащегося Кошкина.
- Погоди, Лев Мартынович…, - я решил, что сейчас самое время после чичеровской остуды приласкать поникшего купца. Иной раз от такого – большой толк бывает, сам видел. – Да вы присядьте, Пров Лукич, вот – коньячку не желаете ли для успокоению?
Долгов растерянно уселся, раскрыв рот, посмотрел, как незнакомый чернявый господин с лукавым глазом наливает ему коньяк, и, приняв оный в крепко рубленую ручищу, отправил в дупло рта.
- Во-от, видите, оно как хорошо бывает? – увещевал я Долгова. – А теперь расскажите-ка нам всё по порядку – как дело-то с Груней вашей было?
РАССКАЗ КУПЦА ДОЛГОВА
- Да как было? – немного неуверенно поглядывая то на меня, то на Пушкина, скрипуче начал купец второй гильдии. – Дудоров-то этот давно уж на Грушу мою глаз свой окаянный положил. Началось, помню, всё года два назад на заутрене. Стоял он в аккурат за нами и, чувствую, что, мерзавец такой, глаз с нее не сводит! Как только дыру в затылке у ей не просверлил, не пойму! Раз в церкви встретился нам, другой... видать, заприметил окончательно. А как-то раз Груня домой с прогулки возвращается, гляжу в окошко – а этот уже рядом ошивается, лебезит подле нее как пришпиленный и глаза этакие медовые делает. А моя-то – голубка наивная! – его слушает, улыбается, петушка на палочке посасывает – он ей, стало быть, подарил! Ну и – пошло-поехало! Чуть только я из дому или по делам куда отъеду – почтарь этот тут как тут! Мне супруга сказывала: в дом зайти робеет, так возле ходит и жалобно в окна заглядывает. Грунечка выходит – и в беседку его ведет. Этот разве что хвостом пыль не метет: и подпрыгнет, и ножкой этак сделает, будто прыщ какой столичный, и беседу заумную поведет – чтобы, стало быть, ум-то Груне затуманить. Ну, я посмотрел на все это, месяц, другой, пятый, после не выдержал, своим сказал, будто за товаром уехал, а сам в лавке отсиделся. Посылаю приказчика своего – посмотри, говорю, как там? Прибегает – точно так, говорит, Пров Лукич, уже в беседке воркуют. Тут-то я и заявился. Дудоров аж лицом посерел, даже заикаться стал. Отослал я со всею суровостью Грунечку и говорю ему: я, говорю, человек сурьезный, купец второй гильдии…
- Так, Пров Лукич, это – пропускаем, наслышались уже! – перебил его Чичеров, притомясь от довольно бестолкового повествования.
- Ага, пропускаем, - с готовностью кивнул Долгов. – В общем, сказал ему всё как есть. Он огорчился сильно. Я, говорит, к вашей дочке самые пылкие чувства имею, а если, говорит, вас мой чин незначительный пугает, так то, говорит, не главное! Ага, отвечаю, конечно – не главное! Главное – это капитал, а он – всегда при мне, а ежели ты, говорю, каркалыга захудалая, об нем как раз и полагал, так ошибся весьма, извиняй! Не про тебя коплено! Он так встрепенулся, задумался, и говорит: а если, говорит, у меня будет свой капитал, если ваш нам с Груней и не понадобится? Я тогда посмеялся, взашей его вытолкал… Теперь-то, люди бают, всё ясно стало: это он, псина такая, думал на казенный счет разжиться, да и Грунечку ворованным поблазнить? И ведь поблазнил таки! Душу невинную, подлец этакой, загубил! Где ж теперь искать их? А страму-то, страму-то сколь! Ведь испортит он ее, как пить дать испортит…
- Э-э..., - вновь вмешался Чичеров, видя, что монолог купца уводит его куда-то в трагедийные дебри, хотя, конечно, по-человечески понять отчаявшегося отца можно было. – Может, и не испортит!
- Это чего? – встрепенулся Долгов, недоуменно смотря на полицмейстера.
- Ну…, - Лев Мартынович явно смешался. – Может, говорю, и не выйдет у них ничего… В смысле, не таковская твоя Груня окажется!
- А вот, Пров Лукич, вы мне ответьте, - поспешил я с вопросом, сильно подозревая, что сейчас между Чичеровым и буреющим от щекотливой темы папашей может возникнуть ненужный спор по вопросу отношения полов, - когда пропажу дочери-то обнаружили?
- Так с утра! – неохотно отводя взгляд от Льва Мартыновича, пояснил Долгов. – А, вот еще: вчерась-то, пока я в лавке был, какой-то поп к ней приходил. Супруга сказывает – из себя угрюмый, весь какой-то пыльный, замызганный, по виду – то ли расстрига какой, то ли нищий, держался сурово.
На этом месте я, признаться, даже рот открыл, ибо очень уж описание подходило к недавнему моему попутчику. Припомнив странное его исчезновение из моей брички, я и вовсе засомневался в своем умении разбираться в людях. Господи, да кого ж я в город привез?
- Да, приходил, стало быть…, - продолжил Долгов. – О чем с Груней говорил – неизвестно, супруга только раз в комнату заглянула – чего-то он ей там внушал, говорит, расспрашивал о чем-то, а после и вовсе осерчал и сгинул – как и не было! Моя-то Груню после и спрашивает: дескать, кто таков и что ему от тебя надобно было? А Груня только рукой на нее махнула, оставьте, говорит, маменька, засобиралась куда-то, платок накинула: вернусь, говорит, скоро, к подружке сбегаю. Вернулась через час – расстроенная какая-то. Эх, кабы знать! – и Долгов с силой, до мучнисто-белого цвета, сжал огромные кулаки.
- Это еще что за птица? – хмыкнул озадаченно Чичеров. – Ладно, сыщем попа. Искать, так уж всех сразу! А скажи-ка, Пров Лукич, может ты или супруга твоя слышали хоть что-то: о чем в последнее время говорил Дудоров Груне твоей? Слова какие-то особые, необычные, еще чего, а?
- Девка Манька, что по дому прибирается, слыхала! – наморщив лоб, припомнил Долгов. – Чего-то он ей там про штукенцию какую-то заливал! С этой, говорит, штукенцией не пропадем, Аграфена Провна! Эта, говорит, штукенция – особая…
При дурацком этом слове «штукенция» и Чичеров, и Пушкин вдруг оживились, только у Чичерова брови взлетели к самой плеши, а Пушкин наморщил нос – будто чихнуть собрался. Даже не знаю, какое выражение лица было в тот момент у меня!
- Штукенция – это, некоторым образом, фигура речи? – решил уточнить я.
- Чего не знаю – того не знаю, что там у него за штукенция такая…, - мрачнея, отрезал купец. – Кабы знал – я бы ему эту штукенцию…
- Так! Спасибо вам, Пров Лукич, за рассказ подробный, за дочку не переживайте – сыщем непременно, и Дудорова с деньгами сыщем, вот прямо сейчас и начнем! – я встал, показывая незаметно Кошкину, чтоб немедля уводил Долгова. В голове моей как пчелы в улье зароились мысли, их было много, они не образовали еще стройной геометрической фигуры, мне нужно было немного времени, чтобы они улеглись сами собой, дав мне возможность разложить их в нужном порядке. Едва дождавшись, пока крупное тело купца второй гильдии исчезнет из виду, я возбужденно потер виски и принялся размышлять вслух.
- Значит так, Лев Мартынович, пока суть да дело, перво-наперво объявляй в розыск Дудорова, Груню эту и Ларионова, да не мешкай ради бога, чтобы уже сегодня нарочные были отосланы по всем дорогам с подробными описаниями всех троих. Ежели обнаружатся – спешно сюда их! И чтобы по всей губернии! К Арапову тоже пошли, пусть Сергей Никодимович своих людей погоняет как следует. Кстати, заодно записочку Его Высокопревосходительству напишу, чтобы вся губернская полиция не дремала!
Кинувшись к письменному столу полицмейстера, я в несколько минут набросал послание Артамону Павловичу самого успокоительного содержания: мол, на месте, следствие идет полным ходом, надеюсь в самое ближайшее время… и так далее. Приняв его, Чичеров с необычайно сурьезным лицом молча кивнул и вышел давать необходимые распоряжения. Здесь я мог быть спокоен, ибо, несмотря на балагурство и тягу к излишествам во всех смыслах этого слова, верхнерадонежский полицмейстер службу свою знал – особенно если над ним стоять с палкою и чуть что – грозить пальцем! Впрочем, это еще одна извечная черта русского народа: он завсегда работает не в пример лучше, ежели на видном месте висит розга или кнут. Стоит только начать миндальничать – сразу работа идет спустя рукава, несутся жалобы на притеснения и в воздухе отчетливо попахивает вольнодумством! Слава Богу, наш Император – не таков, каковы бывают в Европах: там все волнения от того, что народ слишком много свобод имеет и времени свободного для чтения всяких там Вольтеров и газетенок, в которых такие же разнузданные в помыслах бездельники пишут что вздумается!
- Что ж это за штукенция такая? – проводив взглядом Чичерова, обратился я к Пушкину. – Вы, Александр Сергеевич, как об том полагаете? Может, при вас Дудоров как-то упоминал о ней?
- Сам ума не приложу! – пожал плечами Пушкин. – Может, драгоценность какая? Тогда тем более непонятно: если таковая у него была, почему он предпочел не ей за долги рассчитаться, а украсть казенные деньги? Логичнее было бы сперва, не рискуя быть упеченным на каторгу, заложить собственное, не так ли?
- Как это верно, Александр Сергеевич! – восхитился я. – И правда ведь! А с другой стороны – может быть, эта вещь была ему так дорога, что расстаться с ней Дудоров предполагал лишь в самом крайнем случае?
- Хорош крайний случай! – воскликнул Пушкин. – Воображаю себе эту штукенцию – дороже, чем собственная свобода!
- Какая-то фамильная ценность? – размышлял я. – Откуда? Кстати, надо справиться у Льва Мартыновича относительно его происхождения – вполне может быть, там что-то есть! Ведь сколько таких случаев: было, скажем, у деда состояние, да отец профинтил, у внука только одна побрякушка и осталась, а?
- Я всё же склонен полагать, что дудоровская «штукенция» - не более, чем образ, метафора, - с сомнением покачал головою Пушкин. – Скажем, он имел в виду какую-нибудь ладанку – от матери осталась… или там образок какой… Ведь за столом-то, Семен Никифорович, он ни словом не упоминал ни о какой вещи, которую мог бы на кон поставить! Все кряхтел, да ассигнации по одной из-за пазухи выуживал, да еще пальцы мусолил – чтобы не слиплись, да чтоб не обсчитаться, не дай Бог! А меня вот, признаться, этот поп заинтересовал! Кто таков, откуда взялся и что он такого наговорил девице Долговой, что она так расстроилась, что наверняка прямо к Дудорову побежала?
- Да попа-то этого, Александр Сергеевич, похоже, я сам в Верхнерадонежск и привез! – сконфуженно молвил я и, высморкавшись, поведал Пушкину об обстоятельствах, при которых взял попутчика.
- Каков колоритный персонаж! – восхищенно прищелкнул пальцами Пушкин, выслушав мой рассказ. – Нет, право, как я рад, что вы позволили мне участие в расследовании! И вот, скажите на милость, кто он и какое ему дело до Долговой? Здесь явно что-то не так! Зачем ему надобно было, чтобы оба исчезли? Enigma!
- Эх, жаль, не могу вашей радости разделить, - вздохнул я. – У меня и до попа этого и так одни энигмы были, а теперь-то и вовсе – шарада на шараде! С какого конца не глянь – всюду один туман да вопросы, а ответа – ни единого!
- Наверняка какое-то совпадение, - Пушкин беспечно зевнул, потянулся за коньяком, но, посмотрев на меня, насупился вдруг и передумал.
- Совпадение, говорите? – Я вновь вздохнул от навалившихся на мою голову скорбей и забот, взялся за графинчик сам и разлил коньяк нам обоим. – Многовато совпадений, Александр Сергеевич: убийство, Чичеров зачем-то отпускает Ларионова, появляется этот странный поп, исчезают Дудоров с девицей… Ой, чересчур для одного паршивого Верхнерадонежска!
- Ну, Семен Никифорович, на Чичерова-то вы зря грешите, - решительно возразил поэт, смакуя янтарно-коричневую жидкость. – Он хоть и не семи пядей во лбу, и на руку по всей вероятности нечист, но ничего предосудительного не совершал. Ничего интересного тот Ларионов вам бы не сказал – в этом можете быть уверены! Или вы и в моих словах сомневаетесь?
- Да что вы, Александр Сергеевич! – с неподдельной искренностью воскликнул я, даже пристыдившись того, что Пушкин и в самом деле мог такое обо мне подумать. – Я же говорю: в таких делах иной раз одно замечание, нюанс какой-то незначащий, сущий на первый взгляд вздор - а важную роль сыграть могут!
- Пьете?! – громогласно и даже с некоторым негодованием спросил Лев Мартынович, едва только показавшись в дверях. – Вот, всё Чичеров: Чичеров – то, Чичеров – это… Пока господин Пушкин с господином Бабушкиным коньяки распивают, Лев Мартынович дела делает, и делает споро и исправно, так-то!
Он грузно плюхнулся на стул, налил себе изрядно, пожевал с вожделением губами и, крякнув, поглотил всю порцию.
- Портреты составлены, люди разосланы, ждем улову, господа!
- Попа искать тоже надо! – укоризненно глядя на полицмейстера, тихо произнес я. – Ежели он еще в городе, подумай – где скрываться может? В церкви – может?
- А кто его знает, - хладнокровно заметил Чичеров, закусывая исходящей влагой ветчинкой. – Вот ужо сейчас к настоятелю и наведаюсь. Только ведь он – черт старый! – и наврать с три короба может, поди, проверь! Обыска же в храме Божьем чинить не станешь?
- Не станешь, это верно! – я поднялся, утирая платком рот. – А вот лучше мы с господином Пушкиным к нему заедем, он нас вовсе не знает, может, что и выйдет!
- Охотно! – пружинкой вскочил и Пушкин.
- Э-э… Семен Никифорович! – с необычной для него просительной интонацией окликнул Чичеров, всею физиономией старательно показывая, что хотел бы мне что-то передать, но наедине. Махнув рукою недоуменно оглянувшемуся Пушкину, я прикрыл за собою дверь и кивком дал знак говорить.
- Ты, Семен Никифорович, не слишком ли доверяешься этому Пушкину? – деликатно почти прошептал полицмейстер. – Я, конечно, понимаю: первый поэт российский, у Государя принят, мысленции великие, юности честное зерцало, и всё такое… Но всё же – как бы не поднагадил он нам после? Ведь все делишки наши, все, так сказать, закоулки губернские – всё ведь как на ладони ему преподносим, а? А ну как… того?
- Это, Лев Мартынович, у тебя – делишки! – так же почти шепотом закричал я, на какое-то время позабыв, что нет для подчиненного ничего страшнее тихого голоса. – А у меня сейчас Пушкин, может быть, единственный надежный помощник и остался! Да ты понимаешь ли, что он – дворянин столбовой, и его слово так же верно, как и слово иного министра, и то еще подумать надо – что крепче! А вот с делишками ты, Лев Мартынович, точно перестарался! Кто Ларионова выпустил? А купца с приказчиком? Да у тебя караулы что сито: вон, как Дудоров из города просочился, да еще вместе с девицею? Как, я тебя спрашиваю?!!!
- А ты мне, Семен Никифорович, не шпыняй тем, чего не делал! – уже басом загромыхал Чичеров, вставая всеми телесами напротив меня. – Ну, выпустил я того купца, из Святотроицка он, к родственнику заезжал! Ну, отпустил Ларионова – так допросил же его предварительно, невиновен он! А насчет Дудорова, так хоть сейчас поклясться могу: не выпускал! Мои орлы везде денно и нощно бдят не за страх, а за совесть, потому как знают: зевнут – и я им все мордасы в отбивную превращу! И пикнуть никто у меня не смеет, я здесь за всем слежу!
- Ну-ка, Лев Мартынович, постой…, - у меня в голове снова промелькнула какая-то мысль, и я никак не мог ухватить ее за хвост. – Погоди, это что ж выходит? Караулы ты не снимал. Ежели и правда верно служишь – стало быть… А?
- А? – удивленно раскрыл рот Чичеров, тоже присоединяясь к ловле моей мысли.
- А то! В городе и Дудоров, и Гузелька… тьфу ты!... Груня эта! Не могли они никуда подеваться! На квартире у него были?
- Никак нет…, - озадаченно пробормотал Лев Мартынович. – Почтмейстер, когда прибегал, сказывал – никто не отворяет, нету, значит…
- Эх! – махнул я рукою и почти вылетел из дверей. – Бери Кошкина, Собакина, кого еще, всех бери – и на квартиру к Дудорову, живо!
- На какую квартиру?! – крикнул вдогонку Чичеров. – Я что же – обязан знать, где всякий шельма в городе квартирует? Погодите, сейчас к почтмейстеру сбегаю, он здесь рядом…, - и, пыхтя, пронесся мимо меня.
Нервничая, так как совершенно не сопоставил факты и, возможно, тем самым потерял драгоценное время, я вышел из здания на площадь. Погоды стояли просто превосходные, вроде уж и осень близка, а и намека на дождик нет, просто повезло мне с погодой. Мужик в чуйке лениво расхаживал по пыли и торговал сбитнем, смазливая бабенка в платке с красными цветами положила подле ног лоток с гребенками и расческами и лузгала семечки. Мимо неспешно и нечасто, будто сокрываясь от чужого взору, проходил разномастный уездный люд. Потихоньку вечерело. Пушкин как-то уныло взирал на это действо, картинно опершись на трость и, явно ожидая, вопросительно поглядывал на меня.
- Уф, душновато, - обмахиваясь платком, я подошел к нему. – Уж не будет ли дождя наутро?
- Ага…, - безучастно поддакнул Александр Сергеевич. – А с другой стороны – коли сильный будет дождь, дороги совсем развезет, тогда убийца, кто бы он ни был, из города точно не выедет, а, ежели и проскользнет, то уж верно – недалече отъедет!
- Истинно так, - зевнув, согласился я. – Если все же отъедет, то и правда – недалече, тут-то мы его и словим!
- Только лучше уж здесь его взять, - продолжил нехотя наш пустопорожний диалог Пушкин. – А то – вдруг не словите?
- Словим, отчего же не словить! – обиделся я. – Чичеров у нас мастак ловить да имать!
- Ну да, ну да…, - у Пушкина нетерпеливо дернулась верхняя губа. – Мы, Семен Никифорович, никак ждем чего? Отчего ж в церковь не едем?
- Да вот сперва решили с Львом Мартыновичем Дудорова проведать! Вдруг он, шельмец, не убежал никуда, а, к примеру, скрывается где-нибудь? Да вот и сам Лев Мартынович!
Чичеров, вывернув из-за угла, вновь поспешал, быстро передвигая слишком короткие для его грузного тела ноги, а от того уставая безмерно. Лицо его вновь было красно, впрочем, за всё время моего пребывания в Верхнерадонежске оно, кажется, и не приобретало своего натурального цвета, разве что во сне, но спящим Чичерова я, слава Создателю, и не видал!
- На Воздвиженской он проживает, в собственном доме…, - отдуваясь, выкрикнул вперед полицмейстер. – Знаю я этот дом, старый домишко, уж лет сто ему, перекособочился весь! А я на него смотрю всегда и думаю: что за нерачительный хозяин здесь проживает, ведь не ровен час, совсем рухнет, а это вона оказывается кто – Дудоров собственной персоной! Каков сам никчемный человечишка есть – таков и дом у него!
Мимо нас пронеслась повозка с тремя полицейскими, уже знакомый мне квартальный Бухачев, свесившись на один бок, выкрикнул, обращаясь к полицмейстеру:
- Не извольте беспокоиться, Лев Мартынович, мы там всё кверху дном перевернем!
- И точно ведь – перевернут! – отмахиваясь от пыли, хмыкнул им вслед Пушкин.
- И перевернут! Ежели они там где-то прячутся – сыщут непременно! – хладнокровно парировал Чичеров, сбавляя шаг. – А что мы так несемся, господа? Давайте уже помедленнее, ради Бога! А то вы меня сегодня загоняли уже, право слово! Чичеров – туда, Чичеров – сюда, так и до удара недалече, а, случись что – кто за порядком следить станет?
Мы вняли просьбе совсем притомившегося Льва Мартыновича и рядком пошли совершенно неторопливо, тем более, что парить стало немилосердно, даже невозмутимый Пушкин украдкой воспользовался своим платком, отерши шею.
- А скажи мне, Лев Мартынович, - спросил я Чичерова, решив воспользоваться вынужденно освободившимся на время пешей прогулки временем, - ты же в Верхнерадонежске, кажется, лет двадцать служишь, всё про всех знать обязан… Дудоров – он же из местных?
- Из местных, кажись, - как-то неохотно отвечал полицмейстер. – Вроде, уже то ли второе, то ли третье колено, но точно не скажу, врать не стану! Охота мне каждого щелкопера казенного родословные ворошить. Больно уж птица полету невысокого. Вот кабы он мне по делу какому раньше попадался – так я бы тебе, Семен Никифорович, всю его подноготную аж до Адама выложил!
- Ну, дом-то его ты, оказалось, знаешь?
- Дом точно знаю, - утвердительно кивнул Чичеров. – Дом старый, еще в прошлом столетии строен, наверное, аж при Елизавете Петровне. При Екатерине Алексеевне уж точно, не позже!
- Стало быть, коли дом такой древний – он Дудоровым и всегда принадлежал, - предположил я. – Средств у него, как мы знаем, не было, купить его он не мог. Значит, давненько семейство их тут проживает.
- Все-таки полагаете – семейная реликвия? – недоверчиво хмыкнул Пушкин, деликатно позевывая сквозь сжатые челюсти.
- Более положить и нечего, - я развел руками. – Придем на место, осмотримся – там и видно станет. Кстати, у батюшки местного после надо будет матрикулы всякие почитать, книги церковно-приходские: когда крещен, да кто родители… Авось пригодится!
- Эх, Семен Никифорович, - рассмеялся Александр Сергеевич. – Коли бы вы видели этого Дудорова хотя бы раз, сразу бы отринули эти свои… матрикулы! Человек не то, чтобы без тайны – как голубь сизый, весь на ладони! Вон, даже Лев Мартынович его с трудом упомнить может.
- Да уж…, - проворчал, пыхтя недовольно, Чичеров. – Матрикула он еще та! Как, бывало, увидит – еще за полверсты лебезить начинает. И морда такая кисло-слащавая, как лимон, увидишь – сплюнуть хочется, да свернуть куда-нибудь, эдакий бумагомарака с заячьей душонкой. Да у меня купчишки некоторые так себя не ведут, у тех и то достоинства поболе, чем у этого… Видать, заранее чувствовал, мерзавец, чем кончит! Ну да ничего, я его, скотину такую, из-под земли достану и эти тысячи ему еще боком выйдут… с девицей заодно! Мало мне смертоубийства, так и всякая каркалыга мне еще по-мелкому гадить станет! Однако, господа, как дом-то обыщем…, - как всегда неожиданно прервал свою мысль полицмейстер, -… надо будет перекусить где-нибудь! Что-то я за хлопотами нашими уж и проголодался! Недурно было бы сейчас расстегайчиков, да под рюмочку брусничной, а?
Пушкин снова, запрокидывая голову назад, неудержимо расхохотался, с нескрываемой симпатией поглядывая на неугомонного Чичерова. Что за русская душа, что за истинно широкая натура была у этого человека с внешностью африканца! Эх, побольше бы нам на Руси таких людей, подумал я, с завистью смотря на бесшабашную веселость поэта, и писавшего, и жившего просто и гениально! А то ведь на одного его и такого, как он по сто персон, подобных Дудорову да какому-нибудь Долгову, увы! А ведь как бы чудно, насколько бы легче жилось всем, коли бы земля наша, как писал Ломоносов, способна была бы рождать таких вот Пушкиных в количестве изрядном!
В таком приподнятом настроении, даже позабыв о напастях, словно из сатанинского рога изобилия сыпящихся на наши с Чичеровым служилые головы, мы подошли к неказистому, и впрямь подозрительно накренившемуся на один бок, одноэтажному строению неопределенного буровато-зеленого цвета. У дверей стоял уж полицейский, взявший предусмотрительно под козырек при виде начальства.
- Ну что там, Бухачев? – отчего-то с некоторою опаской просовывая голову внутрь, ухнул вглубь Лев Мартынович. – Накопал чего?
- Точно так, господин полицмейстер! – после некоторой паузы как-то не по-уставному задумчиво ответил квартальный. – Лучше б не накапывал!
Переглянувшись со мной и Пушкиным, Чичеров дернул усом и, насупившись, вошел в дом.
- Вот я как чувствовал, что с Дудоровым этим неладно, - шепнул я Пушкину, следуя за широкой спиною Льва Мартыновича.
- И черт меня дернул в ваши края заехать! – в тон мне и как-то грустно отозвался Александр Сергеевич.
- Чем же это, к примеру, вам наши края не нравятся? – пробубнил я, пригибаясь, чтоб не удариться головою о необычайно низкую, рубленную бог знает под какого карлика, наддверную притолоку в сенях.
- Да так, знаете ли…, - многозначительно хмыкнул сзади Пушкин. Как выяснилось минутой позже – небезосновательно...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ